– Жаль съедать все это разом, без мяса, ведь все это должно было стать гарниром к нему. Нам следовало бы поклониться Вирхилио Пиньере, – говорю я, и Самуэль недобро улыбается.
Желание смешивает чувства. Любовная страсть превращается в ненасытный кошмар, являющийся в полусне. Мы опустошаем тарелки, подчищаем соус кусочками хлеба. Снова наполняем тарелки фасолью, рисом и салатом. От выпитого вина наши глаза загораются, в них появляется странный блеск. Самуэль проглатывает последний кусочек, вытирает салфеткой рот. Вот он поднимается со стула и, наклонившись надо мной, целует в губы. Я заставляю его взять нож для разделки мяса, закатываю рукав блузки, и он вонзает нож мне в руку, срезает клок мяса. На кухне он приправляет мясо специями, кладет на сковородку и обжаривает ростбиф, добавив сок лимона и соль. Потом выкладывает готовый ростбиф в свою тарелку, разрезает мою плоть на мелкие кусочки и пожирает их. Кровь хлещет из моей руки. Но я подхожу – теперь моя очередь – к нему с ножом наготове и вонзаю нож ему в ребра, в то место в левом боку, которое он сам показал, учтиво расстегнув рубашку, которое он так хочет, чтобы я отведала. Я вырезаю кусок, захватывая сосок на груди. Из раны видно его сердце с кровеносный ми сосудами. Я кладу его плоть на решетку, но прежде посыпаю солью, измельченным чесноком, щепоткой тмина и душицы, вспрыскиваю уксусом. Когда мясо почти готово, я перекладываю его на тарелку. Оно приготовлено по-французски и еще сочится кровью, когда я вонзаюсь в него зубами. Его сердце бешено колотится, мне хорошо это видно. Я задираю платье и сама вырезаю превосходную филейную часть из бедра, рана обнажает мышцы и сухожилия. Приправляю филе петрушкой, чесноком и соком лимона, подрумяниваю деликатес с обеих сторон, накрываю сковородку крышкой и жду несколько минут. В результате получается гигантский бифштекс. Самуэль восклицает, что это просто чудесно, особенно эти ставшие на огне терракотовыми сгустки крови. Он проглатывает последний кусок бифштекса из моего бедра, снова промакивает салфеткой уголки рта; человеческий жир застывает быстрее. Затем втыкает вилку в нижнюю часть своего живота и поддевает тонкий слой своей ткани в том месте, где начинается член. Он смачивает тонюсенький, почти прозрачный, лоскуток своей плоти – прямо карпаччио[265] какое-то – красным вином, делает сандвич, размещая мясо между двумя кусочками сыра, и протягивает мне это лакомство. Какая вкуснятина! А сейчас я умираю, как хочу вырезку из твоей шеи, а потом сосочки, умоляет меня чревоугодник. А мне очень хотелось бы попробовать твой член, как специальное блюдо, шепчу я. Мы убираем тарелки, подносы, кастрюли. Мы лежим на столе, наши тела переплелись, он вырывает зубами мою сонную артерию, как раз там, где находится родимое пятно, доставшееся мне от матери, он жует и жует, а я открываю рот, словно рыба, потому что задыхаюсь. Вскоре он набрасывается на торчком стоящие, дрожащие темно-лиловые соски, сосет их с остервенением младенца, потом рывком отрывает, и две лужи густого молока пропитывают скатерть. Я пробегаю губами по его кровоточащему боку, целую вязкую массу – плод систолы и диастолы,[266] – спускаюсь к паху, вгрызаюсь в предстательную железу и яички. Обволакивая член губами, вбираю его ртом, кончик головки упирается мне в горло, я сглатываю, как если бы поперхнулась куском кровяной колбасы. А потом сжимаю челюсти, зубы вонзаются в член у самого основания, и я напрочь вырываю его. И на его месте остается пустота, такая же, как в лесу, после того как в нем срубают развесистое дерево. Я заглядываю внутрь: грунтовый пласт, под ним черный океан, а далее, за клеточной ложбинкой, виднеется сверкающая белым впадина, похожая на гной, что выступает на содранной коленке у ребенка. Он вонзает ноготь в эпидермис, где-то в области печени, проникает пальцами еще глубже, скребет внутри острыми ногтями и извлекает месиво из желчного пузыря, яичников, матки и кишок. Он глотает это с такой жадностью, как будто не ел тысячу лет. Тем временем я обгладываю его ребра, но мое внимание привлекают легкие, и я уплетаю их в один миг. Сердце его аппетитно и аритмично скачет в грудной клетке, вязкая масса застывает у меня на зубах. А тем временем он проделывает во мне дырочку, вставляет туда пластиковую трубочку и сосет, словно потягивая дым из кальяна, и еще оставшаяся на моей плоти кожица безжизненно съеживается. Где твой рот? – спрашивает он, издавая окровавленный стон, едва закончив поглощать мое сердце. Мы все больше перепутываемся, переплетаемся сухожилиями, ключицами, растекаясь один внутри другого, черепа крошатся и перемешиваются с частичками барабанных перепонок, хрящей, волос, кист, вирусов, паразитов; глаза наши похожи на яйца экзотических птиц; и все это месиво сдабривается, словно соусом с изысканным запахом, нашими испражнениями. Его откушенный язык обретает собственную свободу, он проникает внутрь моего рта, а мой язык, тоже уже искромсанный, извивается, играя с непережеванными кусками поджелудочной железы. Ряд зубов Самуэля застывает поверх остатков моих губ. Я слышу хруст, как будто рвется тончайший шелк. И это происходит в тот самый момент, когда я, боясь того, что как бы не стало слишком поздно, боясь, что еще немного и мы окончательно растворимся, хочу сказать ему: «Я люб…» Звонит телефон. И наши тела начинают в спешке, не заботясь о здравом смысле, воссоздавать себя заново. Только вместо своего сердца, я хватаю его, а он хватает мое. У нас нет времени среди этого кровавого хаоса разыскивать свои органы, каждый хватает то, что первым попадается под руку. Мы уже не различаем больше, он ли есть я, или я это он. Бессонная ночь погружает нас в гиперреальное состояние, которому мы не в силах противиться.
