— На Черном море папа учил нас нырять с маской и ластами, — сказала Ника. — Он фотографировал рыб.
— У нас есть фотография каменного окуня, — прибавила Вика.
После обеда мы с Полиной перешли на кухню. Она была чем-то озабочена, голубые глаза ее часто останавливались на мне, лоб хмурился. Светлые волосы она собирала в пук на затылке, в маленьких ушах поблескивали две золотые капли сережек.
— Георгий, он хочет, чтобы девочки жили дома, — наконец сообщила мне Полина. — Говорит, не маленькие, пускай привыкают жить самостоятельно. Без нянек.
— Чего это ему взбрело? — сказал я. — Пусть живут до его выписки.
— Ты же знаешь его, — вздохнула Полина. — Как он решил, так и будет.
Это я знал. Анатолий Павлович не менял своих решений. Мне девочки не мешали, наоборот, в доме стало веселее, я привык к ним, и расставаться было жаль. И Варя с удовольствием занималась и играла с ними.
— Я им должен сказать? — спросил я.
— Он завтра сам скажет, — сказала Полина. — Я для них не авторитет.
— Ты считаешь это правильным? — взглянул я на нее.
— Он даже не хотел, чтобы я к ним заходила, — сказала она. — Это уж слишком!
— По-моему, они тебя полюбили.
— Ты думаешь? — Полина живо обернулась ко мне. — Я этого не чувствую.
— Славные девочки, — сказал я.
— И такие разные.
— На чем же вы с Анатолием порешили?
— Он дал мне ключ от квартиры и попросил, чтобы я научила их готовить.
— Уж не влюбился ли он в тебя?
— Скорее, я в него, — со вздохом произнесла она.
— Да вы что, с ума сошли? — вырвалось у меня.
Мне почему-то все это показалось диким. Анатолий и Полина…
— Я что же, не подхожу ему? — будто прочла мои мысли Полина.
— Я потеряю друга, — сказал я. — Единственного друга!
— Плохо же ты знаешь Анатолия, — покачала голо вой Полина.
— Он ведь знает, что мы с тобой…
— Он знает, что я с ним, — сказала Полина. — А вот я не знаю, будет ли он со мной… Между нами не ты, Гоша, а Рита. Мертвая между живыми!
— Ты будешь ему хорошей женой, — сказал я, начиная смиряться с этой мыслью.
— Я так далеко не заглядываю, — улыбнулась она. — Мне хотелось бы быть для него хорошим другом… — она посмотрела мне в глаза: — Улыбаешься? Совсем звучит по-детски?
— Я рад за вас обоих, — сказал я.
— Еще рано радоваться… — она отвернулась и уставилась в окно, свет от раскачивающегося уличного фонаря рассыпал бледные блики на деревянной стене. Козел во фраке смотрел на нас осмысленными глазами и тряс бородой — это дрожащий отблеск от фонаря играл на нем.
Полина не кокетничала, она в общем-то тоже цельный человек с сильным характером. В этом отношении они похожи с Остряковым. И вместе с тем она была очень доброй. Наверное, поэтому такую профессию и выбрала. Несчастье других она принимала близко к сердцу, я помню, как болезненно она переживала смерть одного своего больного. Кляла себя, беспомощную медицину, даже хотела переменить профессию, но вместо этого переменила место работы: из нашей районной поликлиники перешла в одну из больниц Петроградского района. Смертей здесь было больше и переживаний — тоже.
— У тебя опять роман с больным, — брякнул я, не подумав. Ведь наши отношения с ней тоже начались во время моей болезни.
— Он — самый здоровый человек, которого я когда-либо в своей жизни встречала, — ничуть не обидевшись, сказала она.
Я шагал утром на работу и удивлялся погоде: после нескольких морозных дней в середине февраля наступила небывалая оттепель, весь снег сошел, солнце по-весеннему светило с голубого неба, термометры показывали плюс шесть градусов. По телевидению в программе «Время» сообщали, что в южных районах страны зацвели фруктовые деревья, а в Подмосковье собирают не подснежники, а самые настоящие грибы. Однако раннее цветение деревьев предвещало неурожай фруктов, потому что наверняка за оттепелью последуют морозы. Пострадают и доверчивые птицы, которые поверили коварной природе и раньше времени прилетели из теплых краев.
Я был без шапки, в плаще, на тротуарах разгуливали голуби, две маленькие девочки, расчертив асфальт на большие клетки, играли в классы. У одной из них на солнце золотом горели льняные волосы, выбивающиеся из-под вязаной шапочки. Увлеченные, они ничего не замечали вокруг.
Как всегда, отмахав на своих двоих, я пришел в институт умиротворенный, с хорошим настроением. Но мне его тут же постарался испортить Гейгер Аркадьевич.
