Я внимательно посмотрел на Эвелину Викторовну, но она не заметила моего взгляда и продолжала:
— Вот сейчас лежит, свернувшись клубком, а головку приподняла, прислушивается к нашей беседе. А когда грустит, головку прячет… А если радуется, подползает, извивается кольцами… Ведь змея крайне чувствительная, она больше доверяет впечатлениям, предчувствиям, нежели фактам… И, конечно, змея изящная, одевается изысканно… — Эвелина Викторовна мельком взглянула в зеркало, поправила букли, как бы убеждаясь в своем изяществе, и добавила: — Но змея собственница и ревнива… Если влюбится, обовьет и не оставит свободы, — после этих безрадостных слов, Эвелина Викторовна заметно взгрустнула.
Я посмотрел на змею и мне показалось, она немного опустила голову, ее взгляд потух. Чтобы взбодрить обеих, я сменил тему:
— А почему пес Женя благодушествует отдельно?
— Нет, он дружит со всеми, но у него чувство вины перед Эвелиной… Я могу вам приоткрыть тайну, при условии, что вы никому об этом не расскажете. Я верю в вашу порядочность.
Я дал слово хранить тайну и услышал заурядную историю любви.
— …Видите ли, Женя, Евгений Павлович, муж Эвелины перед Богом. Он морской офицер. У него величие духа, как у всех собак. И много благородных черт: он преданный, верный, все делает для других… Когда-то Эвелина полюбила его. И он ее. Они были молодые, это было давно. Смотрите, Женя седой и у Эвелины, взгляните, кожа уже не та…
Пес безучастно смотрел в окно, в океанские просторы; смуглый, седомордый — вылитый морской офицер, только что без погон.
— …Женя был женат, вот в чем несчастье. А для него чувство долга превыше всего… Самое нелепое — его жена дракон. Они совершенно не подходят по знакам, но вот так получилось… И до сих пор живут вместе… Сейчас ее временно нет…
Я подумал, Эвелина Викторовна скажет: «Я ее выставила», но она благоразумно закончила любовную историю:
— Она поехала навестить родителей…
— У них есть дети? — спросил я, чтобы просто поддержать разговор.
— Да, двое. У них уже свои семьи…
— Кто же ему теперь мешает… — начал я, но тут же осекся.
— Я же вам сказала, для Евгения Павловича чувство долга превыше всего… — Эвелина Викторовна притихла, но вдруг укоризненно посмотрела на собаку. — Хотя, может быть вы и правы…
Полминуты спустя, она присела к своему «мужу от Бога» и прижалась к нему.
— Все-таки он хороший…
Пес стеклянными глазами продолжал невозмутимо смотреть в океанские просторы; по-моему, ему было абсолютно начхать на то, что говорила любящая женщина, и мне захотелось дать ему по морде; но игра зашла слишком далеко и надо было что-то предпринимать — Эвелина Викторовна уже гладила собаку, украдкой смахивала слезы и повторяла:
— Очень хороший…
Какая-то неподдельная чистота была в этой неразделенной любви, мне стало по-настоящему жаль несчастную женщину. «Возможно, моряк не существует на самом деле, он — плод болезненной фантазии, — подумалось, — но не стоит разрушать этих иллюзий, ведь они, наверняка, ее единственная радость».
— По нему видно, что он любит вас и страдает, — сказал я, имея в виду Женю.
— Да, я знаю, — поспешно согласилась Эвелина Викторовна, отстраняясь от собаки. — Потому и не злюсь на него… Бог с ним! Видимо, не судьба… — она глубоко вздохнула, поднялась и полуулыбка снова осветила ее лицо. — Хотите чаю? Давайте пить чай!
— Эвелина Викторовна, у вас есть родственники? — осторожно спросил я за чаем.
— Нет… Моего отца арестовали в тридцать седьмом году и отправили на Колыму. Он был самым талантливым профессором в университете… Нас с мамой тоже хотели выслать, но потом оставили в покое… Приходили ночью, делали обыски, допрашивали… Я все отчетливо помню, мне уже было девять лет… Ведь эта квартира вся принадлежала нам. Это потом, после смерти мамы, вселили жильцов… Мама умерла в шестьдесят первом году. И, представляете, всю жизнь посылала отцу посылки в лагерь, а его уже не было в живых. Он умер через год в ссылке, и вскоре я узнала об этом, но маме не сказала…
Теперь мне стала понятна причина ее болезненного воображения, да и как можно столько пережить и остаться в здравом уме? Я подумал: «Надо бы помочь одинокой женщине», но как я мог помочь, если сам еле сводил концы с концами и снимал в том доме комнату, а всесильных знакомых у меня не было; оставалось одно «книжное» общение и участие в кукольной игре. Чтоб отвлечь Эвелину Викторовну от мрачных воспоминаний, я сказал:
— Самый симпатичный из ваших зверей — тигр, этакий гигант с нежной душой. Он мне понравился с первого взгляда. Даже, по-моему, мы оба понравились друг другу. Он мне — за открытый честный взгляд, а за что я ему — не знаю.