Дзинннь. Bounjour, votre message ou votre fax. Merci.[267] Привет, Map, это Андро. Ответь, если ты дома. У меня для тебя потрясающий сюрприз. Ты ответишь или нет?… Ты там точно развлекаешься с Самуэлем. Ку-ку!.. Перестаньте трахаться, возьмите трубку… Ладно, вижу, что никого нет… Когда сможете, позвоните… А теперь мой сюрприз… У меня потрясающая новость. Угадайте, кто живет у меня сейчас? И все совершенно случайно. Оказывается, Ана перебралась в Майами. Не сговариваясь с ней, сюда прилетела и Сильвия, она прекращает торговые отношения со здешней звукозаписывающей компанией, а заодно и с компанией в Эквадоре. Она останется здесь только на неделю. Лусио взял отпуск и приехал, чтобы провести его со мной. А знаете, кто еще притащился? Да как вы узнаете, если я вам этого не говорил! Сюда приехал – ни за что не поверите – мистер Салли! Мы также пригласили Винну и Феликса» ведь им только улицу перейти, мы же соседи… Конечно, не хватает Монти, Мины, Лули, Эммы, Рэнди, Ньевес, Игоря, Сауля, Хосе Игнасио, Кармучи, Сесара, Пачи, Вивьены, Кики, Дании, а также Исы, Роксаны, Карлоса. «И вас! Тебя и Сами. Третий день я не ложусь спать, сижу перед окном и как загипнотизированный смотрю на фламбойян,[268] что растет напротив. Я даже превратился в мистика. Мы позвонили всем, сказали, что всех любим, что, где бы мы ни были, нам не следует впадать в тоску, а тем более поддаваться чувству ненависти. Мы не можем позволить, чтобы ненависть разделила нас, Марсела, Самуэль, не можем. Пусть ненавидят те, кто ответственен за все то дерьмо, в котором мы живем, в которое нас засунули. Следует любить друг друга, кабальеро, любить друг друга, черт возьми. И я не пьян, да будет вам известно. Я трезв, как стеклышко, трезвее, чем родник в долине Вильянес. А разве в Вильянес есть родники? Уже и не помню. Ох, чего бы я ни отдал, только чтобы увидеть эти холмы! Впрочем, я уже привык к своему маленькому огороду, на котором могу растить салат-латук да разводить кур. Сейчас я питаюсь салатом с грядки, хотя, когда мне приспичит, иду на Восьмую улицу и наедаюсь до отвала картошкой, поджаренной на жире. Не подумайте, что здесь это блюдо – пальчики оближешь, но иногда я так обжираюсь, что вынужден трижды совать себе пальцы в рот, чтобы уснуть, или же плыву по течению и еще добавляю где-нибудь и снова иду дальше. Ничего, я чувствую себя дядюшкой Альберто из песенки Серрата,[269] я думаю, что он написал ее с мыслью обо мне. В конце концов, я настаиваю на любви. Юность была что проклятый сон! К черту глупости. Чтобы спеть с Ксиомарой Логарт[270] и Альбитой: «Как можно так любить тебя, как можно!» Думаю закрыть свой книжный магазин и завести салон, где будут встречаться друзья, где печаль будет не вечным самобичеванием, а, напротив, началом грядущей радости. Я хочу открыть такой салон, чтобы унять тоску ожидания, салон, где все танцуют и поют, предаются удовольствиям и любви. Я назову его кафе «Ностальгия». Мы шлем вам поцелуи от огромной «зеленой ящерицы»,[271] помните еще стихотворение Николаса Гильена? Map, ты уже послушала диск «Лас Д'Аиды», который я тебе послал? Спой со мной, давай, Дружище, раз, два, три:
