Бригадьере, который надеялся, что его произведут в следующий чин, а вместо этого получил лишь благодарность в приказе, вызвал к себе содержателя гостиницы «Червиа». Бригадьере официально сообщил Ристори, что должен лишить его своего покровительства. Во всяком случае, на некоторое время. И действительно, в эти последние дни отряды полиции нравов «чистят панели». При этом они прибегают к тактике птицеловов, когда те, спрятавшись за кустом, подкарауливают жаворонков. До сих пор Элизе удавалось ускользнуть от агентов, но Киккона, попалась и была выслана на свою родину, в Лукку; попалась и Ада, у которой тюремный врач обнаружил сифилис второй стадии, и даже такой ветеран, как Розетта: она — закоренелая рецидивистка, так что теперь ей на шесть месяцев обеспечен хлеб в тюрьме Санта-Вердиана. А вместе с ними забрали и многих других. Для проституток это был настоящий погром, одно из тех общественных бедствий, которые, с тех пор как существует мир, сопутствуют каждой смене правительства. Но подобно евреям, за долгие века преследований проститутки приобрели опыт. Они только чертыхаются, но не сдаются. Они прибегают ко всяким уловкам, чтобы не попасть в расставленные для них сети. Ведь надо лее что-то есть, хотя бы один раз в сутки, — и нам и тем, кого мы должны кормить. Более молодые и привлекательные решаются на трудный шаг, который означает для них потерю свободы и кандалы на ногах, совсем как в тюрьме. С такой участью вот уже несколько месяцев мирится Олимпия — после той Ночи Апокалипсиса, когда она, боясь мести Освальдо, ушла из гостиницы «Червиа», а Уго исчез без следа. Теперь она живет в Южной Италии и время от времени пишет Ристори открытки — просит его сообщить что-нибудь «о нашем друге». Но у Ристори никогда не находится времени для ответа. «Этого еще не хватало! — думает он. — В такое время, как сейчас, писать о неблагонадежном человеке!» Пусть даже только для того, чтобы сообщить о нем их общей приятельнице! Впрочем, Ристори, кроме адреса, почти ничего не знает об Уго.
Виа дель Корно знает об Уго только то, о чем информирован политический отдел квестуры, взявший его под надзор. А политическому отделу известно, что «в настоящий момент коммунист, бывший „народный смельчак“ Уго Поджоли, по-видимому, отказался от всякой политической деятельности. А его свидетельские показания о событиях, имевших место в ту злополучную ночь, оказались в результате энергичного расследования лишенными всякого основания. Тем не менее необходимо каждодневно и весьма бдительно вести за ним наблюдение. Он торгует овощами и фруктами на рынке Сант-Амброджо, где за ним закреплено постоянное место; в торговле ему помогает его любовница Джезуина Кончетти. Оба проживают в мансарде дома № 60 на виа дель Аньоло, неподалеку от рынка. Кончетти — бывшая прислуга Синьоры, занимается ли она проституцией, не установлено…»
После того раннего октябрьского утра, когда Уго и Джезуина тайком покинули дом Синьоры, пришла осень и принесла с собой туман, непогоду, первые каштаны и позднюю капусту. Потом пришла и зима с морозами, мокрым снегом и яблоками ранет. А вот уже и весна — появилась черешня и зеленый горошек. Соединив свои молодые жизни, полюбив друг друга, Уго и Джезуина, сами того не сознавая, порвали все связи с прошлым, тем прошлым, которое засасывало их в смрадное болото противоестественных отношений и случайных связей, грязнило и убивало в них человеческие чувства. И если любовь — это слияние двух планет, которые с первого дня творения искали друг друга в мировом пространстве, то Уго и Джезуина светят сейчас единым светом.
Уго больше не торгует овощами вразнос. Он взял на имя Джезуины патент и получил постоянное место на рыночной площади. Но мы пока еще не вправе рассказывать обо всех его делах — кое-что должно оставаться тайной Уго и Джезуины. Как обычно, Уго выходит ранним утром. Около восьми часов Джезуивд, закончив уборку квартиры, присоединяется к нему; к тому времени овощи и фрукты уже разложены на лотке. Наши зеленщики наперебой расхваливают свой товар и ублажают покупателей, не забывая при этом и о своей выгоде. Около полудня Джезуина уходит домой готовить завтрак. Часа через два возвращается и Уго.
Квартира у них маленькая: спальня, куда едва втиснулись кровать и комод, да кухня-столовая чуть побольше размером, с плитою, поставленной в нише стены. Умывальник в прихожей. «Теснота ужасная, — говорит Джезуина. — Но мы уже привыкли. Топчемся, как медведи в клетке». И всегда все чисто прибрано; пол выложен красными плитками, на столе — плюшевая скатерть, с потолка свешивается лампа под модным абажуром — по желанию ее можно поднять или опустить. На стене — увеличенная фотография родителей Уго; это подарок Джезуины — она подарила ее Уго 11 февраля, когда ему исполнилось двадцать девять лет. Напротив висит олеография — «Гарибальди, раненный при Аспромонте». Рубаха Гарибальди — единственное красное пятно, которое еще разрешается держать на стене.
