Наконец сторожиха покончила со своими помидорами и вытерла о передник руки. Мы наперебой убеждали ее не утруждать себя и просто отдать нам ключ. Куда там! Она непременно хотела идти с нами и лично все нам показать.
– Фонарик у вас есть? – спросила она.
– Нет. Мы и так видим в темноте, мы из ПВО.
– Ну все равно. У меня свой есть, – сказала сторожиха.
Она вытащила из кармана своего широкого передника жестяной фонарик, направила пучок света себе под ноги и только после этого двинулась в путь, ощупывая им, словно палкой, то место, куда собиралась ступить.
Следуя за медлительной сторожихой, мы некоторое время молча шагали по булыжной мостовой, круто спускавшейся вниз между каменными заборчиками, отделявшими огороды и виноградники.
– Что-то ты мне не говорил, – заметил я, – что поведешь меня ночевать в деревню.
Вместо ответа Бьянконе вдруг исчез.
– Куда это он девался, приятель-то твой? – спросила сторожиха, обводя кругом своим фонариком.
– Откуда я знаю?
Бьянконе появился так же внезапно, как и исчез. Он спрыгнул с забора чуть ли не на спину сторожихи. В руках он держал две кисти винограда.
– На, держи! – сказал он, бросая мне одну из них.
– Хорошенькое дело! – заметила сторожиха. – Увидел бы хозяин, пристрелил бы на месте.
Так вот кто, оказывается, ворует по ночам фрукты! Вот кого отец грозил угостить зарядом соли! Вот кого тщетно пыталось представить себе мое детское воображение, воображение мальчика, ни разу в жизни не совершившего ничего противозаконного. Ночная вольность, о которой я мечтал, впервые предстала передо мной в этом знакомом с детских лет образе.
– Хорошенькое дело! – повторила сторожиха.
– Раскудахталась! – заметил Бьянконе, повернувшись ко мне. – Ну что ты теперь скажешь?
В безлунном небе носились едва различимые мягкие тени летучих мышей. Вокруг фонарика сторожихи вились темные ночные бабочки. Жаба, перебиравшаяся через дорогу, попала в круг света и, ослепленная, замерла на месте.
– Эй, осторожно, раздавишь! – крикнул Бьянконе сторожихе.
Но жаба уже скрылась, проскользнув у нее между ног.
Мы дошли до края деревни. Внизу смутно угадывалось море городских крыш.
«Вот сейчас она вскочит на метлу и полетит в город», – подумал я.
Но вместо этого сторожиха подвела нас к школе и отперла дверь.
Не зажигая света, она повела нас по коридорам и лестницам. Луч ее фонарика освещал одну за другой двери классов и развешанные на стенах учебные таблицы. Сторожиха оглядывалась по сторонам, и с лица у нее не сходило опасливое выражение, словно она боялась оставить на наше попечение все эти предметы и сами комнаты, где она с таким трудом поддерживает чистоту и порядок.
Проведя нас по каким-то лестницам, она, наконец, открыла отведенную нам комнату и исчезла. Пока мы вступали во владение своими апартаментами, она все шаркала по коридорам, и мы все время слышали ее бормотание, доносившееся то с одного, то с другого этажа.
– Что она там делает? Запирает все на ключ? – не выдержал Бьянконе. – Или она собирается продежурить тут вместе с нами всю ночь?
Вдруг мы услышали, как внизу скрипнула ржавыми петлями наружная дверь. Потом громко щелкнул замок.
– Ушла?
– А ключ? Ключа-то она не оставила! И заперла нас! Вот ведьма!
Мы спустились на первый этаж и стали осматривать окна, но те, на которых не было решеток, находились высоко над землей, и хотя мы вполне смогли бы спрыгнуть вниз, но вряд ли сумели бы залезть обратно.
Тогда мы бросились к телефону в надежде отыскать этого Бэлльуомо, у которого должен был находиться запасной ключ. Мы разбудили его мать, но самого Бэлльуомо дома не оказалось. В других школах, где тоже кто-то должен был дежурить, никто не отвечал. В «Джовинецце», в фашистском комитете – никого. Мы перебудили и перетревожили полгорода и, наконец, совершенно случайно обнаружили учителя в одном кафе, куда мы позвонили, чтобы узнать, можно ли по телефону делать ставки в партиях боччетте[32].
– А, да, да, я сию минуту приду, – заверил нас этот несчастный.
В ожидании его прихода мы стали бродить по школе, заглядывали в классы, в спортивный зал. Но нигде не нашли ничего интересного и даже не смогли зажечь свет, потому что почти ни на одном окне не было маскировочных штор. Мы вернулись в свою комнату и, растянувшись на койках, принялись читать и курить. Тут только мы вспомнили, что так ничего к не сказали Бэлльуомо о ключе.
