— Я встречала многих мужчин, которые мне нравились. Знаешь, за двадцать пять лет!..
— Кто же это, например? Сейчас же назови их имена.
Она рассмеялась от души:
— Зачем они тебе? Все это дело прошлое, да и вообще никогда не было ничего серьезного.
— Ты не допускаешь, что я могу ревновать?
— Уверена, что ревнуешь. Но это уж последняя капля. Обращаться со мной так, как ты обращался (шутливый тон и улыбка смягчали серьезность ее слов), и в то же время ревновать.
— Я мужчина, а не жалкая тряпка, — заявил он с достоинством.
— Увы, да. Самый что ни на есть типичный мужчина, — вздохнула она.
— И ты еще жалуешься! Я дал тебе счастье…
— Я этого не отрицаю, Марсиаль.
— Я перед тобой виноват, я тоже этого не отрицаю. Но признайся, что нам все-таки было хорошо вместе.
— Я и признаю. Разве я тебя когда-нибудь в чем-нибудь упрекала?
— Нет. И зря.
— Зря не упрекала?
— А что тут странного? — проговорил он недовольным тоном. — Оттого что ты смирялась, никогда не жаловалась и даже делала вид, будто ничего не замечаешь, ты меня толкнула… Я пустился во все тяжкие. Меня ничто больше не удерживало. Я считал, что мне все позволено.
— Короче, если ты мне изменял, это отчасти моя вина?
— Ну да, чему ты удивляешься? В каком-то смысле — да. Если бы ты мне устраивала душераздирающие сцены, мы измучили бы друг друга до полусмерти, но я бы чувствовал себя менее свободным. Я постарался бы немного держать себя в узде. А вместо этого…
Безнадежный взмах рукой. Марсиаль повернулся к жене в профиль. Дельфина посмотрела на этот немного отяжелевший, но все еще красивый профиль долгим внимательным взглядом. Потом тем же спокойным голосом сказала:
— Странно, что ты заговорил об этом сегодня. Я сама как раз искала случая поговорить с тобой.
Он ждал, что будет дальше.
— Мне кажется, мы не можем продолжать жить так, как жили в последнее время. В особенности в последние две-три недели. Как, по-твоему, не лучше… не лучше ли нам разойтись?
Он повернулся к ней.
— Я не говорю о том, чтобы развестись, — поспешно добавила она, увидев его ошеломленное лицо. — Но может, нам просто разъехаться… Я много думала все эти дни…
И так как он продолжал смотреть на нее, словно не понимая, что она говорит, она закончила робко, едва слышно:
— Мне кажется, я нашла решение… Я хочу уйти от тебя…
Марсиаль словно в оцепенении по-прежнему не сводил взгляда с жены. И вдруг совершенно неожиданно порывистым движением закрыл лицо ладонями. Дельфина вздрогнула, решив, должно быть, что он плачет. Но когда он отнял ладони от лица, она увидела, что глаза его сухи, и ей показалось, что он не огорчен и не взволнован, а преисполнен решимости, как человек, который узнал наконец правду и готовится мужественно ее встретить.
— Ясно! — сказал он необычайно деловитым тоном. — У тебя кто-то есть.
Она не сдержала улыбки и покачала головой с жалостливым и в то же время насмешливым выражением.
— Не говори глупостей, Марсиаль.
— Тогда я ничего не понимаю, — сказал он. — О чем ты толкуешь?
— А тебе бы следовало понять… При том образе жизни, какой ты ведешь…
— Ты знаешь об этом уже десять лет!
— По-твоему, я должна была привыкнуть? А я, видишь, не привыкла… Впрочем, нет, наверное, я бы еще потянула так некоторое время. Но повторяю, с начала нынешнего года это стало невыносимо… Ты сам прекрасно знаешь, Марсиаль. Надеюсь, все-таки ты отдаешь себе отчет в том, что ты делаешь, как ведешь себя со мной и с другими. Вспомни, какую сцену ты недавно устроил Иветте, что ты ей наговорил… Да, она мне все рассказала. Ты стал грубым, раздражительным. Даже злым. Тебя узнать нельзя. Да и не я одна жалуюсь. Мне звонил один из твоих сослуживцев…
— Это еще кто?
— Мсье Дюкурно…
— А он чего суется не в свои дела?
— Как видно, ты и на службе стал нестерпим. Мсье Дюкурно посоветовал тебе обратиться к врачу.
— К врачу? И это советует Дюкурно… Сам заика, все забывает, путает все дела, и он еще смеет мне советовать обратиться к врачу… Ну и покажу же я ему!
— Нет, прошу тебя! Он обратился ко мне конфиденциально и просил, чтобы ты об этом не знал.
— Нет, подумать только! Я опомниться не могу. Дюкурно!