— Я слышал, Артур Германович сорвал вам поездку в Штаты? — сочувственно защелкал он. — Знаете, это подлость!
— Это вы так о Скобцове? — подивился я.
От Гейгера, признаться, удивительно было слышать такое.
— Артур Германович сам копает себе яму, — продолжал Григорий Аркадьевич. — Кто же такими не позволительными методами пробивает себе дорогу наверх? — он огляделся и, понизив голос, присовокупил: — Одни дураки!
— Я недавно слышал от вас совсем другое…
— Простите, но с дураками мне не по пути, — сказал Гейгер. — Артур Германович столько уже наломал дров, что никакой новый директор его не потерпит в НИИ. Его песенка спета!
— То-то вы от него и отвернулись! — подкусил я его.
— А как же? — искренне удивился Григорий Аркадьевич. — Я не хочу, чтобы он и меня на дно утянул. Каждый спасается в одиночку…
— Гениальная мысль! — усмехнулся я. — Вы предложите это для плаката… Ну там, где люди купаются. На Черном море, например.
— Неужели вам наплевать, кто будет директором? — спросил Гейгер.
Сколько уже раз мне задавали этот вопрос!
— Григорий Аркадьевич, а может, без директора-то оно и лучше?
— Без руководителя не может функционировать ни одно приличное учреждение, — убежденно ответил Гейгер. — Даже над дворниками есть начальник.
— Мы же функционируем? — не сдавался я.
— Мы, голубчик, Георгий Иванович, агонизируем, — мелко рассыпал свой смех Гейгер. — Нас за такую работу уже пора всех разогнать.
— Есть в институте люди, которые честно выполняют свою работу.
— Вы имеете в виду себя?
— Вас я не имею в виду, — сказал я.
Григорий Аркадьевич не обиделся, поскоблив ногтем пятнышко на замшевой куртке, он озабоченно продолжал:
— Пилипенко отказался. И знаете, что он сказал? Мол, нет у него никакого желания возглавлять филиал НИИ, где на всю губернию развели склоку… Ну что вы на это скажете?
— Может, вас назначат.
Гейгер посмеялся, мол, я ваш юмор оценил, потом посмотрел мне в глаза, вздохнул и сказал:
— Я сам бы жил и другим давал жить.
— Как это понять?
— Вы бы меня на руках носили: хороших людей сделал бы кандидатами, докторами наук.
— А плохих?
— Они бы сами ушли… — сказал Гейгер.
— А я жалею, что Пилипенко отказался, — сказал я.
— Ужасный человек! — воскликнул Гейгер Аркадьевич. — Он бы всех тут разогнал. С ним, говорят, невозможно работать…
— Вы бы сработались, — заметил я.
— Я поладил бы с самим дьяволом, — сказал Григорий Аркадьевич. — Но каково было бы другим?
— Вы только что сказали, мол, каждый спасается в одиночку…
— А я не хочу спасаться, я хочу спокойно жить и зарабатывать себе на кусок хлеба с маслом…
Я вспомнил, что сказала о Гейгере Уткина: мягко стелет, да жестко спать. На что присутствовавшая в моем кабинете Грымзина не преминула заметить: «Голодной куме одно на уме!» Эту присказку она любила употреблять к месту и не к месту. «С ним? — возмутилась Альбина Аркадьевна. — Только под расстрелом!»
Иногда мои женщины искренне веселили меня. За годы совместной работы они перестали стесняться и в моем присутствии высказывались довольно откровенно даже на рискованные темы.
— А вдруг все-таки Скобцов? — подзадоривал я его.
Григорий Аркадьевич посмотрел на меня и печально улыбнулся, отчего его узенькие усики расползлись в стороны, как гусеницы.
— Вы знаете, почему меня прозвали Гейгером? — И, не дожидаясь ответа, продолжал: — Я безошибочно определяю, кто чего стоит… Так вот, поверьте мне, акции Артура Германовича катастрофически упали в цене… И не скоро поднимутся, если поднимутся вообще.
— Вам бы на бирже работать, — сказал я. — Миллионером стали бы.
— Может, я свой талант и впрямь в землю закопал, — лицемерно вздохнул Григорий Аркадьевич.
Его невозможно было смутить, Альбина Аркадьевна говорила, что Гейгеру плюй в глаза, а ему все божья роса. По-моему, она заблуждалась на его счет: программист хотя и вида никогда не подавал, что обиделся, однако потом жестоко мстил. Я знал, что геофизику Иванову он подложил большую свинью, причем тихой сапой. Написал на его кандидатскую диссертацию, которая потом была опубликована и вызвала в ученом мире большую дискуссию, разгромную рецензию. В результате Иванов не был допущен к защите.
