— Да уж, лучше признай. Не знаю, что это с тобой в последнее время происходит. Все-то ты делаешь не так. Этот парень-летчик. Я просто заболеваю всякий раз, как вспомню об этом фильме, который мы не можем снять, потому что ты так отчаянно провалился.
— Г.Т., я ведь всему научился у вас, — сказал Колли, — и я не волнуюсь. Я знаю, что вы можете сделать из этой истории нечто грандиозное. Я даже помню, как вы однажды сказали, что провалы для того и существуют, чтобы рождались идеи. — Колли протянул к нему руки. — Г.Т., в моем понимании, — а я следую вашему пониманию, — вы можете выжать из Тони гораздо больше, чем из Тедди. Тут придется немало поработать, да, но я узнал от вас, Г.Т., что Тедди — человек конченый. В один прекрасный день вы возьмете газету и обнаружите, что он выброшен на помойку за то, что обхаживал полицейского из отряда борьбы с пороком.
— У тебя грязное воображение, — хрипло произнес Теппис.
— Я реалист. Как и вы, Г.Т. Я знаю, что в этом городе не найдется студии, которая смогла бы заработать на Тони. А вы заработаете.
— У меня расстроился желудок, — сказал Теппис.
— Я представляю себе, какого рода кампанию вы устроили бы для Тони. Скажите, если я не прав. — Он помолчал. — Нет, это никудышная идея. Не пройдет. Слишком трудно это осуществить.
— Ты рассказывай, а я скажу, что я думаю, — сказал Теппис.
— Ну, это, конечно, первое, что пришло мне в голову, но я подумал, не считаете ли вы, что Лулу следует помалкивать про свой брак, пока мы не снимем ее картину. А тогда уже можно будет и объявить. Может, даже устроить пышную свадьбу. Это позволит нам грандиозно приподнять Тони. Тони Тэннер, — возгласил Муншин, — малый, укравший Лулу Майерс у такого грандиозного любовника, как Тедди Поуп. Люди станут говорить: «Г.Т., ты снова устроил трюк». И будут правы.
Теппис на это не отреагировал.
— Нечего осыпать меня комплиментами, — сказал он, — слишком я расстроен. Ты хоть понимаешь, как ведет себя мой желудок?
Муншин поднес огонь к сигарете и несколько секунд молча курил.
— Доктор сказал мне, что вам надо снимать нервное напряжение, — сказал он.
— Ты мой зять, и ты сводник, — вскипел Теппис. И, нащупав кнопку под столом, выключил магнитофон. — Ты слышал, что сказал мне однажды Чарли Айтел? Он сказал: «Мистер Теппис, у каждого из нас свои причуды». Мне это не нравится. А эту фразу уже повторяют, Карлайл.
— Г.Т., поверьте: что бы вы делали или не делали, люди все равно будут о вас говорить.
— Да говорить-то не о чем.
— Правильно.
— Я уже десять лет ни с одной женщиной не сплю.
— И это правда, Г.Т.
Теппис устремил взор в потолок.
— Что за девчонку ты имеешь в виду?
— Премилую девочку, Г.Т.
— Я полагаю, ты положил ей жалованье.
— По правде говоря, да. Один приятель представил меня ей в Дезер-д'Ор. Шеф, так будет лучше, поверьте. Девочка будет держать рот на замке, так как знает, что может сделать здесь карьеру. Она смышленая малышка, которой можно доверять.
— Ты всегда так говоришь, Колли.
— Я разговаривал с ней. Она сожмет губы так же крепко, как девственница жопу.
— У тебя рот настоящая помойка, — сказал ему Теппис.
— С ней правда можно быть спокойным.
— Если б не Лотти, я бы выгнал тебя.
— Человеку, такому гениальному, как вы, нужен роздых, — заметил Колли. — Неправильно это, Г.Т., не вкушать плодов жизни.
Теппис ударил рукой об руку.
— Хорошо, я хочу, чтоб ты прислал ее сюда.
— Она будет здесь через пять минут.
— А ты убирайся отсюда к черту, Колли. Ты считаешь, что можно нарушать установленные обществом законы? Эти законы существуют для определенной цели. Всех девчонок, каких ты мне присылаешь, я не хочу даже видеть больше, не то чтоб с ними переспать.
— Никто не может так работать, как вы, Г.Т., — произнес Колли, уже выходя из кабинета.
Вскоре в особую дверь, без объявления, вошла крашеная блондинка медового цвета, лет двадцати с небольшим. Она была в сером костюме и на очень высоких каблуках. Волосы ее были уложены в сетку, а губы накрашены широкими изгибами, скрывавшими тонкогубый рот.
— Садись, куколка, садись вот сюда, — сказал Теппис, указывая на место на диване рядом с собой.
— О, благодарю вас, мистер Теппис, — сказала девушка.
— Можешь звать меня Германом.
— О, я не смогу.
— Ты мне нравишься — ты приятная девушка, у тебя есть класс. Скажи мне свое имя, потому как фамилии я тут же забываю.
— Меня зовут Бобби, мистер Теппис.
Он по-отечески положил руку ей на плечо.
— Колли говорил мне, ты тут работаешь.
— Я актриса, мистер Теппис. Хорошая актриса.
— Лапочка, на свете столько хороших актрис, стыдоба да и только.
