– Может быть… – задумчиво сказал Буини. – Может быть…
Во избежание подкупа евреями членов оценочной комиссии они сидели все вмеcте в просторном зале с колоннами и сводчатыми потолками, украшенными высохшими разводами дождевых потеков. На фоне этих колонн, старинных витражей на окнах и частично сохранившейся золотой росписи на стенах дико выглядели разномастные обшарпанные канцелярские столы и стулья, которыми был уставлен зал. На этих столах члены комиссии рассматривали картины, музыкальные инструменты и прочие предметы искусства, предъявляемые эмигрантами к вывозу. Негромко совещались между собой, с помощью лупы и сильных настольных ламп искали печати на серебре, вазах и старинных самоварах или автографы на картинах, спорили с художниками или – точнее – художники пытались спорить с членами комиссии. И тут же, на каждом столе, перед каждым инспектором лежали мотки тонкой проволоки, баночки со свинцовыми пломбами и щипцы-пломбиры. Те предметы, которые комиссия разрешала к вывозу, подвергались после оплаты пошлины опломбированию: картины, грифы скрипок и даже смычки обвивали проволочными колечками и вешали на них пломбочки. Как маленькие кандалы.
Неле выпало предъявить свою скрипочку инспекторше по фамилии Собачникова, которая сидела в глубине зала, у дальнего окна. Это была пожилая дама с перманентом и ярко накрашенными губами. Стула для посетителей перед ее столом не было, как, собственно, и перед всеми остальными столами. Открыв скрипичный футляр, Неля вытащила завернутую в кусок черного бархата дочкину скрипку и смычок, положила на стол. Рядом разложила, как тут требовалось, их фотографии. На фотографиях и скрипка, и смычок были сняты «и в фас, и в профиль» на манер фотографии уголовных преступников. Когда Неля объясняла своей дочке эту процедуру вывоза скрипки, Борька, младший сын, сказал: «А на меня тоже пломбочку оденут?»
Но инспектор Собачникова даже не стала смотреть фотографии. Она глянула на скрипку и сказала сразу:
– Эта скрипка вывозу не подлежит.
– Почему? – испугалась Неля.
– Это итальянская скрипка.
– Да. Но это же не Страдивари. Это детская скрипка…
– Я вам русским языком сказала: эта скрипка невывозная. Можете идти.
– Но как же так? У меня же ребенок… Как же она поедет без скрипки? – Неля даже представить себе не могла, как она скажет дочке оставить скрипку. Пока они доедут до Америки, пока заработают на новую скрипку! Нет, это немыслимо, скрипач не может делать такие перерывы в учебе, Ксеня потеряет все: постановку руки, беглость пальцев… Неля, пошатнувшись, оперлась двумя руками на стол и сказала негромко: – Товарищ инспектор, ну пожалуйста! У вас есть дети? Я вас умоляю! Я же не беру рояль! Только скрипку, ребенку! Я заплачу пошлину…
– Вы что – уже не понимаете по-русски? – сказала инспектор Собачникова. – Во-первых, мы вам уже не товарищи. Во-вторых, мои дети не имеют ничего общего с вашими. А в-третьих, эта скрипка – ценность культуры. Зачем государству брать у вас бумажные рубли за итальянскую скрипку, если оно эти рубли само может напечатать сколько угодно! А вот итальянскую скрипку мы напечатать не можем. Купите своему вундеркинду советскую скрипку и езжайте! Вы поняли?
Неля посмотрела в глаза этой откровенной даме. Да, теперь и здесь они уже не стесняются говорить то, что думают. И даже бравируют своей откровенностью. Скрипки советского производства звучат, как бочки, и эта образованная министерская стерва знает это не хуже Нели. Но что же делать? В глазах этой ревнительницы советской культуры не было ничего, кроме откровенной насмешки.
«Только не разревись перед этой сукой! – сказала себе Неля и, сдерживая слезы бессилия, неверными руками завернула скрипку в бархат, положила ее и смычок в футляр, закрыла замки и пошла прочь. – Никогда и никто, – подумала она, – не сможет объяснить там, на Западе, отчего мы уезжаем, бросая свои квартиры, холодильники, машины и скрипки…»
– Эй! Вы фото забыли! – сказала ей вслед инспектор Собачникова.
Неля вышла из зала на резкое солнце и встретила нетерпеливые, вопрошающие глаза очереди. Среди этих глаз только голубые глаза Когана и карие глаза Буини смотрели на нее с участием.
«Нет, – подумала снова Неля, – никаких рукописей Лева не повезет с собой в багаже. Только через мой труп!»
