Ее муж, знойный кавказский мужчина, сидел за музыкальным центром и отвечал за лирические проигрыши в перерывах.
– Хотя бы «Рено Меган», – встряла слушательница, но ее тут же зашикали.
– А важнее всего механизм импртинтинга, – продолжала блондинка. – Присутствие мужа на родах необходимо для того, чтобы сразу приложить увидевшего свет младенца к обнаженной груди отца. Он уже помнит мать, но тут же запечатлеет в своей памяти отца. Эти первые минуты чрезвычайно важны для дальнейшей тесной духовной связи.
– А если я буду в командировке? – раздался голос с первого ряда. – Фотографию приложить можно?
– Можно и фотографию, – милостиво согласилась блондинка. – Вот мой супруг тоже в трех из семи раз был в командировках, но потом компенсировал данный механизм путевками на курорты.
«Импринтинг», – записали мы в тетради.
– Родильный зал – та же операционная. Там все стерильно. Нельзя есть и пить, даже если после родов вас оставили там на некоторое время и очень хочется.
– Меня с бутербродом выгнали, – поддакнул из угла отец семерых девочек.
– Когда последнюю рожали, оплаченный врач задержался в пути, роды принял дежурный. Всем было на меня наплевать, и я ушла из родильного зала на своих двоих, зато теперь горжусь этим, – разоткровенничалась тренер.
«На своих двоих – это круто», – записали мы в тетради.
* * *
Из дневного стационара прямой путь в дородовое отделение, но желающих попасть туда больше, чем свободных мест.
Выбранный еще полгода назад роддом перегружен. Самая страшная для родов в марте дата миновала – в Международный женский день плод лежал смирно.
Счет шел на дни, хотя мне, зависшей на излете беременности как в зените, казалось – на недели, ибо постигла меня новая идея: зодиакальная. Казалось, что до часа икс еще далеко, а потому родиться должен непременно Овен. По ночам мучила бессонница, бродила по квартире как сомнамбула, днем долго спала.
«Приезжай срочно, одно место осталось, для тебя держу» – пришла одиннадцатого марта эсэмэска от врача, с которой предстояло рожать. Я попыталась сделать вид, что ничего не получала, и пошла в душ мыть голову, но вслед за сообщением врач позвонила. Пришлось оставить затею, собираться.
Через час у порога стояли три огромных пакета: два с вещами и книгами, один – с провиантом. Ехала в роддом надолго – недели на полторы-две, а уж там и звезда Овена взойдет.
Медсестры в приемном покое уставились на пакеты и спросили:
– Вы роддом с санаторием не перепутали? К нам никто с такими баулами не приезжает. Да еще с сырокопченой колбасой!
Спорить с беременной – себе дороже. Документы оформлены, колбаса пропущена. Баулы сдали санитарке, которая, громко поминая главную напасть этих стен – сумасшедших беременных баб и сломанный лифт, потащила скарб на третий этаж дородового отделения по лестнице.
В палате на восемь человек меня ждала свободная кровать у окна. Колбасный провиант – в холодильник, книги – в тумбочку, милые безделушки – на тумбочку. Пакеты с одеждой и сухим пайком – под кровать.
– Я ведь недели на две приехала, – объяснила искоса поглядывающим на обстоятельное новоселье обитательницам палаты.
Вскоре заглянула врач, которой я уже успела озвучить свои зодиакальные намерения.
– Овен будет в другой раз, – сказала она решительно. – Никак по срокам твоим Овен не выходит. Завтра у меня выходной, а в пятницу, тринадцатого, будем решать.
Спорить не стала, но животу наказала: «Не слушай. Сиди, покуда сидится. Еще нам пятницы, тринадцатого, не хватало».
Плод лениво ткнул в районе пупка. Может, просто дернул плечом: отстань, мол, надоела уже со своими нравоучениями за девять-то месяцев. Он стал такой крупный, что переворачиваться ему было тесно.
После обеда позвонила Маринка из другого роддома и сообщила: все, началось, очень страшно, пока непонятно, больно ли, не могу больше говорить, пока-пока!
Остаток дня и вечер прошел в привычных беременных разговорах. Хотела отправиться в душ вымыть голову, но так и не собралась. Когда в палате потушили свет, не смогла заснуть. Дома бессонными ночами я могла занять себя, тут оставалось смотреть в окно, за которым в непроглядной темноте шел мокрый снег.
Все думала: может, и правда, ну его Овена, ведь главная мантра беременных: не важно – кто, лишь бы здоровенький.
Утром, после бессонной ночи, чувствовала себя странно. Сказала об этом на утреннем обходе дежурному врачу – невысокому, кряжистому, с огромными ручищами, какие пристало иметь костоправу, а не акушеру-гинекологу в роддоме.
– Поздравляю, сегодня родишь! – сказал он.
