Тетушка удивлена:
— Если никто этого не знал, как Суюань смогла узнать о приближении японцев?
— Ее предупредил под большим секретом один гоминьдановский офицер, — объясняет папа. — Муж Суюань тоже был офицером, а все знали, что офицеров и их семьи убивают в первую очередь. Поэтому она собрала кое-какие пожитки и посреди ночи, взяв своих двух дочерей, ушла из Куэйлиня пешком.
— Как она могла бросить таких крошек! — вздыхает тетушка. — Девочки-двойняшки. Нашей семье никогда не выпадала такая удача, — она зевает. — Как их зовут?
Я внимательно прислушиваюсь. Я ведь собиралась, обращаясь к ним, говорить просто «сестра». Но теперь мне хочется знать, как звучат их имена.
— Они носят фамилию отца, Ван, — говорит папа. — А зовут их Чан Ю и Чан Ва.
— Что это означает? — спрашиваю я.
— Ах, — папа рисует на стекле воображаемые иероглифы. — Один имя означать Весенний Дождь, другой — Весенний Цветок, — объясняет он по-английски, — потому что они родиться в весна, и, конечно, дождь сначала, цветок потом, в такой порядок девочки появиться на свет. Твой мама настоящий поэт, да?
Я киваю и вижу, что тетушка тоже кивает, но, кивнув, больше не поднимает головы. Она глубоко и шумно дышит. Она заснула.
— А что означает мамино имя? — шепотом спрашиваю я.
— Суюань, — говорит папа, и опять рисует невидимые иероглифы на оконном стекле. — Как она писать этот по-китайски, означать Заветный Желание. Очень красивый имя, не так простой, как называть цветок. Видишь первый иероглиф, значить «навсегда никогда не забывать». Но можно написать «Суюань» по-другой. Звучать одинаковый, но значение противоположный. — Его палец вычерчивает другой иероглиф. — Первый часть выглядеть такой же: «навсегда никогда не забывать». Но если последний часть добавить к первый, все вместе значить «затаить обида». Когда твой мать сердиться на меня, я сказать, ее имя должен быть Обида. — Папа смотрит на меня со слезами на глазах. — Видишь, я тоже очень умный, да?
Я киваю, пытаясь придумать, чем бы его утешить.
— А что означает мое имя, — спрашиваю я, — что значит «Цзиньмэй?»
— Твой имя тоже особенный, — говорит он. Интересно, есть ли хоть одно китайское имя, которое не было бы особенным. — «Цзинь» как что-то превосходный, цзинь. Не просто хороший, а чистый, отборный, самый лучший качество. Цзинь — это то, что оставаться, когда ты удалять примеси от золото, или рис, или соль. Просто самый суть. А «мэй» — это обычный мэй, как в мэймэй, «младший сестренка».
Я думаю о том, что он сказал. Заветное мамино желание. Я, младшая дочь, которая должна была вобрать в себя все самые лучшие качества своих старших сестер. Опять я испытываю знакомую боль при мысли о том, как сильно должна была быть разочарована мама. Тетушка неожиданно вздрагивает, ее голова, дернувшись, откидывается назад, а рот открывается. Как бы в ответ на мой вопрос, она что-то бормочет во сне, поудобнее устраиваясь в кресле.
— Почему же она бросила детей на дороге? — Мне необходимо это знать, потому что сейчас я тоже чувствую себя покинутой.
— Долгий время меня тоже удивлять, — говорит папа. — Но потом я читать письмо из Шанхай, как ее дочери написать; потом я говорить тетя Линьдо и остальные. Теперь я знать. Никакой позор, что она сделать. Совсем нет.
— Что же произошло?
— Твоя мама бежать из… — начинает папа.
— Нет-нет, говори по-китайски, — перебиваю его я. — Правда. Я всё пойму.
И он начинает говорить, по-прежнему стоя у окна и глядя в ночь.
— Бежав из Куэйлиня, твоя мама шла несколько дней, надеясь отыскать главную дорогу. Она думала, что там скорее остановит попутный грузовик или повозку, чтобы добраться до Чункина, где находился ее муж.
Она зашила в подкладку деньги и драгоценности, которых, как ей казалось, должно было бы хватить, чтобы расплачиваться за попутки. Если повезет, думала она, то даже не придется продавать тяжелый золотой браслет и нефритовое кольцо. Эти вещи достались ей от ее матери, твоей бабушки.
Но настал уже третий день, а платить ни за что не пришлось. Дороги были забиты людьми, и все беженцы бросались к проезжающим машинам и умоляли каждую взять именно их. Но грузовики проносились мимо, боясь остановиться. Поэтому твоя мама никаких попуток не нашла, зато у нее появились первые признаки дизентерии.
Ее плечи болели от тяжелой ноши, а на ладонях вздулись пузыри от двух кожаных чемоданов. Потом пузыри лопнули и начали кровоточить. Спустя какое-то время она бросила чемоданы, оставив только еду и что-то из одежды. А потом бросила и сумки с мукой и рисом и прошла так еще много миль. Она шла и пела песни своим малышкам, пока ее рассудок не помутился от боли в животе и жара.