И ад, и земля, и небо с особым участием следят за человеком в ту пору, когда вселяется в него Эрос. Каждой стороне желательно для своего дела взять тот избыток сил, духовных и физических, который открывается тем временем в человеке. Без сомнения, это есть самый важный серединный пункт нашей жизни.
Владимир Соловьев
Охваченный эротическим пафосом приближается к самому заповедному таинственному…
Анатолии Жураковский, «Тайна любви и таинство брака»
Еще несколько лет назад среди сотрудников таможенной службы Второго управления КГБ должность начальника московской грузовой таможни считалась тупиком карьеры и ассоциировалась только с мат-перематом грузчиков и скандалами с диспетчерами железных дорог.
Но с началом еврейской эмиграции именно этот небольшой, даже без секретарши, кабинетик на третьем этаже длинного четырехэтажного дома номер 1-А на Комсомольской площади стал вожделенным и в то же время гибельным местом. Даже самые рьяные и незапятнанные молодые партийные и гэбэшные выдвиженцы, горящие желанием построить на своей честности карьеру, уже через неделю после вселения в этот кабинет утрачивали невинность, или, говоря языком официальным, «попадали в паутину сионизма и падали жертвой стяжательства». А проще сказать – начинали брать взятки.
Да и как было не брать, когда поток немыслимых для простого человека денег и подношений в виде ювелирных изделий начинал ломиться в ваши двери в 7.00 утра и не прекращался до вечера. Конечно, далеко не все евреи-эмигранты были подпольными миллионерами, нажившими свои состояния в теневой экономике южных по преимуществу республик или на пошиве джинсов или плащей «болонья» где-нибудь в Риге. Но рядовой эмигрант, то есть эмигрант среднего достатка, обычно и не поднимался в кабинет начальника таможни. Рядовой эмигрант вез с собой главным образом книги – гигантское количество русских книг, без которых, как выяснилось, ни один еврей просто не мыслил своей жизни в Израиле, Америке, Канаде и в Австралии. Иногда эти книги сопровождала домашняя утварь, энное количество мебели и даже пианино…
Но со всем этим массовым потоком этих книг, затрепанных нот, застиранного белья и дешевой мебели легко, без всякого начальства справлялись рядовые инспекторы в общем зале досмотра и упаковки багажа.
О, безусловно, и эти инспекторы брали взятки. Например, за «недосмотр» книг, объявленных «национальным достоянием советского народа». Приказом министра культуры в категорию «национального достояния» входили в те дни все книги, изданные в СССР до 1946 года, даже сочинения Джека Лондона, Бальзака и Карла Маркса. Впрочем, сочинения Маркса, а также его гениальных учеников Ленина и Сталина евреи с собой почему-то не везли, но вот без Джека Лондона, Фенимора Купера, Сергея Михалкова и Владимира Солоухина из СССР не выезжала ни одна еврейская семья! Да, эти читатели легко смирялись с тем, что из их багажа инспекторы изымали, как запрещенные к вывозу, семейные реликвии в виде бабушкиных серебряных ложек или маминого фарфора, но они стояли насмерть, устраивали скандалы и грозились, что вообще не уедут из СССР, если им не разрешат взять с собой полные собрания сочинений Шолохова, Маяковского и Николая Островского.
Странный народ, что говорить! Только за то, чтобы, не дай Бог, не остаться за границей без чтения, некоторые совали инспектору в карман даже сотенные купюры…
Впрочем, выше этого зала ни их скандалы, ни их мелкие взятки не поднимались. Наверх, на третий этаж, в кабинет начальника таможни поднимались только те, кто хотел заранее договориться о беспрепятственном, а точнее, без всякого досмотра прохождении своего багажа. Обычно такие посетители негромко стучали в дверь кабинета толстым золотым перстнем на правой руке, потом приоткрывали дверь, просовывали голову и спрашивали с кавказским или среднеазиатским акцентом:
– Р-разрэшите!
А зайдя, плотно, со значением закрывали за собой дверь, садились на стул напротив начальника таможни и говорили:
– Дорогой! У тебя дети есть?
– А в чем дело? – спрашивал начальник таможни.
– Нет, ты мне, как другу, скажи: дети есть? Жена?
– Ну, есть, конечно…
– Отчень харашо! У меня для тваих детей есть небольшой сувенир. Вот этот маленький колечко с два карат бриллиантом. Очень хачу, чтобы твая дочка насила, когда большой вырастет. Падажди! Падажди, не красней, дарагой, это не вызятка! Это же не тебе! Тваей дочке! А мне все равно не нужно, не могу вывезти, запрещено. Ну, что делать? Выбрасывать! Хочешь – в окно выброшу, да? При тебе счас выброшу, клянусь матери магилой! Лучше вазьми для дочки, не обижай ребенка!…