Я посмеялась. Но остальные девочки в палате уверили меня, что он редко ошибается, а уж после осмотра у него все рожают – помяни наши слова. Сглазили – меня тут же вызвали в смотровую.
К обеду новой волной накатила дневная сонливость. В столовую не пошла, легла на кровать, лениво соображая, что если уж сегодня рожу, то надо все-таки обязательно вымыть голову. Как я буду рожать с немытой головой? Это просто неприлично: девять месяцев готовиться к важному событию и встречать его замухрышкой. На курсах нам наказали купить в роддом самый красивый халат и сорочку – такую специальную, чтобы лямки отстегивались, и младенца можно было сразу приложить к груди для импринтинга. Те, которых сразу прикладывают, любят мать больше, спят спокойнее и вырастают успешнее.
Роды – это праздник и особый ритуал отрабатывания всех потраченных денег. Для осознанных родителей.
Я все выполнила, наряды для родильного зала ожидали своего выхода в пакете под кроватью. Ночью повторила про себя технику дыхания по-собачьи на схватках, упражнения, которые надо делать для облегчения боли в пояснице, когда кости таза начнут раздвигаться, как у трансформера. Все повторено, просто и понятно. Осталось помыть голову.
Вдруг внутри живота что-то разорвалось, как будто выстрелила маленькая хлопушка, и словно упало с постамента. Я зажмурилась и на долю секунды попыталась заставить себя поверить, что показалось, ничего не произошло, это не со мной, но тяжесть внизу живота нарастала.
Боясь пошевелиться, крикнула, чтобы позвали доктора. Он прибежал, хмыкнул что-то про воды.
Началась беготня. Я не попадала пальцами в нужные кнопки телефона, чтобы позвонить на работу мужу и сообщить, что надо срочно выезжать. Наконец дозвонилась ему, врачу, акушерке. Меня уже куда-то вели, а я все норовила присесть, и короткий вроде коридор до родильных залов казался бесконечной дорогой.
– А вещи куда тащить? – кричала вслед вчерашняя санитарка.
Все было неправильно, не по науке.
Я была готова к окситоциновой капельнице для стимуляции родов, если бы совсем уж заждалась своего Овена, готова к долгим променадам по больничному коридору, потому что знала, что роды могут затянуться на много часов.
Готова принимать мучительные удары судьбы, восходить на извечную женскую Голгофу покорно и длительно, поэтапно – как нас учили на курсах.
Но не готова к тому, что роды обрушатся на меня, как сорвавшийся с дерева плод на макушку – сразу, вдруг, утихающими лишь на несколько минут спазмами, от которых и отдышаться не успевала.
Про наряды вспомнила тогда, когда появившаяся моя врач развернула застиранную серую ветошь, оказавшуюся бесформенным балахоном и широкими полотняными подштанниками, которые зачем-то стали натягивать мне на ноги. Такого мы точно не проходили, и наша тренер явно бы не одобрила.
– Да у меня свое, специальное есть, – кивала я на сваленные в углу мешки с вещами, которые вслед за мной, не скрывая широкой ухмылки, притащила санитарка: «Видали мы таких, на две недели!»
– Зачем тебе, девонька, свое красивое пачкать? – удивилась врач. – Наших тряпок не жалко.
На пике схватки, перед тем как провалиться в очередное бессчетное количество адских подземелий боли и ужаса Сайлент-Хилла, я успела подумать, как она права: своего-то и впрямь жалко!
Вокруг мелькали белые халаты без лиц, постоянно мерили давление, разглядела знакомого коренастого дежурного, крайне обеспокоенного. Врач выговаривала ему, что это ее пациентка и не надо было лезть. Он сопел – не то виновато, не то обиженно, и, кажется, держал меня за руку.
Кое-как переместилась в узкий родильный отсек, где проходили платные роды. Таких отсеков было несколько в ряд, за тонкой полупрозрачной пластиковой стенкой вершилась такая же кутерьма.
Когда тело выкручивало, лежать на высокой кровати-трансформере казалось невыносимым. Почему-то очень хотелось улечься на белый кафельный, наверное, холодный пол. Казалось, он остудит спину.
Хотела попроситься на пол, но побоялась. Снова принялась просить эпидуралку. Вообще-то я заикнулась о спинном наркозе сразу, как оказалась в родильном отсеке, вопреки всему, чему учили на курсах. Тогда думала, что ведь были же Алексей Маресьев, и Зоя Космодемьянская, и герои-молодогвардейцы, даже без шубы и машины можно все преодолеть ради новой, такой долгожданной жизни, а наркоз для матери и плода вреден! Но первые же десять минут схваток перевернули все с ног на голову. Теория осталась за пределами родильного зала, а в нем я – один на один с животной болью посреди белого кафеля и белых халатов.