А потом и последние силы иссякли. Она больше не могла сделать ни шагу. Она больше не в состоянии была нести своих детей. Она опустилась на землю и поняла, что так или иначе умрет: от дизентерии, или от жажды, или от голода, а может быть, погибнет от рук японцев, которые, в этом она не сомневалась, шли за беженцами по пятам.
Она вытащила детей из перевязи, посадила на обочину и легла рядом. «Девочки мои, вы такие хорошие, такие послушные», — сказала она. Они улыбнулись в ответ и протянули к ней свои пухлые ручонки, просясь на руки. И тогда она поняла, что не сможет смотреть, как ее малыши умирают вместе с ней.
Мимо проходила семья с тремя маленькими детьми в тележке. «Возьмите моих детей, умоляю!» — закричала она. Но они посмотрели на нее пустыми глазами и не остановились.
Потом она увидела какого-то мужчину и окликнула его. На этот раз ей повезло: человек остановился, но у него оказалось такое ужасное лицо — твоя мама говорила, что он был похож на саму смерть, — что она с содроганием отвернулась.
Когда на дороге все стихло, она распорола подкладку и засунула под рубашечку одной девочки все драгоценности, а второй — все деньги. Она достала из кармана фотографии родных — отца с матерью и свою свадебную — и написала на обороте каждой имена детей и еще несколько слов: «Пожалуйста, позаботьтесь об этих детях, возьмите деньги и драгоценности. Когда все успокоится, отвезите их в Шанхай, Вайчан Лу, 9, семья Ли вас щедро вознаградит. Ли Суюань и Ван Фучи».
Потом она погладила девочек по щечкам и велела им не плакать. Она пойдет поискать для них еды и скоро вернется. И, не оглядываясь, побрела по дороге, спотыкаясь и плача, надеясь только на то, что найдется добрый человек, который подберет ее дочерей и позаботится о них. Ни о чем другом она себе не позволяла думать.
Она не помнила, далеко ли ушла, когда потеряла сознание и как ее подобрали. Очнулась в кузове подпрыгивающего на ухабах грузовика, где лежали еще несколько стонущих людей. Она пронзительно закричала, решив, что ее везут в буддийский ад. Но над ней склонилось лицо американской миссионерки. Эта женщина, улыбаясь, ласково заговорила с ней на незнакомом языке. И все же каким-то образом твоя мама всё поняла. Ее спасли просто так, из добрых побуждений, но возвращаться обратно и спасать детей было уже поздно.
Маму привезли в Чункин. Там она узнала, что ее муж погиб две недели назад. Позже она рассказывала, что расхохоталась, когда ей об этом сообщили: она совсем обезумела из-за болезни и отчаяния. Преодолеть такое расстояние, так много потерять и ничего не найти.
Я познакомился с ней в госпитале. Она лежала на койке, истощенная дизентерией, и почти не могла пошевелиться. Я попал туда из-за ноги: обломком камня мне оторвало палец. Она бормотала что-то, разговаривая сама с собой.
— Посмотри на эту одежду, — сказала она, и я увидел, что платье на ней было весьма неподходящим для военного времени. Атласное, грязное, но, несомненно, когда-то очень дорогое.
— Посмотри на это лицо, — сказала она, и я взглянул на ее серое лицо и увидел ввалившиеся щеки и лихорадочный блеск в глазах. — Видишь, я, глупая, еще на что-то надеюсь?
— Мне казалось, я потеряла всё, кроме этих двух вещей, — прошептала она. — И я спрашивала себя, что потеряю следующим. Надежду или одежду? Одежду или надежду?
— А теперь смотри внимательно, сейчас ты кое-что увидишь, — сказала она, рассмеявшись, словно от радости, что ее молитвы услышаны, и стала клочьями вырывать из головы волосы с такой легкостью, с какой стебли пшеницы выдергиваются из сырой земли.
Их нашла старая крестьянка. «Разве я могла устоять?» говорила она потом твоим сестрам, когда они выросли. Они все еще послушно сидели в том месте, где их оставила твоя мама, и были похожи на маленьких фей, ожидающих прибытия своего паланкина.
Эта женщина, Мэй Цин, и ее муж, Мэй Хань, жили в каменной пещере. В Куэйлине и его окрестностях были тысячи таких пещер, настолько укрытых от глаз, что люди продолжали там прятаться даже после окончания войны. Каждые несколько дней супруги Мэй выбирались из своей пещеры, чтобы пополнить запасы еды из брошенных на дороге продуктов; иногда им попадались вещи, которые, по мнению обоих, было бы непростительно оставить. Так, однажды они принесли в пещеру набор красиво расписанных чашек для риса, в другой раз — скамеечку для ног с бархатной подушечкой и два новых свадебных покрывала. А однажды они принесли твоих сестер.
