Сердце екнуло. Я не сомневался, что нахожусь под колпаком, но до сих пор не представлял, что под таким узким.
— Они тоже копают это дело… с другой стороны.
— Сегодня их видели у вимсбергской штаб-квартиры Вольных алхимиков, — кажется, инспектор даже не издевался, — насколько я понимаю, цвергольд задействовал профессиональные связи. Да успокойтесь вы, наконец, Брокк. Тронутые алхимики нас не интересуют. Мы занимаемся Тронутыми-магами и только ими. И примите дружеский совет — когда в следующий раз захотите соврать — не нужно. Ни к чему хорошему это не приведет.
Значит, про девчонку он знает, а про ее особенность — нет. Ощущая себя преступником, я подавил сильнейшее желание немедленно выложить всю правду и понуро кивнул.
— Вот и ладно, — басовито прожурчала маска. — Ну что ж, не смею вас задерживать. С вами свяжутся.
Пару раз подпрыгнув на расшатавшихся булыжниках мостовой, паромобиль умчался прочь, а я, попрощавшись с приподнятым настроением, отправился на поиски извозчика. Вдыхая густой и влажный воздух, я вдруг понял, что дождь вот-вот вернется. И угадал — не прошло сегмента, как небо набухло тучами и привычно залилось холодными безразличными слезами.
ГЛАВА 31,
в которой читатель присутствует при разговоре,
случившемся накануне
Путь был недолог, но Хидейк, решимость которого была куда сильнее изможденного тела, успел насчитать лишь десяток мерных покачиваний кареты, прежде чем сон исподтишка обволок его и утащил на окраины мира грез. Там, в слепяще-едких клубах серого дыма, альв брел по бесконечной дороге среди невидимых деревьев, а где-то в ветвях змеился кошмар с лицом недавнего убийцы. Из пустых глаза мертвеца сочился мутный туман, а ввалившийся рот раздирали беззвучные проклятия. Больше всего на свете Хидейку хотелось опустить голову, но он понимал, как понимают лишь спящие, что шея не послушается. Ничто не ждало впереди, и ничто не могло его спасти.
Кроме, пожалуй, толчка кареты, возвестившего об окончании поездки. Тоскливый дымный лес бесследно растворился в вечернем воздухе, и альв, опершись на вовремя возникшую руку кучера, сошел на мягкую, влажную от дождя лужайку, которая казалась родной сестрой его собственной. Что, конечно, было немудрено, ведь за обеими ухаживал один и тот же садовник. Хозяин усадьбы с давних пор дружил с Хидейком и очень ценил установившуюся промеж них традицию одалживать особо одаренных слуг.
Громоздкий посох остался в карете, а на его месте в руке юноши возник строгого фасона, хотя и чуть округлый зонт. Чуть впереди сумерки пугливо обтекали блестевший от воды черный плащ Шааса. Казалось, телохранитель застывал без движения, но проходило несколько мгновений — и он оказывался в ином месте, в иной позе и смотрел на мир под иным углом. После третьего рывка альв почувствовал, как в голове становится пусто и гулко.
— Шаас… — старательно укрощая собственный голос каркнул он, — ты не мог бы… не так мелькать?
Ящер даже не подал виду, что слышал хозяина, и Хидейк, головокружение которого грозило перерасти в тошноту, до половины прикрыл лицо зонтом и двинулся вперед по тропинке, освещенной уютными фонариками. Чья-то педантичная рука расставила крохотные светильники на равном расстоянии друг от друга и сделала все, чтобы ни одна сила этого мира не поколебала гармонии мерцающих линий. На столбах, основания которых покрывал искусный орнамент, висели старшие товарищи фонариков, намертво сросшиеся с едва заметной паутиной газовых трубок. Чем ближе подступала ночь, тем ярче освещалась дорога, и вскоре молотка на двери усадьбы коснулась сначала непомерно длинная тень, а чуть позже и бледная рука позднего гостя.
Подобострастный слуга, лучась счастьем, проводил избавленного от намокшего-таки плаща юношу в зал, где навстречу ему из кресла плавно восстал хозяин дома — столь же молодой альв в белой рубашке и таких же белых, но уступавших ей чистотой штанах для верховой езды. Черные и блестящие волосы были забраны в длинный хвост, лишь расплескалось по плечам несколько прядей, немного не дотянувшись до кончиков длинных, свитых в по-восточному тонкие жгуты усов. Его можно было бы назвать болезненно худым, но каждое скупое движение дышало затаенной силой и прытью дикого зверя, сытого и спокойного до тех пор, пока он лежит, отдыхая, в своем надежно защищенном от тягот внешнего мира логове.
Но дикие звери лишены разума, а значит и друзей. У хозяина дома же было и то, и другое. Хидейк улыбнулся, пожимая протянутую руку.
— Добрый вечер, Хамед.
— Хидейк. Рад вас видеть. Хотя, признаться, вы застали меня врасплох. Я сейчас же прикажу поварам что-нибудь состряпать.
— Оставьте, любезный мой Хамед, я вовсе не голоден.
— Вот уж, право, оставьте сами. Вы посещаете меня так редко, что глупо будет не распить за встречу что-нибудь старое и крепкое, что невозможно подать без правильного окружения. — Он дернул за едва заметный шнур и, приглашающе махнув рукой, направился вглубь дома, туда, где едва тронутый газовыми лампами полумрак коридора растворялся в теплом каминном свете из дверей гостиной. Мимо него едва заметной тенью скользнул по стене ящер, но хозяин дома лишь привычным движением посторонился. — А пока мы будем ждать, не желаете ли чашку чаю?
— Лучше кофе, — сдержанно улыбнулся Хидейк, — признаться, в последние дни я сам не свой. Бессонница.
— Вы и впрямь изрядно бледны. А я было отнес это на счет мерзостной жижи, которую в этой клоаке зовут воздухом, — Хамед бросил полный ненависти взгляд на город за окном, но тут же вернул лицу спокойный и безразличный вид. Хидейк приблизился, и какое-то время они молча смотрели, как погружается в пелену сумерек недвижный вокзал. Мокрые черные громады паровозов, сиротливо съежившись, встречали подступающий мрак.
— Этот дождь здесь, кажется, прижился, — заметил Хидейк, когда капли с новой силой принялись чертить неровные линии на стекле.
— И не говорите. На моей памяти солнце над Вимсбергом в этом году появлялось дважды, и эти дни я как раз провел в Ратуше.
— Кстати, как себя чувствует Наместник? Вся эта кутерьма с послом не сильно на нем сказалась? Я слышал, у старика слабое сердце.
— Да что вы, Хидейк. У этого старика прыти хватит на десяток молодых. Не знаю, как ему удается держать себя в такой стати, но поговаривают, будто его предки родом из Альм-Реаля, а вы же знаете этот Восток с его чудесными гимнастиками и подозрительными зельями. Кто теперь скажет, не получил ли он в наследство от бабушки тайный рецепт…
— Или комплекс упражнений, — вставил Хидейк, и оба засмеялись.
Смех и улыбки Хамеда ал-Сиэля, вечно сдержанного и подтянутого молодого альва, затрагивали только его губы. Это здорово смущало незнакомых с ним одушевленных. Не решаясь говорить в открытую, за спиной они нередко обвиняли владельца крупнейших вимсбергских виноградников в отсутствии чувств и даже неискренности. Что было, как однажды узнал Хидейк, полнейшим вздором: строгий взгляд Хамеда происходил от перенесенной в раннем детстве болезни, намертво сковавшей мышцы верхней половины его лица. Впрочем, винодел не только не унывал, но и успешно пользовался своим недостатком — вечная серьезность сразу вызывала определенное уважение у деловых персон, и они, забыв о молодости собеседника, воспринимали его со всей серьезностью.
Хидейка же никогда не волновал возраст тех, с кем сводила его жизнь. За непроницаемым выражением хамедова лица он быстро разглядел острый и живой ум, недюжинное чувство юмора и страсть к поиску ответов на сложные вопросы. Замечательные даже поодиночке качества вместе так восхитили наследника богатого миррионского политика, что он немедленно предложил ал-Сиэлю дружбу, с которой, как не раз потом показало само время, не прогадали оба.
Молчаливый эггр-слуга вкатил в комнату столик, на котором стояла деревянная коробка и миниатюрная кофейная пара. Украшенные по ободу затейливой золотой вязью чашки исходили паром, питая воздух горьким бодрящим ароматом.
— Говоря о Востоке… — Хамед жестом пригласил Хидейка к столу, куда лапищи слуги ловко и почти беззвучно поставили пару стульев.
— Сигару? — хозяин дома отпустил слугу и открыл коробку, добавив к кофейному аромату несколько новых терпких ноток. Взгляду гостя предстал початый ряд толстых коричневых цилиндров.
— Пожалуй, не откажусь, — задумчиво промолвил Хидейк, — признаться, я мало что знаю о востоке Материка. Пока что мне не удается убраться даже с его треклятого западного побережья, — он коротко и с досадой хохотнул.
— Понимаю вас, понимаю, — покивал Хамед, вновь глядя в окно и запивая увиденное маленькими глотками кофе. — Сколько уже живу на Материке, а все никак не пойму, что же с ним происходит? Вы только вдумайтесь, Хидейк: здесь, в вотчине самого Хранителя творится столько зла, что впору говорить о новом пришествии Хаоса. Вам не кажется, что это как-то чересчур?..
