— Я имею, — вдруг вмешивается молчавший все это время Рыбка. — Я не прощаю грубых наездов… — насмешливо склонив голову на бок, он сверлит меня глазами.
— Это еще что за новости! — Лиличка бессильно откидывается на спинку стула. — Ты?! Не посоветовавшись?! Но, зачем? Как?
Возможно, они разыгрывают комедию. Смысла в этом я не вижу ни малейшего, потому решаю все же верить в Лиличкину непосвященность. Итак, отъезд маман — личное дело Рыбки…
— Лилия, я потом тебе все объясню, — не терпящим возражений тоном, заявляет он.
— Нет уж! — Лиличка тоже мгновенно оказывается «на взводе». — Сейчас, немедленно! А что еще я не знаю о твоих деяниях? Огласите полный список, будьте добры…
— Это будет долго. Наша гостья успеет соскучиться…
Ловлю себя на том, что вовсе не рада происходящему. Внести раскол в стан врага — хорошо. Плохо не понимать, как извлечь из этого выгоду…
— Мне плевать! — Лиличка явно обжена. — Я думала, между нами, как минимум, все честно… — она опускает глаза и я вижу что левое веко ее нервно подергивается. Это еще кто из нас ненормальный?!
— Между нами — да, — устало вздыхает Рыбка. — Но какое это имеет отношения к моим действиям в окружающем мире? Я что должен был позволить какой-то шушере безнаказанно врываться в мои планы и переговоры?! Это не совместимо с моими понятиями о достоинстве… — снисходя до объяснений, Рыбка даже не смотрит в мою сторону. — Лилия, опомнись! С каких пор ты призываешь меня не отвечать на оскорбления?!
— Ни с каких! — немного успокаивается Лиличка. — Просто нужно было поставить меня в известность…
— Не счел нужным. Не хватало еще обсуждать такие мелочи. Ага! — Рыбка рад перемирию.
Теперь он оборачивается ко мне и, кажется, решает добить окончательно. — Если бы мне пришлось предпринимать что-то серьезное — я бы, конечно, обсудил… — Якобы продолжая разговор с Лиличкой, объясняет он. — А тут — ерунда. Пара звонков, несколько опрошенных информаторов., правильное веселенькое решение. Я обманул эту взбалмошную дамочку. Никакого Лешего — это кличка такая у вашего N, куда менее романтичное прозвище, правда? — я в Москву не приглашал.
Отчаянно роюсь в памяти. Никогда, ничего ни о каком Лешем от маман не слыхала. А может все-таки? Ну, не молчите подскажите же?!
Как жаль, что для удобства пользования мозгом, нет менюхи с волшебным «найти текст в файле»… Нет, сдаюсь. Никаких Леших… То есть маман долгое время хранила его в душе, ничего мне о нем не рассказывая. Значит, и впрямь задел, раз настолько не хотела ворошить его тему. Обо всех остальных своих давних приключениях маман говорила со мной довольно открыто и даже получала удовольствие от своей откровенности. У нее никогда не было подруг, с которыми можно было бы делиться опытом. С момента, как я выросла и мы стали с ней дружны, я заменила маман этих подруг. Чем была весьма довольна…
— Красиво вышло, да? — глумиться, тем временем, Рыбка, обсасывая свою победу над маман. — Дамочка перепугалась, собрала монатки… Я даже не знал… И куда вся крутизна девалась, а? У каждого человека в прошлом есть ниточка, дернув за которую можно его очень напугать… А эта мадам оказалась еще и с богатой фантазией. Я просто хотел услышать извинение. Вместо этого — получил поток отборной брани. Зато истеричка накрутила себя до такой степени, что вынуждена была сбежать из города.
— Не смей говорить в таком тоне, о моей матери! — подскакиваю я. Остатки воды в стакане выплескивается в лицо Геннадию. Само. Голова в какой-то момент теряет контроль над руками и тем, что они держат.
Немая сцена. Выхожу из-за стола, круто разворачиваюсь, направляюсь в холл.
«Интересно, Рыбка носит с собой пистолет? Хорошо, что мы встретились в людном месте. Это дает некоторую временную отсрочку. Если этот гад даже безобидные деяния маман не оставил без последствий, то мне — я уверена — он будет мстить вдвойне…»
Почти физически ощущаю, как ненавидящий Рыбкин взгляд сверлит мою спину. На плаще, вероятно, образуется прожженная дыра.
Вот и сходила на собеседование, где хотела красиво и тихо уволиться, оставшись со всеми в спокойных и сдержанных отношениях. Увольняться я, разумеется, не передумала, а вот о спокойствии приходится только мечтать…
* * *
Сказано — сделано. Пусть хоть сто раз я срываюсь, кричу и выставляю себя в идиотском свете, но от принятого решения не оступлюсь. Смеетесь? Думаете, после такого моего обращения с Рыбкой отступать попросту уже некуда? Ошибаетесь. Едва на воздух выскочила — звонок. Геннадий требует вернуться, продолжить разговор. Нехорошо, дескать, вышло. И вроде бы как даже извиняется. Не открыто, разумеется, а в обход:
— София, ну, я неправ, наверное. О матерях в таком тоне, видимо, не стоило… Ты, это, не сердись, возьми себя в руки. Нам твой уход не нужен…
— А мне нужны ваши уговоры. И не в нервах дело, я вполне уже адекватна и решение свое считаю верным. Уходя — уходи!
— Ну что ж, — трубку отбирает Лиличка. Ей, кажется, надоело уже мусолить эту тему. — В таком случае позаботься, чтобы в коллективе знали — ты уходишь по собственной инициативе. А то выставляешь нас деспотами. Пришли, разогнали людей после первого же собеседования, сломали дух коллектива…
— Вот вы о чем печетесь, — мне делается даже смешно. — Не извольте сомневаться, дезинформировать народ не стану. Клевета — не мой метод. Чао!
Через несколько часов, пряча глаза поглубже за воротник пальто, я уже подписывала у Марика заявление. Он ничего не спрашивал — видимо, был предупрежден. Только смотрел как-то очень тяжело. То ли с укором, то ли с жалостью… Объясняться по собственной инициативе я не решилась.
Так и ушла бы — тихо-тихо. Отработала бы еще несколько положенных дней до полной своей замененности и испарилась бы куда-то в дебри своей свободы. Оставалось только отметить отходную, выкрикнуть заветное: «Всем спасибо, и…» Ан-нет. Как выяснилось, злые языки — а точнее вполне конкретный язык — администраторский — оставить мой уход без комментариев не смогли. Пришлось не просто отходную отмечать, а с разборками. В конце концов, я ведь Рыбке с Лиличкой пообещала, что не позволю народ из труппы дезинформировать…
— Господа, я хочу сделать официальное заявление! — звучит сие так пафосно, что мне самой делается противно. — Не корысти ради, а потому что иначе очень обидно получается…
Глаза всех присутствующих с искренним любопытством впиваются в мое лицо. Нет, так не пойдет. Голос дрожит, морда какая-то жалкая и немного перепуганная. Нужно нести справедливость светло и широкими жестами…
— Не в том смысле, что мне обидно, а в том, что… — выходит еще глупее и мизерней.
— Давай без вступлений, девочка, — Наташа на удивление искренна и слушает довольно внимательно. — Что случилось? Отчего тебя увольняют?
Ага, значит и она уже в плену ложной информации. Прямо не Карпик, а виртуоз скоростного интригоплетения… Бедный Марик! Как он собирается с ними контактировать? Интересно, кстати, Карпик сам-то понимает, что подставляет наших новых хозяев своими сплетнями?
Нет, вы не подумайте, изначально ничего такого про официальное заявление перед коллективом у меня в голове не было. Собиралась тихо уйти, никому, ничего толком не объяснив, лишь прозрачно намекнув, что подыскала себе местечко поинтереснее. Благодаря Наташиным стараниям, все здесь давно недоумевали, отчего я — дочь столь выдающейся родительницы — и до сих пор добровольно прозябаю в условиях нашей глубоко ограниченной зарплаты. Мой уход воспринялся бы, как нечто естественное, хотя и грустное — на одного активного участника посиделок меньше будет.
Но Василий сегодня позвонил ни свет, ни заря, и предупредил о строящихся кознях:
— Этот новый наш администратор явно неровно к тебе дышит. В том смысле, что плохо относится, — хорошо поставленным голосом героя-любовника с двадцатилетним стажем, доложил Василий. — Подошел вчера к нам в курилку — мы с Джоном там как раз проблемы российской интеллигенции обсуждали — ну там, когда аванс, и как благородный человек должен поступать, в случае, если его оплату задерживают… Скандалить или оскорблено увольняться? В первом случае страдает достоинство, во втором — все остальное, ведь и не рассчитаются и кислород на будущее перекроют. Тут подходит этот красавец твой, слышит наш диалог, и, как мы между прочим, как бы совсем не в устрашение, давай тираду толкать на тему: «Отчего из театра поперли Софию Карпову?» И так у него все складно выходит, словно заранее текст обдумывал.
— Ух ты! — от неожиданности мне даже делается весело. Всегда интересно узнать о себе что-то новое. — И за что же меня? И, кстати, отчего я об этом ничего не знаю?
— Оказывается, ты страшной злодейкой в прошлой жизни была. Ужасно наших новых учредителей кинула, именно в такой же ситуации — решив из гордости что-то доказать о своем высшем в отношении них положении. Вроде бы как ты от них уволилась, чуть ли не отобрав себе гонорары за написанные ими лично книги. И вот, мол, теперь, тебе это «аукается», потому что куда не придешь работать, нехороший шлейф тянется… — Василий крутит интонацией, будто рассказывает страшную сказку маленьким детям, — У-у-у! — пугает он. — Вот, мол, ты уже в никому не известный, задрыпанный театришко устроилась, и, надо же — тут тоже настигли обстоятельства. Обиженные тобой люди пришли, перекупили нашу труппу, а потом узнали, что в ней есть ты и… — Василий выдерживает многозначительную паузу, а потом тяжело вздыхает и переключается на обычный тон: — И, знаешь, он это так противно все говорил, так плоско. Будто пример из учебника истории разбирал перед каким-то недоделанными тинейджерами. Я хотел ему в морду дать, да Джона жалко стало. Если какой скандал будет, его потом в главные виновники впишут. Ты же знаешь…