Уго знает, что полиция установила за ним слежку. Но все-таки он не отказался от своей работы для партии. Теперь мысли у него совсем не те, что прошлым летом. Именно теперь, когда многим кажется, что «больше уже ничего нельзя сделать», Уго стал собранным и энергичным: он понял ту правду, ради которой на него обрушился кулак Мачисте и выбил ему зуб. В подпольной организации работа становится все более четкой, и там Уго занял место погибшего Мачисте. «Ты должен занять его место», — решили товарищи. А литейщик сказал Уго: «Я помню, какое лицо было у Коррадо, когда он думал, что ты сбился с пути. Будто у него умер родной сын!» Уго показал вставленный зуб и сказал: «Не поминай об этом, тогда я ошибался!»
Литейщик тоже был взят под подозрение, и его уволили с завода Берта, где он проработал двадцать лет. Уго устроил его грузчиком в лавку рыночного зеленщика-оптовика. Но Уго и литейщик видятся редко. Связь между ними осуществляет Джезуина. Так как она женщина и более или менее вне подозрений, Джезуина каждый вечер ходит по городу из конца в конец: разносит деньги от Красной Помощи, хорошие и плохие новости, экземпляры газеты «Унита», которые удается вынести из типографии до того, как номер запретят; пакеты с напечатанным на машинке выпуском «Ационе комуниста». Джезуина еще не понимает как следует значения того, что она делает. Но все это стало уже ее кровным делом. В зтом ее жизнь и жизнь Уго. Это мир, в котором она живет. Страдания и горе превратились в ненависть к врагам Уго, в которых она видит и своих собственных врагов и врагов всех тех, кто любит друг друга и кто работает на рынке или в литейкой. Из товарищей коммунистов чаще всех к ним наведывается Марио; он их приятель, и его посещения не могут показаться подозрительными. Иногда Джезуина приглашала его остаться пообедать. За столом Марио сообщал последние новости с виа дель Корно. Йо сегодня его вести особого интереса не представляли. О приговоре, вынесенном Нанни, уже писали в газетах. Марио мог лишь прибавить, что, по-видимому, Элиза тоже собирается сняться с насиженного места и улететь. Но так как сердце ее мчится галопом и все на одном месте, нетрудно понять, что далеко Элизе не улететь.
Прожевывая кусок, Уго сказал будто так, между прочим:
— А у нас тоже есть для тебя новости. Думаю, что тебя они порадуют. Сегодня утром мы поженились. Быстро все сделали, свидетелей взяли прямо на месте.
Марио упрекнул молодых, что они не оповестили об этом даже его, а потом поздравил и, как положено, произнес тост. После обеда Джезуина спросила у Марио:
— Ну, а ты? У тебя помолвки еще не было? Марио ее вопрос был явно неприятен.
— С некоторого времени, — сказала Джезуина, — когда тобой заговаривают о Бьянке, ты стараешься переменить тему.
— Позавчера мы с ней расстались и окончательно. Прошу тебя, не говори ничего — тут ты ничего не исправишь. Ну, что ты на меня так смотришь? Наверно, что-то замышляешь.
Супруги тщетно пытались узнать у Марио какие-нибудь подробности. Наконец, Джезуина сказала:
— Послезавтра — день Сан-Джузеппе. Схожу на ярмарку и все узнаю от Бьянки. Тебе это неприятно?
— Пожалуйста! — ответил Марио. — Сама увидишь.
Потом были поданы фрукты, первые фрукты в этом году, ведь Уго и Джезуина — зеленщики. А это был их свадебный обед!
В этом году виа дель Корно не праздновала карнавала. У людей не лежала душа к веселью, не нашлось никого, кто бы положил почин и увлек остальных. Обычно самые молодые и жизнерадостные корнокейцы брали напрокат маски, маскарадные костюмы и отправлялись поплясать в ближних танцзалах. А в воскресенье и во вторник шли в центр города, вливались в шумную толпу и веселились, как сумасшедшие, играли на трубе, разбрасывали конфетти и серпантин. На одном из таких карнавалов прославился Стадерини, изображая Стентерелло. Образ Стентерелло получился у него более народным и хлестким, чем у самого Васко Сальвини, который раз в неделю выступал в этой роли на сцене старой Куарконии, именуемой ныне театром Олимпия. Не найдется, наверно, ни одного корнокейца, который в глубине души не предпочитал бы представления Стадерини драмам, оперетте И даже мелодраме. Но Стадермии стяжал себе славу еще до войны.