— В общем, как бы то ни было, ты, бесспорно, очень сильно переменился. Вряд ли это может так продолжаться. Пока дети были здесь, я терпела из-за них. Но теперь…
Выпрямившись, не шевелясь, Марсиаль слушая ее так, будто каждая из этих фраз, высказанных с необычайной мягкостью, поражала его как удар грома. Дельфина потупила взгляд.
— Есть еще другое, — вновь начала она. — Я долго не решалась заговорить с тобой, опасаясь… как ты это воспримешь. Я боялась, что ты будешь смеяться. И все-таки я должна тебе сказать, потому что это очень важно. Наш клуб…
Она умолкла в явном замешательстве.
— Дошли наконец — клуб, — прошептал Марсиаль сквозь стиснутые зубы. — Я так и знал, что тут что-то есть.
— Да, Марсиаль, но вовсе не то, что ты думаешь. Это необычный клуб. Вернее… как бы тебе объяснить? Собрание верующих, что ли. Секта, если угодно. Что-то вроде религиозной секты. Но конечно, все же нельзя назвать это настоящим вероучением. То есть я хочу сказать, что все это более или менее не выходит за рамки христианства, но… Словом, долго объяснять. В общем, если хочешь, речь идет о своего рода духовных наставлениях. При этом мы упражняемся в медитации и молимся сообща… Кроме того, занимаемся ручным трудом — например, тканьем, и благотворительностью. Понимаешь? Так вот, все это заняло очень важное место в моей жизни. Я хотела бы посвятить себя этому целиком. Вот что я собиралась тебе сказать.
— И из-за этого ты хочешь уйти от меня? — тупо спросил Марсиаль после долгого молчания.
— Из-за этого. А также из-за другого.
— А кто же, да позволено мне будет спросить, кто же этот, как бы его назвать… мудрец, обаятельный маг, красавец шарлатан вашей секты?
— Ему семьдесят лет, он ни красивый, ни обольстительный, во всяком случае, в том смысле, как ты это понимаешь, но… но он святой, — закончила она, и в голосе ее прозвучало неподдельное почтение.
— Святой? Да-а, черт возьми. Вам повезло. Иметь духовным наставником святого… Ловко же вы устроились. Скажи мне, а чудеса он творит? Поднимается на два метра от земли? Шелудивых излечивает? Надеюсь, у него по крайней мере есть стигматы?
— Марсиаль, — прошептала она грустно, с упреком, — видишь, я недаром опасалась. Вот почему я молчала все это время…
— Да, кстати, как давно это тянется?
— Два года.
— Два года ты лгала или, во всяком случае, молчала. Браво. Здорово. Вот у кого надо поучиться.
— Марсиаль, прошу тебя… Сотни раз я хотела тебе сказать. И не решилась — боялась, что ты будешь насмехаться. Уверяю тебя, только по этой причине.
— А не потому ли еще, что это… обращение, что ли, отдалило тебя от меня и ты это прекрасно понимала?
Она понурила голову:
— Не знаю… Я сказала тебе, что приняла решение… На самом деле нельзя сказать, что я его приняла. Но если бы ты согласился, чтобы мы расстались на некоторое время, на один, а может, на два месяца… Мы могли бы подумать, разобраться в своих чувствах… После этого нам, конечно, станет яснее. Давай попробуем… Как, по-твоему?
— Поступай как знаешь, — ответил он охрипшим голосом.
— Послушай, вот что я предлагаю: я уеду на две-три недели. У одной из дам — членов нашей секты в глухом уголке в Турени есть поместье, она предоставила его в распоряжение того… кого ты называешь шарлатаном. Все верующие туда приглашены. Скажу тебе откровенно, мне бы очень хотелось поехать. Мне это просто необходимо. Я так устала… Собраться решено на Пасху. Я думаю уехать в субботу утром. Если ты, конечно, не против.
— Договорились. Уедешь в субботу утром.
— Только вот как я тебя оставлю на праздники…
— Неважно. Как-нибудь устроюсь.
— Может, повидаешься с Юбером? Вы могли бы вместе поехать на уик-энд в Довиль…
— В самом деле. Отличная мысль. Мы с Юбером обожаем друг друга.
— Тогда, может быть, супруги Дюпре?..
— Да, Дюпре наверняка приютят меня, если только они не уехали. Словом, обо мне не беспокойся.
— Если хочешь, я могу остаться…
— Нет-нет! Раз ты считаешь, что так лучше, поезжай, поезжай в свой ашрам. Так это, кажется, называется?
Он снова повернулся к ней в профиль, оперся локтем о стол, уткнулся в ладонь подбородком и уставился в пространство. Она догадывалась, какие чувства его обуревают: растерянность, гнев, унижение, обида, печаль… И она сама не знала, как быть, что сказать при виде такого явного и неисцелимого горя.
— У тебя есть сведения об Иветте? — спросил он сухо, не глядя на нее.
