Сидя за маленьким столиком, где он писал Историю Осады Лиссабона, глядя на последнюю страницу в ожидании того судьбоносного слова, которое вновь пустит перекрытый было поток, Раймундо Силва должен повторить себе то, что сказала ему вчера вечером Мария-Сара на Эскадиньяс-де-Сан-Криспин: Вставай, но только иначе – приказным, властным тоном: Вставай давай, пиши, наступай, развивай, сокращай, комментируй, завершай, потому что без малейшего сходства с нежной модуляцией другого Вставай, которое, так недолго прозвучав в воздухе, продолжало отдаваться где-то внутри его существа, постепенно нарастая эхом до тех пор, пока не превратилось в ликующе победную песнь в тот миг, когда снова открылась постель, готовая их принять. Раймундо Силву отвлекает воспоминание об этой чудесной ночи, о том, как удивительно было, проснувшись утром, ощутить рядом ее тело, о невыразимом удовольствии притрагиваться к нему тут и там, прикасаться осторожно, как к розе, шепча про себя: Потихоньку, не разбуди, роза, тело, цветок, и потом – долгая, настойчивая ласка жаждущих пальцев, длящаяся до тех пор, пока Мария-Сара с улыбкой не открывает глаза, и за одновременным: Любовь моя, следует объятие. Раймундо Силва подыскивает слово, в других обстоятельствах сошли бы и эти самые: Любовь моя, однако сомнительно, чтобы Могейме и Оуроана сумели хоть раз произнести их, не говоря уж о том, что наши герои пока еще не встретились, а потому и не смогли так лихо объявить о своих чувствах, тем более – в невозможных для них выражениях.
Меж тем рыцарь Генрих, выступая в роли орудия судьбы, о чем даже не подозревает, держит сам с собой совет – взять ли Оуроану с собой в лагерь Мема Родригеса или же оставить в лагере короля на попечение и под присмотром верного слуги. Впрочем, к слуге он так привык, что даже не представляет, как будет обходиться без него, а потому, все взвесив, позвал его и велел собирать пожитки и оружие, с тем чтобы рано утром сойти с этих защищенных высот и присоединиться к атакующим ворота Ферро, у которых под его началом и водительством будет воздвигнута штурмовая башня: Любопытно, кто раньше справится – мы, французы или норманны у ворот Сол и у ворот Алфамы. А с Оуроаной как быть, спросил слуга. Возьму с собой. Это ведь очень опасно, нос к носу сойдутся мавры с христианами. Там видно будет, разберемся на месте, но одно ясно: неверные не осмелятся вступить в схватку за пределами крепостных стен. После этих слов отправился слуга предупредить Оуроану и готовить переезд, с Генрихом отправятся пятеро его воинов, поскольку немец этот не такой вельможа, чтобы на свой счет содержать целое войско, он больше по инженерному делу, ибо если от числа людей, которые обслуживают машины и устройства, зависит это дело в значительной степени, то от устройства инженеровой головы, от того, сколько там знаний, умений и дарований, зависит всегда, целиком и полностью. Наутро, раненько, как и было сказано, сразу после мессы, рыцарь Генрих припал к стопам государя: Прощайте, государь, отправляюсь работать. Позади, как положено, не имея права на королевские напутствия и пожелания, стояли доверенный слуга и прочие воины, Оуроана же сидела в паланкине, причем более для того, чтобы потешить тщеславие своего повелителя, нежели по причине хрупкости сложения, поскольку в Галисии, откуда ее увезли силой, она росла в крестьянской семье и с нею вместе возделывала землю. Дон Афонсо Энрикес обнял рыцаря: Святая Дева да пребудет с тобой, да защитит она тебя, сказал он, да поможет тебе воздвигнуть башню, подобной которой не видано было в здешних краях, а работать будешь с судовыми плотниками, они все же ближе всех прочих к твоему делу, и если будут они столь же прилежными учениками, сколь ты, как я наслышан, хороший учитель, то при следующих моих штурмах задействуем только отечественных производителей, без участия чужестранцев. Государь, до моих родных краев докатилась молва о скромности, смирении, самоуничижении португальцев, всегда готовых послужить родине и семье, ну и вот, если к стольким и столь редкостным качествам присовокупят они еще и толику ума, и известную твердость нрава, и силу воли, то заверяю вас, ваше величество, не будет такой башни, которую не сумеют они построить, что в ближайшем будущем, то бишь завтра, что в любой из дней грядущих. Слова эти и обетования, дышащие уверенной надеждой, а тем более исходящие из уст такого человека, упали на самое дно души дона Афонсо и вселили в него такую веру, что, отойдя немного в сторонку от посторонних ушей, по секрету поведал он рыцарю одну свою неизбывную докуку, а именно: Ты уж, конечно, заметил, что кое-кому из моего штаба не пришелся по душе ваш замысел, это все люди консервативного склада, любители воевать по старинке, а проще говоря, приверженцы всяческой кустарщины, а потому, если кто под разными предлогами будет ставить тебе палки в колеса или сеять пораженческие настроения, немедля докладывай, потому что я считаю себя современным монархом, принимаю наш проект близко к сердцу и кровно заинтересован, чтобы двигался он без проволочек и отлагательств, тем более что моя казна опустошена этой войной, сам видишь, мне нечем, ну совсем то есть нечем платить жалованье войскам в конце августа, когда истекут сроки, и хотя каждый солдат получает немного, все вместе они пробивают в бюджете громадную брешь, так что если удастся взять город к этому времени, это будет бальзам на душу, сам понимаешь, какие надежды и упования связаны с твоей и другими башнями, и вот я подстрекаю тебя, побуждаю и подталкиваю к тому, чтобы неукоснительно проводил ты и до победного конца довел нашу затею, о вознаграждении же не беспокойся, ибо все мавританские богатства только того и ждут, чтобы попасть вам в руки, и уплачено вам будет не один раз, но десять. Рыцарь Генрих отвечал в том смысле, что король может быть совершенно спокоен, он, мол, с Божьей помощью все сделает в лучшем виде, о бюджетном дефиците никому не скажет ни слова, а об оплате своих услуг никогда не станет беспокоиться: Ибо высшая награда, государь, ждет нас на небесах, а чтобы взять райский град, иные потребны башни, и называются они добрыми делами, и одним из них, например, можно будет счесть это сооружение, с помощью коего не оставим мы ни одного мавра живым, если только он не сложит оружие. Король простился с Генрихом, пообещав себе самому не терять его из виду, ибо годен он хоть в епископы, хоть в генералы, и, если удастся затея с башнями, он предложит ему стать его подданным, дарует и земли, и титул, чтобы было с чем начать новую жизнь.