— Но я-то действительно хорошая актриса, мистер Теппис, — сказала Бобби.
— В таком случае у тебя будет шанс показать себя. На нашей студии у по-настоящему талантливых людей такая возможность есть. Талант находится в детском возрасте. У него есть будущее.
— Я рада, что вы так думаете, мистер Теппис.
— Ты замужем? У тебя есть муж и дети?
— Я в разводе. Совместной жизни у нас не получилось. Но у меня есть две маленькие девочки.
— Это славно, — сказал Теппис. — Тебе надо думать об их будущем. Я хочу, чтобы ты постаралась отправить их в колледж.
— Они же еще совсем малышки, мистер Теппис.
— Всегда надо заранее планировать. Я всю жизнь занимаюсь благодеяниями. — Теппис кивнул как бы в подтверждение своих слов. — Надеюсь, ты сумеешь сделать себе здесь карьеру, лапочка. Сколько времени ты тут у нас?
— Всего пару недель.
— Актрисе нужно набраться терпения. Это мое мотто. Ты мне нравишься. У тебя есть проблемы. Ты девочка сердечная.
— Благодарю вас, сэр.
— А ну, лапочка, пересядь-ка ко мне на колени.
Бобби пересела. С минуту оба молчали.
— Ты меня послушай, — сказал наконец Теппис своим тонким хриплым голосом. — Что сказал тебе Колли?
— Он сказал, что я должна делать все, что вы пожелаете, мистер Теппис.
— Ты не трепушка?
— Нет, мистер Теппис.
— Ты хорошая девушка. Ты знаешь, что никому нельзя доверять. Все говорят всем про всё. Я вот не могу тебе довериться. Ты же кому-нибудь расскажешь. Не осталось в мире доверия.
— Мистер Теппис, мне вы можете довериться.
— Меня лучше не обманывать.
— О, да я в жизни не обману такого большого человека. Вам не тяжело держать меня на коленях, мистер Теппис?
— Ты для меня в самый раз, лапочка. — Теппис чаще задышал. — А что ты сказала Колли, — спросил он, — когда он сказал, что ты должна делать все, что я пожелаю?
— Я сказала, что буду все выполнять, мистер Теппис.
— Умница.
Она робко протянула руку, чтобы погладить его по голове, но в этот момент Герман Теппис раскинул ноги, и Бобби упала на пол. На ее лице появилось такое удивленное выражение, что он засмеялся.
— Не волнуйся, лапочка, — сказал он, глядя вниз на ее испуганный рот, прототип всех улыбающихся ртов, какие он в своей жизни видел, — ртов, готовых услужить всесильному человеку, затем кашлянул и заговорил: — Ты девочка хорошая, хорошая, хорошая, — мягко произнес он, — ты настоящий ангел, и ты мне нравишься, ты моя любимая-любимая, вот это уж точно, — заключил Теппис.
А меньше чем через две минуты он мягко выставил Бобби за дверь.
— Я позову тебя и скажу, когда мы снова увидимся, милашка, — сказал он.
Оставшись один в кабинете, он закурил сигару и нажал на рычажок переговорного устройства.
— В какое время совещание по «Песне сердца»? — спросил он.
— Через полчаса, сэр.
— Скажи Невинсу, что я хочу до того посмотреть, что он отснял. Я сейчас спущусь.
— Да, сэр.
Теппис потушил сигару в пепельнице.
— В человеческом сердце сидит монстр, — громко произнес он в пустой комнате. И себе под нос, точно озлобленная на весь мир старуха на грани слез, прошептал: — Они это заслуживают, заслуживают все до последней капли.
Я расстался с домом, где жил столько месяцев, и на то время, что я еще оставался в Дезер-д'Ор, снял меблированную комнату в одном из нескольких дешевых домов, где комнаты сдавали понедельно. Затем я нашел себе работу. Словно желая сделать из Колли Муншина пророка, я стал мойщиком посуды. Работал я в дорогом ресторане, куда мы часто ходили с Лулу, — достоинством его было то, что там платили пятьдесят пять долларов в неделю.
Я мог бы найти себе и другую работу. Мог бы стать охранником машин, как предсказывал Муншин, или работать на парковке, или получить ту или иную работу в каком-нибудь отеле, но я решил мыть посуду, словно восемь часов стояния в парном помещении среди жира и удушливой жары, когда пальцы мои обжигали тарелки, которые я брал из посудомоечной машины, а глаза краснели от пота, было для меня чем-то вроде турецкой бани для бедняков. А когда рабочий день кончался, я наскоро съедал что-нибудь в магазине для мелочей, дорогом магазине, но это была самая дешевая еда, какую я мог найти, так как здесь легче было приехать в пустыню на яхте, чем найти забегаловку, а ресторан, где я работал, не кормил своих сотрудников, разве что мне подбрасывала иногда еду дружелюбно настроенная официантка, последняя фигура в предсказаниях Муншина, — которая совала мне то салат Цезаря, то персиковое мороженое, которое я ел прямо распухшими от воды пальцами, почти не пропуская ни одной тарелки, выскакивавшей из машины, в тени которой я стоял, и при этом постигая простейший классовый урок, траурную песню мойщика посуды с яростью вопрошающего себя: неужели этим боровам, этим богатым боровам нужно есть на стольких тарелках?
