Этим словом было кровосмешение. Донесение Умара пришло как раз вовремя, потому что вскоре после появления в Сикри Кара-Кёз принц Селим покинул столицу и в Аллахабаде поднял знамя мятежа, в оправдание своего поступка обвиняя императора в безбожии и инцесте. Сам по себе мятеж выглядел довольно глупо — чтобы не сказать смешно, — хотя Селиму и удалось собрать тридцатитысячную армию. В течение нескольких лет он гарцевал по северу Хиндустана с угрозами скинуть с трона отца, но так ни разу и не осмелился выступить против Акбара в открытом бою. Правда, один удар своему отцу ему все-таки удалось нанести, и этот удар был страшен: он подстроил убийство самого близкого из оставшихся у Акбара советников. Именно его Селим считал главным источником дурного влияния, человеком, который подталкивал отца на свершение богопротивных дел, заставил его отвернуться от Аллаха и пророка его Мухаммада. Главная же его вина, по разумению принца, состояла в том, что он постоянно отпускал язвительные замечания в адрес наследного принца. Абул-Фазл погиб точно так же, как и Бирбал, — его предательски убили. Когда «алмаз Сикри» — Абул-Фазл следовал по территории Орчхи, где правителем был сторонник Селима раджа Вир Сингх Де из Бунделькханда, принц дал знать своему приспешнику, что больше не желает видеть Абул-Фазла в живых. Раджа тут же подчинился. Безоружному министру отрубили голову и отослали ее принцу в Аллахабад, а он, с присущим ему тактом и стилем поведения, велел бросить ее в сточную канаву.
Умар Айяр, принесший весть о смерти Абул-Фазла, застал императора в Зале ветров. Выпивший слишком много вина Акбар полулежал на подушках, слушая любовные песни, которые пела ему под аккомпанемент дилрубы Кара-Кёз. Ужасная новость подействовала на Акбара отрезвляюще. Он тут же вскочил и покинул Зал ветров, бросив на ходу Айяру: «С сего дня, Умар, мы намереваемся действовать как надлежит истинному правителю. Хватит с нас слюнтяйства и вздохов».
Государь не имеет права в своих действиях руководствоваться личной привязанностью или местью. Ему надлежит в первую очередь думать о том, что есть благо для его страны. Акбар знал, что двоих его сыновей пьянство лишило разума и сил и в любую минуту они могут умереть. Оставался только Селим. Что бы он ни совершил, лишь он один мог обеспечить продолжение династии. Исходя из этого Акбар направил к нему гонца с обещанием, что не будет его наказывать за убийство Абул-Фазла, и с уверениями в любви к своему первенцу. Селим тут же решил, что правильно поступил, избавившись от Абул-Фазла: смерть этого разжиревшего хорька вернула его в объятия отца. Дабы умилостивить владыку слонов, он послал ему в дар триста пятьдесят этих животных. Он согласился приехать в Сикри и в покоях бабушки Хамиды пал перед отцом на колени. Акбар поднял его и в знак прощения водрузил на его голову свой тюрбан. Жалкий юнец разрыдался.
Для Бадауни все кончилось по-иному. Он был брошен в самый вонючий каземат глубоко под землей, и никто, кроме его стражей, больше не видел его живым.
***
После смерти Абул-Фазла император сделался суров и строг. Вдруг до него дошло, что он совсем запустил дело, которому призван служить, — устроение жизни своего народа. Он запретил свободную продажу горячительных напитков. Теперь их можно было купить лишь по рецепту врача. Он объявил поход против бесчисленных проституток, которые заполонили город, словно стаи саранчи, и повелел выделить им специальное место за городскими стенами. Оно получило название Дьявольский стан, и теперь каждому, кто отправлялся в гости к дьяволу, было предписано сообщать у входа в эту обитель греха свое имя и место проживания. Он призвал народ воздержаться от употребления в пишу мяса коров, лука и чеснока и рекомендовал мясо тигра, ибо оно придает мужество и силу. Он провозгласил свободу отправления всех религиозных культов: пусть люди строят храмы и омывают фаллические символы Шивы — лингамы, — однако к отращиванию бород проявил меньшую терпимость. По его мнению, борода забирала силы у яичек — недаром у евнухов волосы не росли вообще. Он установил запрет на детские браки и высказался против сожжения вдов и рабства, а также против того, чтобы совершали омовение после полового акта. Наконец, он велел чужестранцу явиться к нему на встречу возле Ануп-Талао. Несмотря на отсутствие ветра, по водам Несравненного пруда гуляли волны — верный признак того, что спокойствие империи под угрозой.