Очень скоро, буквально сразу же выяснилось, что оный Генрих времени попусту терять не намерен – едва прибыв в расположение войск, собравшихся штурмовать ворота Ферро, он сразу же имел беседу с Мемом Рамиресом, потребовав, чтобы выделено ему было потребное для амбициозной задачи число людей, и начал с того, что принялся рубить деревья, как те, что выросли там в округе сами собой, так и посаженные некогда маврами, не предполагавшими, что, образно и в обратном смысле говоря, пилят сук, на котором сидят, и вот она, в очередной раз скажем, ирония судьбы. Однако нам не следует углубляться в эти описания, сначала не предуведомив читателя, что прибытие рыцаря Генриха и сопровождавших его лиц вызвало в лагере большой переполох, поскольку явился иностранный технический специалист и вдобавок немец, то есть дважды спец, и одни по врожденному ли или дорогой ценой приобретенному скептицизму сильно сомневались в его достоинствах и, значит, в достижении результатов, другие считали, что раньше времени не стоит судить того, кто еще не получил возможности показать себя и во всей красе проявить, третьи же, люди практической складки, а потому склонные к объективности суждений, признавали тот очевидный факт, что мавра лучше воевать, когда он перед нами и вровень с нами, нежели когда с высоты стен швыряет в нас камни, используя всемирное тяготение себе во благо, тогда как мы внизу в равной степени страдаем от последствий этого закона, равно как от камней. Но, не встревая в эту полемику, неотъемлемую от проблем военно-промышленного комплекса, Могейме не сводил с женщины в паланкине глаз и не верил ни им, ни своему счастью. Никогда больше не придется ему шататься по Грасе, постоянно подвергаясь опасности нарваться на патруль военной полиции, который поинтересуется: А что это ты тут делаешь в таком отдалении от своей части, теперь гора пришла к Магомету, и не потому, что Магомет не захотел идти к горе, мы все здесь свидетельствуем, как сильно было его желание, а потому, что над Магометом поставлены сержант, прапорщик, капитан, а поскольку время военное, увольнительных еще меньше, чем возможностей, пусть даже подкрепленных изобретательностью. Оуроана эта едва ли будет сидеть сиднем в шатре и в ожидании, когда же рыцарь Генрих придет избыть в ее объятиях те тревоги, что так легко переходят от духа, который хочет мистической связи с Богом, к телу, потому что мистика мечтает быть лишь с плотью, и, если взять в расчет ограниченное пространство театра военных действий, будет гораздо больше шансов увидеть, как оная Оуроана прогуливается по лагерю или, наблюдая за играющим в волнах тунцом, стоит на берегу в покойные часы отдохновения, случающиеся обычно в предвечерье, когда солдаты приходят к реке в попытке прийти в себя от неистово жаркого дня и от битвы, что еще жарче. Следует ожидать, что все усилия личного состава будут сосредоточены на сооружении башен, ибо при такой скудости сил и средств безумием было бы распылять их на действия, обреченные на неуспех, не считая, понятно, диверсий, призванных отвлекать противника и тем самым обеспечивать плотникам спокойствие, без которого не довести до конца рискованную работу. В черновике письма к Осберну брат Рожейро подробнейшим образом описал прибытие рыцаря Генриха в лагерь у ворот Ферро и даже, пусть и вскользь, все же упомянул о сопровождавшей его даме по имени Оуроана, прекрасной, как утренняя заря, таинственной, как восход луны, каковые образы отправитель, движимый, с одной стороны, собственным благоразумием, а с другой – опасением оскорбить целомудрие получателя, все же предпочел из окончательного текста исключить. Что же, не исключено, что это и иные затаенные движения души объясняют, почему брат Рожейро так пристально – явно сублимируя – следил за всеми словами и делами немецкого рыцаря Генриха и до, и главным образом после его кончины, злосчастной, но не бесславной, о чем в свое время будет рассказано. Для ясности скажем еще, что брат Рожейро, не имея возможности удовлетворить свое влечение к Оуроане, не находил иного способа и выхода – кроме, быть может, глубоко тайных – канализировать его, нежели превозносить до небес человека, регулярно ею обладавшего. Натура человеческая так сложна, что от нее всего-всего можно ждать.
