По утрам отец вставал первым. Двигался на цыпочках, стараясь не разбудить. В половине девятого он уходил на работу. Маша поднималась следом. Чайник заводил свою вечную песню. Она стучалась в дверь деликатно. Марта появлялась немедленно, словно стояла за дверью, дожидаясь стука. В первый день Маша не обратила внимания, во второй - удивилась. Утром третьего дня она постучала и заглянула нарочно: Марта, совсем одетая, сидела за Панькиным столом. "Что же ты! Оделась, а не выходишь?" Марта прошла в ванную, не подняв головы.
В четверг сходили в Казанский. Средневековые пытки, представленные в экспозиции, произвели на Марту скверное впечатление. На улице она попросила посидеть. Они устроились в сквере у фонтана, и в солнечном свете Мартино лицо показалось болезненно бледным. "Пустяки, голова закружилась", - Марта ответила на заботливый взгляд. "Да вранье это все, - Маша попытала успокоить, - понаделали кукол из папье-маше и пугают людей. Слушай, - она нашла выход, - давай, я покажу тебе мой институт, тут рядом".
По набережной дошли до студенческого входа. Зайти внутрь Марта наотрез отказалась: "Ой, что ты! Там профессора, преподаватели..." Подумав, Маша не стала уговаривать. Попадись кто-нибудь из своих, придется давать объяснения. Врать не хотелось, говорить правду - тем более. По переулку они обошли здание и полюбовались парадной колоннадой. "Финансово-экономический институт", - шевеля губами, Марта прочла надпись на мраморной доске.
Вечером, когда Маша накрывала к общему чаю, гостья появлялась и садилась на краешек стула. Пытаясь поддержать разговор, отец интересовался: где были, что видели? На вопросы Марта отвечала односложно. Допив чай, она уходила к себе. Отец пожимал плечами: от вечера к вечеру его радушие иссякало. "Не понимаю, вроде бы хорошая девочка, скромная... Но больно уж..." - он подбирал слово. "Нелюдимая?" - Маша подсказала. "Не знаю, как сказать... Молчит, как призрак". - "Представь, вообразила, что перед тобой виновата". Отец глядел ошарашенно. "Ну, она - немка, а ты - еврей". Маша улыбнулась, ожидая ответной улыбки. "Понятно", - он кивнул совершенно серьезно. "Что - понятно? Бред какой-то. При чем здесь Марта?" - Маша всплеснула руками. "Бред, - он соглашался покорно, - но, знаешь, если бы евреи положили столько немцев, я бы тоже, пожалуй, как она..."
"Я думала, это она - сумасшедшая. Их семья жила здесь, потом их всех сослали. Русские. Вот кого она должна ненавидеть. А она, между прочим..." - "Не знаю... Ну почему - русские?.." - отец поморщился. "Помнишь, - Маша отвернулась к стеллажу, - ты рассказывал, пуля, во время войны, когда ты курил у форточки...Ты говорил, радовался, потому что искупил кровью... - она помедлила, - за то, что - еврей... " - "Глупости, - отец возражал яростно, - это не нуждается в искуплении!" - "Ее выслали, сломали жизнь. По сравнению с твоей пулей..." - "Замолчи", - он прервал ледяным голосом, Маше показалось - не своим.
В пятницу, собираясь на дачу, отец улучил минутку. Услышав Машин ответ, обрадовался: "В воскресенье, вечером? Ты должна поехать на вокзал, проводить". - "Боишься, что останется?" Отец не ответил. В субботу утром Маша отворила без стука. Марта сидела на прежнем месте, словно не ложилась.
После отъезда отца гостья, кажется, повеселела. По крайней мере, вечером, напившись чаю, она не спешила исчезнуть. Спокойно и просто, отставив пугливость, Марта делилась своими планами. Планы касались дальнейшей учебы. Прискучившись конторской работой, Марта мечтала о техникуме. "В Ленинград?" - Маша спросила с тайным беспокойством. Каким-то непонятным образом Маша знала заранее: попросись Марта пожить у них, она не откажет. Родители встанут насмерть, грянет ужасный скандал. "Ничего!" В одно мгновение, пока Марта собиралась с ответом, Маша успела сообразить, какую управу она найдет на родителей, в случае чего. Возьмет и расскажет все - про комнату, про библиотеку, про капо. Пригрозит, что сама пойдет куда следует, донесет на себя.
Марта покачала головой: "Что ты! Сюда же ездить, никаких денег не хватит..." - она нашла подходящее объяснение, но Маша не спускала глаз. Под этим взглядом Марта заерзала на стуле, и безо всякой шпаргалки Маша прочитала правду: "Боишься, что с твоими документами?.." - "Не боюсь - знаю". Безответность полоснула по сердцу, но, справившись, Маша встала и поманила за собой.