Тигр с непроницаемой мордой уставился на меня, как бы вопрошая: «О чем это ты?».
— Его зовут Игорь, — напомнила Эвелина Викторовна. — Он, действительно, честный и смелый… Немного вспыльчивый, но быстро отходит…
Я встал, поблагодарил Эвелину Викторовну за чай и книги и, попрощавшись, крепко, как и в первый раз, пожал лапу тигру.
На следующий день я встретил Эвелину Викторовну во дворе, она была необычно возбуждена.
— Заходите вечером, — заговорщически проговорила она. — У нас свадьба. Федор Иванович сделал предложение Зинаиде и она с радостью объявила, что выйдет за него замуж, — полуулыбка на лице Эвелины Викторовны уступила место полноценной улыбке. — Федор Иванович просил меня пригласить вас.
Я собирался дома поработать, но и обижать несчастную женщину не хотелось; к вечеру, купив торт и сорвав в сквере какой-то цветок для «невесты», я поплелся «на свадьбу». По пути пытался вспомнить, кто Федор Иванович, кто Зинаида? Так и не вспомнив, решил разобраться на месте.
Звери восседали за столом на диване, в центре — лошадь и коза, оба нарядные — хоть куда! На шее лошади сверкал медальон, на козе красовалась марля — что-то вроде фаты. Перед каждым животным стояла тарелка с вилкой и рюмка. Эвелина Викторовна в переднике семенила из кухни в комнату.
— Поздравляю! — сказал я, обращаясь к жениху с невестой, и протянул козе цветок, а для большего впечатления, хотел поочередно поцеловать молодоженов, но Федор Иванович встретил мою попытку свысока, а Зинка и вовсе оказалась невоспитанной особой — даже не повернулась в мою сторону, впрочем, быть может, мне помешал стол — до молодоженов было сложно дотянуться.
Но для Эвелины Викторовны мой порыв не остался незамеченным, она благодарно поклонилась мне и сказала:
— Присаживайтесь на край дивана, рядом с Игорем. Он уже заждался вас, все спрашивал: «Когда же вы, наконец, придете?»
Тигр сидел, уткнув морду в тарелку и вообще не заметил моего появления; чтобы не ставить Эвелину Викторовну в неловкое положение, я приподнял его морду и чмокнул в огромный нос.
— Здравствуй, Игорек! Ты уже поздравил молодоженов?
Как бы кивнув, тигр снова опрокинул башку в тарелку.
Эвелина Викторовна принесла из кухни кастрюлю с варениками, разложила их по тарелкам, разрезала мой торт и всем положила по куску, затем достала из шкафа бутылку ликера и протянула мне:
— Откройте, пожалуйста, можно начинать торжество.
Я вынул пробку из бутылки и, в некотором замешательстве, взглянул на Эвелину Викторовну — наливать зверям или нет? Она поняла мой вопросительный взгляд.
— Совсем чуть-чуть. Чисто символически.
Я разлил ликер и Эвелина Викторовна произнесла замечательную речь. Умиленно глядя на молодоженов, она просто сказала:
— Будьте счастливы, Федор Иванович и Зиночка!
— Отличная парочка, — возвестил я, выпив отличный, в общем-то, ликер.
— Вы знаете, они очень подходят по знакам, — подтвердила мои слова Эвелина Викторовна. — Конечно, Зинаида немного капризная, но в то же время послушная, нежная… Любит музыку. Мы с ней часто слушаем Моцарта. Она очень любит Моцарта.
— Почему именно Моцарта? — брякнул я, бесцеремонно наливая себе ликер.
— Ну, как же! — Эвелина Викторовна поразилась моему невежеству. — Это же религиозная музыка, а Зинаида очень набожна. Вон ее икона, — она показала на звериный угол — там маячил небольшой образок.
На минуту я увидел себя и Эвелину Викторовну со стороны и подумал: «Взрослые дети играют в куклы. Впрочем, а почему и не поиграть?». Дальше я ударился в вольные рассуждения и после третьей рюмки мне, и вправду, показалось, что звери развеселились вовсю. Федор Иванович то и дело принимал позы: разгибал спину, выпячивал нижнюю губу — воображал себя Наполеоном, не иначе. Его невеста раскачивала головой; только теперь я заметил, что у нее одно ухо длиннее другого и она сильно косоглазит, впрочем, может это уже я окосел. Обезьяна, которая долгое время завистливо смотрела на молодоженов, вдруг завертела хвостом и опрокинулась на спинку дивана. «Напилась», — подумал я, но Эвелина Викторовна пояснила:
