Когда Ирина взяла пакет молока, Рэмси воскликнул:
— Я не ем молочные продукты!
Она посмотрела на него и скрестила руки на груди.
— По крайней мере, последние семь месяцев ты их ел. Например, гребешки в сливочном соусе с шафраном. Или ты полагаешь, «Оскар» использовал взбитый тофу?
— Это было в ресторане, поэтому не считается.
— Но мы ели в ресторане каждый день.
— Вот еще один повод, вернувшись домой, обойтись без лактозы. Иначе в шафрановом соусе не будет ничего, что можно считать исключением.
Ирина нахмурилась. Небольшие гастрономические странности Рэмси незначительная проблема перед лицом истинной любви, однако она изо всех сил боролась с абсурдными мыслями, что его диетические наклонности могут привести к катастрофе.
— Если ты не против, хочу заявить, что ты сам себя обманываешь, ты лицемер.
— Вот это да! Не ожидал такого тяжелого удара в «Сей-фуей».
— У меня твердые убеждения по поводу еды.
— Тогда ты должна понять, что они есть и у меня.
— Они есть у большинства людей.
Наконец они пришли к соглашению. Тем не менее, чтобы не свести достигнутое к нулю, Ирина вынуждена была спросить:
— Ну, хоть попкорн ты любишь?
— Пожалей мои кишки. Он по вкусу похож на пенопласт, разве не так?
— Ну, если ты так считаешь, — пожала она плечами и с грустью вернула четыре пакета «Дане ривер» на полку.
Они шли вниз по Роман-Роуд, держа каждый по пакету со скучным набором продуктов, чтобы не лишать себя возможности держаться за руки.
— Кстати, я всегда считала, что мамин рассказ про «табаско» апокрифичен.
— Анока… что?
— А, не важно.
Рэмси вырвал руку.
— Мне чертовски противно, когда ты так делаешь.
— Как? — Ирина остановилась и повернулась к нему лицом. — Что я такого сделала?
Рэмси опустил пакет на тротуар.
— Всякий раз, когда ты употребляешь незнакомое мне слово или упоминаешь о новости, которая прошла мимо меня…
— Ты имеешь в виду, как получилось со смертью принцессы Ди?
Их взгляды встретились и застыли.
Рэмси не сразу заметил в ее взгляде смешинку, намекающую на нечто большее, и придал лицу выражение удивления, смешанного с ужасом.
— Ты хочешь сказать, она умерла!
Ирина похлопала его по плечу:
— Извини, что расстроила.
— Ты напрочь испортила мне аппетит, — сказал он, уверенно поднимая пакет, и продолжил путь. — Чай мы пропустим, вместо этого я буду горько рыдать.
— Просто слезами здесь не обойдешься, — заверила она, ускоряя шаг. — Только сати может произвести нужное впечатление.
— Соте?
— Не важно. — Она попыталась взять его за руку, но он вновь вырвался.
— Ты опять? «Не важно». Звучит высокомерно. Я хорошо тебя знаю, милая. Думаешь, моя голова Глобальная локационная система по определению вещей, кажущихся тебе смешными?
— Понимаешь, если шутку объяснить, она уже не будет смешной.
— Хочешь сказать, у меня вместо головы пончик?
— Какой пончик?
— Хм… уж вы, американцы, должны знать, что такое пончики.
— Когда американцы вспоминают о пончике, они собираются его съесть.
— Вот видишь? Пусть это и не смешно, но ты хочешь, чтобы я объяснил.
— Ладно, — сдалась Ирина. — Сати — обычай в Индии, в соответствии с которым вдова бросается в погребальный костер мужа.
— Круто.
— Скажем так, это захоронение со всем имуществом, а жена часть имущества. Большая проблема для феминисток на субконтиненте.
— Еще бы. Хотя в этом что-то есть, а? Мне, по крайней мере, этот обычай кажется интересным. А что такое а-пак-пур?
— Пак? А, апокрифичный? — Ирина улыбнулась и сжала его руку. — Тогда уж «пурга». Апокрифичный означает недостоверный, вымышленный.
— Так почему было не сказать «вымышленная история»?
— Потому что я предпочитаю использовать то слово, которое считаю уместным в данном предложении, даже если ты его не поймешь и я покажусь высокомерной. Прости меня. Я вовсе не думаю, что у тебя вместо головы пончик. Просто ты живешь… — Ирина запнулась, чтобы подобрать подходящий синоним для слова «замкнутый», — в мире избранных. Возможно, мой словарный запас богаче, но я ведь не пропускала школу и ходила в колледж, а не болталась между столами для снукера. Зато я не зарабатываю сотни тысяч фунтов в год благодаря умению и мастерству, которое сделало меня знаменитой. Что же касается новостей, в бытность жизни с Лоренсом у меня просто не было выбора — мы все время говорили о политике. Я не хвастаюсь. На самом деле это ужасно.
Огромная старомодная кухня Рэмси сохранилась в первозданном викторианском стиле, он купил дом до введения закона, запрещающего ремонт и обновления, — немного странная манера продавать собственность по завышенной цене, в то время как сами хозяева не в состоянии ее содержать. Шкафы из массива дуба, фарфоровая двойная раковина, изразцовая кафельная плитка, столешница не из склеенной крошки, а из целого куска мрамора и огромная газовая плита — все предметы казались музейными экспонатами. Скудные запасы посуды ограничивались тупым ножом, кастрюлей поменьше (для риса) и кастрюлей побольше (для овощей), деревянной ложкой и одной из тех допотопных корзинок, из которых постоянно сыплются кусочки прутьев. Разбирая брокколи на соцветия, Ирина получила инструкцию по приготовлению пищи: «Никакого масла. Никакого сыра. Никакой муки и прочих злаков. Никакого красного мяса. Никакого сахара. Никакой соли».
— Ты сказал: «Никакого сахара», а из чего, ты думаешь, совиньон блан? — спросила она, кивая на его бокал размером с аквариум для золотой рыбки.
— Еще один повод больше не усердствовать с сахаром, — ответил Рэмси, опускаясь на стул у большого деревянного стола.
— А соевый соус?
— Это необходимость.
— Но в нем больше натрия, чем в щепотке соли.
Рэмси равнодушно пожал плечами:
— Я его люблю.
— А я люблю ирландское масло, пармезан и нью-йоркский стейк!
— Продолжай.
— Мы не будем питаться отдельно. По крайней мере, пока спим не на разных кроватях.
— Почему?
— Не могу объяснить, просто знаю, что таков закон отношений в паре. Мы должны есть вместе. Откуда взялись эти правила питания? Давно ты стал занудой, отравляющим жизнь другим?
Пока Ирина разбиралась с овощами, Рэмси рассказал ей, что в начале 80-х пережил кризис. Он был талантливым игроком, с легкостью устанавливающим рекорды, и выигрывал один турнир за другим со скоростью электрической газонокосилки. Но вскоре оказался меж двух огней — Стивом Дэвисом и Алексом Хиггинсом.
— Стив Дэвис был тогда кем-то вроде Стивена Хендри, верно?
— Верно — нудный и унылый, как вода в канаве. Женоподобный, из тех парней, что похожи на гороховое пюре; играл раздражающе медленно. Не буду рассказывать как, но Дэвис выиграл чертов чемпионат мира. Но был еще Хиггинс. Эдакий крутой парень. Быстрый, но все равно отвратительный. Прессующий больше вне игры, чем во время. Его способности были переоценены, но все же он был гением снукера. — Рэмси явно завидовал. — Носил всякие тряпочки в «огурцах» и дурацкие шляпы. Знаешь, ему по медицинским показаниям разрешили не носить галстук-бабочку? Он что-то болтал о проблемах с кожей.
— Рэмси, этот человек сейчас в шаге от тех бродяг, что роются в мусорных баках и моются на автобусных станциях. Почему ты все еще говоришь о нем в таком тоне?
— Потому что я до сих пор ощущаю себя меж двух огней. — Похоже, это стало мантрой. — Я не дубасил коллег в гостиничном номере, не играл в дурацких костюмах, чтобы оскорбить судью. Я не мог сломить Хиггинса и даже не старался. Но не смог задавить и этого зануду Дэвиса. Если бы не они…
— Мы говорили о соли, — напомнила Ирина, нажимая до боли в руке на тупой нож, чтобы нарезать морковь. — Сюрприз! Так или иначе, мы опять возвращаемся к снукеру.
— Может, я кружусь вокруг да около, но все потому, что этот период не самый приятный для воспоминаний. Я выпал из жизни. Напивался почти каждый день. Питался чипсами, спустил почти все бабки. Но я не дал ребятам возможности убедиться, что падение в канаву навсегда губит талант. Правда, не надо забывать, что Рэмси Эктон ничего не делает наполовину.
— И как ты из этого выбрался? — взволнованно спросила Ирина. Похоже, все мужчины с гордостью любят рассказывать истории о падении, поэтому она решила задать ожидаемый вопрос: — В конце концов ты оказался на дне?
— Сложно сказать, что такое дно. Всегда может быть и хуже. Но что может изменить жизнь мужчины, лапочка?
— Например, цельное зерно.
— Женщина, разумеется. Ариана. Я тебе о ней рассказывал.
Когда он впервые упомянул о женщине из Шанхая, ее имя показалось Ирине неприятным.