В иллюстрированном журнале, наполовину сожженном Бьянконе, было множество фотографий заснятых с птичьего полета английских городов, на которые гроздьями сыпались авиабомбы. Мы еще не знали, что это значит, и продолжали рассеянно переворачивать страницы, пока не наткнулись на подробную историю румынского короля Карола, помещенную в связи с тем, что как раз на этих днях в Румынии произошел государственный переворот и старого короля заменили новым. Статья, которую я читал вслух, показалась нам очень занимательной, наверное потому, что до этих пор мы просто не читали газетных статей о придворных интригах и политике. В статье, между прочим, рассказывалась история госпожи Люпеску, которую мы время от времени комментировали взрывами смеха и восторженными возгласами, не столько по поводу самой истории, сколько по поводу имени «Люпеску», в котором было что-то пушистое, звериное и полное таинственного мрака.
– Люпеску! Люпеску! – вопили мы, подскакивая на койках.
– Люпеску! – кричал я в гулком коридоре и, высовываясь из окон, смотрел на черную мантию ночи, в которую мне пока еще не удалось завернуться.
Бьянконе отыскал где-то два противогаза.
– Это для нас!
Конечно, мы тотчас же постарались напялить их. Дышать в противогазах было трудно, маски неприятно пахли резиной и складом. Однако они уже давно не были для нас диковинкой. Еще в начальной школе нас заставляли вызубривать, как молитвы, правила пользования противогазом и втолковывали, что с его помощью можно без труда защититься в случае применения противником удушливых газов. Нам даже внушали, что газовые атаки – вещь более чем вероятная. Вот так, в масках, делавших наши головы похожими на головы гигантских муравьев (нам как-то показывали их под микроскопом), мы бродили по школьным коридорам, почти ничего не видя перед собой и издавая какое-то нечленораздельное мычание. Потом мы отыскали старые стальные каски, сохранившиеся с войны пятнадцатого года, пожарные топоры и фонарики с синими линзами. Теперь мы стали настоящими «пэвэошниками», экипированными на славу. В полном боевом снаряжении мы шествовали парадным шагом по коридорам, сами себе подпевая в темпе марша: «Пэ-вэ-о! Пэ-вэ-о!» Но из-под наших масок доносился только какой-то нечленораздельный вой: «Э-э-о! Э-э-о!»
Вдруг Бьянконе обмотался оконной шторой и промычал, извиваясь всем телом:
– У-э-у!
– У! У! – ответил я, подняв над головой топор и подражая боевому кличу индейцев.
Бьянконе отрицательно покачал головой.
– У-э-у! – снова замычал он, стараясь придать своему голосу сладострастное выражение.
– А! – догадался я и, восторженно заорав: – Люпеску! Люпеску! – принялся вместе с Бьянконе изображать противовоздушный вариант похождений румынского короля и его любовницы.
Внизу зазвонил колокольчик. Это был Бэлльуомо. Сделав друг другу знак молчать, мы бесшумно спустились на первый этаж и забрались в один из классов. Бэлльуомо продолжал звонить, потом начал стучать. Окна на первом этаже, которые мы отворили, изучая возможность спуститься на землю, так и остались незакрытыми. Я высунулся из одного, Бьянконе из другого, оба, разумеется, в противогазах, в касках и противоипритных перчатках. Бьянконе держал в руках топор, я вооружился пожарным брандспойтом. Бэлльуомо был совсем еще молодой человек небольшого роста, белобрысый, запакованный в узенькую форму командира роты «Джовинеццы» – легкий китель и сапоги. Устав звонить и видя, что в школе по-прежнему темно и не наблюдается никаких признаков жизни, Бэлльуомо решил уйти. Но тут Бьянконе три раза стукнул топором по подоконнику. Бэлльуомо обернулся на шум и, увидев какую-то тень, выглядывающую из окна, крикнул:
– Эй! Это ты, Бьянконе?
Мы молчали. Тогда он зажег фонарик, направил его на подоконник и невольно ойкнул. Фонарик осветил противогазную маску и топор.
– Эй! Что это у тебя там? Ты что, с ума сошел?
В ту же минуту послышалось бульканье, и на тротуар хлынула струя воды. Это я присоединил к крану пожарный шланг.
Привлеченные всей этой суетой, прохожие стали останавливаться и тоже глядеть на окна. Бэлльуомо быстро перевел свой фонарик на мое окно, и хотя я тотчас же отпрянул назад, он все-таки успел заметить мою маску и руки в перчатках. Тогда он снова направил пучок света на окно, из которого только что высовывался Бьянконе, но там уже никого не было. Вокруг Бэлльуомо собралась небольшая толпа. Слышались возгласы:
