Шорохов, уже перенесший свой телефон с берега в уютную ячейку наблюдателей, сидел на ящике, качался, закрыв глаза, монотонно напевая коронную свою песню:
«Дунька, Гранька и Танька коса – поломаны целки, подбиты глаза…» – в песне этой менялись только имена героинь, но дух и пафос песни оставались неизменными.
Боровиков с Булдаковым – лейтенант не хотел больше никого брать с собой – перерезали немецкий провод, нарядной вышивкой вьющийся по белому песочку, по травке, под кустиками смородины, и стали ждать. Булдаков начал было щипать со смородинника ягоды, сохранившиеся на низеньких ветвях, серые от дыма и пыли, командир помаячил ему: «Нельзя!»
Время замедлилось. Они снова услышали, что вокруг идет война, клокочет, можно сказать. В пойму речки Черевинки залетают мины и снаряды, то по одну сторону Черевинки, то по другую, словно куропатки стайками фыркают, клюют землю пули, и все же после переправы, непременного обстрела, бомбежек, вообще всяческой смуты на берегу, пойма речки с ее зарослями, шумящей водичкой и деревами, не везде еще срубленными, однако почти всюду поврежденными, казалась райским местом, тянуло в зевоту, в сон.
«Ша!» – выдохнул бывалый ходок Булдаков и надавил на спину лейтенанта Боровикова, лежавшего рядом, в кустах. По связи, пропуская провод в кулаке, бодро бежал плотненький немец в сапогах, за широкими раструбами которых заткнут рожок, полный патронов, за спиной, побрякивая о ствол автомата, болтался заземлитель, на боку ящичек телефона в кожаном чехле с застегнутой крышкой, на серо-зеленом, чисто вычищенном мундире связиста виднелись нашивки за тяжелое ранение, детской игрушечкой трепыхалась, взблескивала маленькая, вроде бы оловянная медалька – орден мороженого мяса – так звали ее немцы после Сталинграда.
Найдя обрыв и выругавшись, немецкий связист вынул из висевшей на поясе сумочки кривой связистский ножик, насвистывая, начал зачищать провод. В это время из-за спины протянулась лапища – «Дай!» – и нож отобрали, с шеи невежливо, почти уронив хозяина, сорвали автомат.
– Вас ист дас?! (Что такое?!) – увидев перед собою русского офицера и солдата, пристально разглядывающего кривой нож, – такого Булдаков еще не видел, – немец начал проваливаться куда-то.
– Вас ист дас?! (Что такое?!) – залепетал он. Но русский громила грубо его толкнул, показывая дулом трофейного автомата – вперед!
Увидев компанию во главе с лейтенантом Боровиковым, майор Зарубин, как бы от нечего делать околачивавшийся возле блиндажа, почти весело скомандовал:
– Всем из укрытий! Заниматься делом! Окапываться!
Увидев отовсюду высунувшихся русских, затем и убитых немцев под кустами, Вальтер сейчас только до конца осознал весь ужас происходящего: он в плену! А тут еще сверху, из наблюдательной ячейки, хищным коршуном свалился солдат, намереваясь обшмонать пленного, но, обнаружив поблизости лейтенанта и майора, притормозил и со зла пнул немца под зад так, что тот сделал пробежку по стоптанному проходу разоренного снаружи блиндажа.
– Вас ляйстэн зи зих? (Как вы смеете?)
Шорохов сделал вид, что ничего не понимал ни по-немецки, ни по-русски. Привычный к блатной среде и к «фене», речь нормальную, человеческую он не особо ясно уже воспринимал, но чаще придуривался, что ни по какому не понимает. Погрозив немцу пальцем, Шорохов щелкнул языком, будто раздавил грецкий орех.
– Понял, фрайерюга?
Вальтер чего-то понял, чего-то не успел еще понять, озираясь, поспешил в блиндаж. Увидев отступившего в сторону офицера, громко выкрикнул:
– Их протэстирэ! (Я протестую!)
Ничего ему на это не ответив, майор шагнул следом в блиндаж и, держа ладонь на боку, на ходу еще заговорил по-немецки:
– Зи зинд дэр нахрихтенман. Вир виссэн аллес, вас вир браухен. Ман мус нур айниге момэнтэн генауэр фасэн. Ихь ратэ инэн алес эрлих цу эрцэлен. (Вы – связист. Все, что надо, мы знаем. Нужно уточнить лишь детали. Советую говорить все честно.)
Вальтер не успел удивиться или чего-нибудь ответить, потому как увидел втолкнутого в блиндаж Зигфрида Вольфа, прикрывающегося мокрыми штанами. Он вспомнил голос связиста, вспомнил, как тот долго не брал трубку, и понял все.
– Ду бист шуфт! (Убить тебя мало!) – И резко обернувшись к майору, заявил: – Дас ист кайнэ рэгель! Дас видэршприхт… (Это не по правилам! Это противоречит…)
– Абрэхэн дас гэшвэтц! Антвортэн ауф фрагэн. (Прекратите болтовню, – оборвал майор. – Отвечайте на вопросы.)
– Антвортэ херрн официр ауф алле фрагэн, унд эр шикт унс инс лагер фюр кригсгэфангэнэ. – Подал слабый голос Зигфрид Вольф. (Ответь господину офицеру на все вопросы, и он отправит нас в лагерь для военнопленных…)
– Ихь вердэ дихь ан алэн унд кантон фэрнихтэн! Юбераль. (Я буду истреблять тебя всюду! Всюду!) – вдруг подскочил, забрызгался слюной Вальтер и схватил Зигфрида за рубаху: – Ин дер лагер, им Дойчланд, им граб!… (В плену, в Германии, на том свете!…)
– Абрэхэн! Ди буршэн фюрэн криг унд зи айншухтэрн зи нох! (Прекратите! – прикрикнул майор, – заставили мальчиков воевать, да еще и стращаете их!) – Вэрдэн зи антвортэн? (Вы будете отвечать на вопросы?)
– Найн! (Нет!)
– Булдаков! – крикнул майор и, когда Леха зашевелился в проходе, приказал: – Воздействуйте на пленного.
– Ш-шас! – чего-то торопливо дожевывая, отозвался Булдаков: – У бар бороды не бывает, бля.
– Э-э, Олеха, – предостерег своего друга Финифатьев, – ты с им постражае, но не до смерти. Он нужон товарищу майору.
В блиндаже повисла подвальная тишина. Зигфрид Вольф отступил за столик, прижимаясь голым задом к земляной стене блиндажа, дрожал там, пытаясь натянуть на себя мокрые штаны.
Опористо, широко расставив ноги в сапогах с короткими, зато мушкетерскими отворотами, набычился под низким потолком блиндажа второй пленный.
– Вальтер! Хир ист кайн театр. (Вальтер! Вальтер! – снова заныл Зигфрид Вольф. Тут не театр.) – Шлюс фюр унс. Антвортэ ауф ди фрагэн! (Все для нас кончено. Отвечай на вопросы).
– Это шчо же он говорит, товарищ майор? – подал голос из глубины блиндажа Финифатьев. – Шчо пузырится?
– Не по правилам, говорит, взяли. Противоречит, говорит.
– А-а, маньдюк! Не по правилам! – протянул слабым голосом Финифатьев. – Тут, брат, как в нашем ковженском колхозе: кто рыбу не добыват, тот весь год ее употреблят, кто добыват – шче у проруби ухватит. Олеха все правила ему разобъяснит.
Словно заслышав зов, в блиндаж протиснулся Шорохов. Карманы его штанов и гимнастерки были так плотно чем-то набиты, что проход блиндажа оказался узким. Он зыркнул по блиндажу глазами, сразу уловил обстановку в помещении, вынул из-за голенища свой примитивный нож и, как всегда, настраиваясь на дело, начал обрезать им ногти, обрезал он их хватками, словно не ногти резал, а пальцы отчекрыживал. Увидев в руках русского, который больно его пнул, заеложенную ручку косаря и то, с каким мастерством он им орудует, Вальтер сразу все для себя уяснил. Пронзительно острый, неуклюжий с виду резак сделан из обломка косы – такие ножи Вальтер видел в русских деревенских избах – он кожей почувствовал острие ножа, даже не кожей, печенками ощутил неслышное, вкрадчиво-тоненькое проникновение его в бок – этаким манером смертельно, сразу наповал режут жертву опытные забойщики скота и матерые убийцы, а что перед ним был убийца, пленный не сразу, но усек.
– Ихь вердэ ауф алле штэлендэн фрагэн антвортэн херр майер. (Я буду отвечать на все поставленные вопросы, герр майор), – опустил голову Вальтер.
Зигфрид Вольф, услышав слова товарища по несчастью, сполз по стене блиндажа на пол, влепился мокрыми штанами в земляной пол и заплакал.
– Идите! – майор махнул Шорохову рукой. – Идите, узнайте, как дела у Щуся. Скажите, где мы. Словом, приободрите товарищей, – и без перехода, вынимая из планшета карандаш и бумагу, майор уже по-немецки спросил у Вальтера – Во ист дэр штаб фон Либих? (Где штаб дивизии Либиха?)
– Ин Великая Криница.
– Ист дэр генерал йетцт дорт? (Генерал сейчас там?)
– Я. (Да.)
– Добро! – удовлетворенно потер руки майор и, положив на стол бумагу, карандаш, быстро вырисовывал треугольник на мягком листе, сверху которого на острие значилось «Высота Сто».
– Бецайхнэн зи ди бефэстигунгэн. Ан дер хехэ. Бемюэн зи зихь дас генауэр цу махэн, андэрэрфальс альс вир ди хехэ немэн… (Обозначьте укрепления на высоте. Постарайтесь быть точным, иначе, когда мы возьмем высоту…)
– О, майн гот! Майн гот! (О, Боже мой! Боже мой!) – Вальтер кулаками сжал голову, отыскивая глазами Зигфрида, неподвижно сидевшего на замусоренном, растоптанном полу блиндажа, плюнул в его сторону и начал писать схему оборонительных сооружений высоты Сто, твердо уверенный в том, что полудохлые русские никогда ее не возьмут, несметно лягут возле высоты… Пусть, пусть лезут!… Когда же плацдарм будет очищен, он сам лично, сам, расстреляет, нет, задушит руками этого трусливого, подлого подонка, что, сидя на полу, хнычет – от мокра и страха.