Распахнув створки Панькиного буфета, она искала на ощупь. За ее спиной Марта сидела смирно. Она вынула сверток и обернулась: "Я отказываюсь тебя понимать, - Маша начала яростно, словно говорила с ровней. - Сначала ты заводишь про русский народ - ни в чем не виноват, ни дать, ни взять, страдалец, потом несешь сущий бред про свою вину, мало того, перед моим отцом корчишь из себя добровольного узника, сидишь как сыч по ночам, будто он, еврей, имеет право тебя винить..." Она обличала на одном дыхании. Марта пыталась возразить, но Маша отмахнулась: "Ладно, я могла бы понять, если бы оно кончилось... Но тебе-то известно не хуже моего: ты - прокаженная! Каждый из этих страдальцев отшвырнет твои документы, стоит тебе приблизиться! Ну? Говори!" - сжимая неразвернутый сверток, Маша наступала безжалостно. "Я не понимаю..." - Марта отвечала едва слышно, Маше показалось - с акцентом. "Перестань кривляться! Что непонятного?" - она выложила на стол. Марта сидела, не двигаясь. "На, гляди!" - Маша сорвала тряпку и сунула под самые глаза.
Немецкие вензеля, взрезанные бритвой, лежали тоненькой стопкой. "Что это?" - Марта спросила, не касаясь. "Рената Рейтц, надо полагать, - Маша отрезала холодно. - Добрые люди спали на ваших простынях, пока не сдохли". Мартин палец коснулся неровного края. Вздрагивая, он гладил немецкие буквы: "Renata Reitz", - губы шевельнулись по-немецки. Улика, свидетельствующая против, была неоспоримой. С этим свидетель защиты не мог не считаться. Маша подняла глаза и оглядела стены, словно в комнате, в которой начинался процесс, было полно людей. Зрители, рассевшиеся рядами, слушали скорбно и внимательно. "Ну, что скажешь?" - Маша спросила громко. Марта подняла пустые глаза. Они глядели мимо, как будто свидетель, к которому Маша обращалась, не понимал по-русски. "Тебе что, мало?" - к главной улике, закрепляя успех, Маша добавляла новую: мертвая кукла, косящая глазом, легла на голый стол. "Господи! - обеими руками Марта закрыла рот. - Это бабушка. Купила моей сестре... Говорила, похожи. Кукла и моя сестра". Осторожно касаясь, она гладила чайные кружева.
"Ты сказала, эти люди - умерли? - Марта спрашивала тревожно. - Кто-нибудь остался? У них есть дети?" - крупная дрожь, ходившая по телу, мешала говорить. "Две старухи - мать и дочь. Никого. Умерли одна за другой". - "А могилы... Где? Я бы сходила. Завтра..." - "Мо-ги-лы? Нету", - Маша ответила жестко. "Но так не бывает..." - Марта возражала неверным голосом. "Отчего же, вот, например, евреи, - она усмехнулась, - те, которых убили немцы. Скажешь, каждый из них лежит в своей могиле?" - Маша нашла управу. Марта съежилась. "Теперь - не война", - она возражала неуверенно. Машино лицо скривилось усмешкой.
"Скажи, - Марта совладала с дрожью, - если эти люди сохранили, ты позволишь мне..." - она робела выговорить. Маша поняла: "Это ваше, твое". Стремительным движением гостья бросилась к чемодану и распахнула крышку: "Вот, у меня здесь..." - пряча в ладонях, она разворачивала марлевый узелок. Красные камешки, оправленные в золото. "Прошу тебя, я очень тебя прошу, это от нас - память!" - умоляя глазами, она протягивала сережки. "Ты с ума сошла!" - Маша отвергла. "Это не то, ты не так поняла... - гостья заторопилась испуганно. - Может случиться, я больше никогда... - кончиками пальцев Марта коснулась лба. - Здесь, в Ленинграде, останется что-то мое. И еще - ты будешь меня помнить".
Процесс заканчивался бесславно. Оставалась последняя возможность - переломить. "Так не будет, - Маша поднималась с места, - ты должна приехать сюда и учиться. Ты имеешь на это право, - капли крови, оправленные в золото, сияли на белизне вензелей. - Все документы - глупость. Это - техническая задача. Я знаю ее решение". Теперь, когда процесс закончился, они остались вдвоем.
"Как зовут твоего отца? - Маша спросила и повторила одними губами, - Все просто - слушай меня внимательно..." Взад и вперед, как ходил Иосиф, Маша двигалась от стены к стене, рассказывая во всех подробностях. Марта слушала зачарованно. "То же самое можно и с тобой. Ты - эстонка, Марта Морисовна Рейтц, твой отец - зоотехник", - Маша импровизировала вдохновенно. Верный рецепт, обещанный младшей сестре, обрастал немецкой плотью и кровью.
"Ты что, это - взаправду?" - Марта боялась верить. "Бояться нечего! Я говорю - рецепт верный, у меня получилось". - "Нет", - Марта сникла и покачала головой. "Но почему? - жестким кулаком Маша ударила по столу. - Гнить в своем совхозе, отвечать за чужие грехи, этого ты хочешь?" - "Нет, это - обман, так нельзя". - "Ладно", - Маша сложила руки. Холодная злоба заливала сердце. Немецкая девочка, свидетельствующая за русских, оказалась презренной трусихой.