— В отношении тебя все еще слишком много неясностей, — начал он раздраженно. — Мы не можем полностью довериться человеку, чье прошлое туманно, так что сделай милость, реши, как с тобой быть дальше, куда повернуть твою судьбу — вознести ли тебя к звездам или повергнуть в прах. Будь честен и ничего не упускай. Считай, что сегодня для тебя Судный день.
— То, что я собираюсь рассказать, скорее всего вам не понравится, — ответил Могор. — Дело в том, что это будет касаться Mundus Novus, то есть Нового Света, и нечеткого характера времени на этом, не до конца отображенном на картах, крае Земли.
***
Там, за океаном, обычные представления о времени и пространстве теряли силу. Там пространство то вдруг разбухало, то съеживалось, и соответственно этому размеры вселенной то расширялись, то сокращались наполовину. Сведения относительно размеров этой земли, количества населяющих ее, их обычаев и образа жизни были разноречивы и поразительны. Так, например, сообщалось о летающих обезьянах и о змеях, длинных, словно реки. Что касается времени, то оно там вообще не подчинялось никаким законам. Мало того, что оно вело себя совершенно непредсказуемо, то замедляя, то убыстряя свой ход, так были еще такие периоды (хотя употреблять слово «период» в данном контексте вряд ли уместно), когда оно вообще останавливалось. Те из местных, кто с грехом пополам владел европейскими языками, утверждали, будто их мир не подвержен переменам, что он статичен, — жизнь там проходит вне времени, и их это устраивает. Вполне возможно, как искренне полагали некоторые философские умы, что понятие времени было завезено туда, наряду с ранее неизвестными там болезнями, европейскими путешественниками и переселенцами и поэтому еще не смогло приспособиться к местным условиям. «Со временем, — говорили местные, — у нас тоже время заработает как надо, а пока что с этим следует просто смириться». Эта хронологическая неразбериха привела к поразительному явлению: для разных людей и даже для членов одной семьи время текло с разной скоростью. Зачастую дети перегоняли родителей и становились стариками быстрее их. Завоевателям, морякам и переселенцам времени постоянно недоставало, меж тем как другие имели его в своем распоряжении сколько душе угодно.
Внимая рассказу Могора, император пришел к выводу, что мир Дальнего Запада непостижим, полон абсурда и все, что там творится, выше понимания человека Востока, ведущего существование упорядоченно и однообразно. Здесь мужчины и женщины проживали жизнь в труде или в праздности, в нищете или в роскоши, умирали почетной или позорной смертью, верили и молились своим богам; они создавали великие сооружения, прекрасную поэзию, неповторимую музыку; как-то примирялись с условиями этой жизни, с ее разочарованиями и заблуждениями — одним словом, жили нормально. Похоже, всему виной переменчивая погода западных краев. Очевидно, из-за климатических условий жители тамошних стран подвержены истерии — вроде той, что охватила Флоренцию времен «плакальщиков», а потом, словно дурная болезнь, перекинулась на другие страны, в одночасье переворачивая всё вверх тормашками, меняя естественный ход вещей. Совсем недавний пример — приступ лихорадки, вызванный поклонением золотому тельцу. В последнее время именно золото стало для них движущей силой. Внутреннему взору Акбара представились западные храмы из чистого золота, с золотыми священниками, люди из золота, поклоняющиеся золотым богам и приносящие им золото, чтобы почтить божество. Они едят золото, они пьют золотое питье, и, когда плачут, жидкое золото течет по их блестящим щекам. Золото заставило их мореходов пересечь Великий океан, пренебрегая опасностью упасть за край вселенной. Золотоносная земля, которую они приняли за Индию, где, по их разумению, золота было не счесть.
Индию они не нашли, зато нашли Дальний Запад. И там, на Дальнем Западе, они отыскали золото и расширили территорию поисков. Они желали еще и еще золота и наткнулись на людей, еще более странных и непостижимых, чем сами, — на мужчин и женщин в убранстве из костей и перьев, и назвали их индейцами[53]. Акбар нашел это возмутительным: как смели они именовать так тех, кто приносил в жертву своим богам живых людей! Некоторые обитатели этого отдаленного конца Земли были просто дикарями, и даже головы тех, кто строил города и целые царства, были затуманены представлениями, замешанными на крови. Их бог был наполовину змей, наполовину птица; он был сотворен из дыма. Еще у них был бог-овощ и бог-зерно. Они болели сифилисом и верили, будто камни, дождь и звезды — живые существа. Они не были прилежными пахарями, они были ленивы и не верили в перемены. Посчитать подобных людей за жителей Индии, решил для себя Акбар, — оскорбление для благородных мужчин и женщин Хиндустана.
