Я помогла Сулейману забыть о дочке продавца йогурта, которую он любил. Когда мы впервые встретились, он не мог думать ни о ком, кроме нее. Без следа смущения он рассказывал мне о том, как его невестка перевернула вверх дном весь город, квартал за кварталом, пытаясь найти ему жену. Должна признать, мне будет грустно, если Сулейман отыщет себе суженую. Однако я не переживаю, когда он ходит смотреть потенциальных невест. Однажды ночью он сильно напился и признался, что у него не осталось никакого уважения к девушкам.
– Не переживай, это общая проблема, особенно среди женатых мужчин, – сказала я, стараясь утешить его. – Это не в тебе дело, а во всех этих иностранках из телевизора и газет с журналами, так что не зацикливайся на этом.
А вот моего больного места он никогда не понимал.
– Сулейман, мне не нравится, когда ты говоришь со мной приказным тоном, – говорила я ему иногда.
– Ох, я думал, тебе это нравится… – всякий раз отвечал он.
– Мне нравится играть с твоим пистолетом, но мне не нравится, что ты так груб и холоден со мной.
– Я груб? Я что, правда холоден, Мелахат?
– Думаю, что чувства у тебя есть, Сулейман, но, подобно большинству турецких мужчин, ты не знаешь, как выразить их. Почему ты никогда не говоришь мне то, что мне больше всего хочется услышать?
– Это ты про свадьбу хочешь? Ты начнешь носить платок?
– Да нет, я сейчас не об этом. Скажи мне то, другое, что ты никогда не говоришь.
– О, я понял!
– Хорошо, если ты понял, скажи это… Это не тайна, ты знаешь… Все теперь знают о нас… Я знаю, как сильно ты меня любишь, Сулейман.
– Если ты уже знаешь, зачем все время просишь, чтобы я сказал?
– Я не прошу ничего. Все, что я хочу, – это просто чтобы ты сказал это когда-нибудь… Почему ты не можешь просто сказать: «Мелахат, я люблю тебя»? Что, так трудно произнести эти слова? Ты проиграешь спор или что-то в этом роде, если скажешь это?
– Мелахат, когда ты так говоришь, мне делается еще труднее такое сказать!
12. В Тарлабаши
Счастливейший человек на земле
Ночами Мевлют и Райиха спали в одной кровати со своими дочерьми Фатьмой и Февзие. В доме было холодно, но под одеялом тепло и приятно. Иногда малышки засыпали к тому времени, когда Мевлют вечером уходил продавать бузу. Он возвращался домой поздно ночью и заставал их спящими точно в тех же позах, в которых оставил их. Райиха сидела закутавшись на краю постели, перед выключенным обогревателем и смотрела телевизор.
У девочек была своя маленькая постель рядом с окном, но, как только их туда укладывали, они начинали плакать. Мевлют, с крайним уважением относившийся к их чувствам, говорил Райихе: «Надо же! Они такие маленькие, но уже боятся одиночества». Девочки быстро привыкли к родительской кровати. Если их клали в маленькую постель, они просыпались от малейшего шороха и начинали реветь, будя Мевлюта и Райиху, и не успокаивались, пока их не переносили в большую постель. В конце концов Мевлют и Райиха поняли, что спать всем вместе в одной кровати будет лучше для всех.
Мевлют купил подержанную газовую плиту «Арчелик». Она могла превратить дом в настоящий хамам, но потребляла слишком много газа. Иногда, для экономии, Райиха подогревала на ней и еду. Газ она покупала у курда, чей магазинчик был в трех улицах книзу в сторону Долап-Дере. По мере того как конфликт на востоке Турции с каждым годом все более разгорался, Мевлют видел, как улица за улицей Тарлабаши заполняются курдскими мигрантами. Новоселы были крутыми людьми, не то что добродушный Ферхат. Их деревни в ходе войны были сожжены дотла. Курды были нищими и никогда не покупали бузу, так что Мевлют редко ходил в их районы. Он окончательно перестал ходить туда, когда в тех местах появились наркоторговцы, продававшие гашиш, разные таблетки и снотворное, и бездомные, нюхавшие клей юнцы.
С того момента, как Ферхат умчался с Самихой на такси в начале 1984 года, Мевлют ни разу не видел его. Это было очень странно, учитывая, как близки они были в детстве и юности. Время от времени Мевлют неловко объяснял Райихе: «Они живут слишком далеко». Только изредка он позволял себе подумать о том, что настоящей причиной расстояния между ними были письма, которые Мевлют писал, думая о жене Ферхата, Самихе.
К тому же неумолимое разрастание Стамбула разносило их все дальше и дальше. Поездка на автобусе из одного дома в другой занимала полдня. Мевлют скучал по Ферхату, и в нем нарастала обида на него, хотя причины этой обиды постоянно менялись. Он удивлялся, почему Ферхат никогда не дает о себе знать. Какая бы ни была тому причина, ясно, что это признание вины. Когда Мевлют узнал, как счастливы молодожены там, в квартале Гази, он испытал приступ зависти.
Иногда по ночам, после двухчасовой продажи бузы, он принимался мечтать о счастье, ожидавшем его дома. От самих мыслей о том, как пахнет их постель, о звуках, которые издают под одеялом Фатьма и Февзие, о том, как их с Райихой тела соприкасаются во сне, как их кожа все еще горит от соприкосновений, у него наворачивались слезы радости. Вернувшись домой, он хотел только одного – надеть пижаму и нырнуть в большую уютную постель. Пока они смотрели телевизор, он рассказывал Райихе, как много он сделал этим вечером, что происходит на улицах, что он видел в домах, куда его приглашали, и не мог заснуть, пока не рассказывал ей обо всем и не утопал в ее ярких, влюбленных глазах.
– Они говорили, что в бузе слишком много сахара, – шептал он, продолжая смотреть телевизор и передавая все комментарии покупателей к распроданной партии.
– Ну, у меня не было выбора, вчерашние остатки были слишком кислыми, – отвечала Райиха, защищая, как всегда, смесь, которую готовила.
Мевлют рассказывал ей, как весь день думал о странном вопросе, который задала ему в одном из домов, пока он отвешивал бузу на кухне, старая дама. Указывая на его фартук, дама спросила: «Ты сам это купил?» Что она имела в виду? Цвет фартука? Или хотела сказать, что такое обычно носят женщины?
По ночам Мевлют следил, как весь мир превращается в волшебную страну теней, темнота накрывает закоулки города и дальние улицы вздымаются сквозь туман, как скалистые утесы. Автомобили, гонявшиеся друг за другом в телевизоре, были такими же странными, как и те улицы ночью.
Райиха. Иногда Мевлют вылезал из постели посреди ночи, брал со столика, стоявшего в дальнем углу комнаты, сигарету, зажигал ее и курил, глядя на улицу сквозь щель в занавесках. Я лежала и смотрела на его силуэт в свете фонаря, гадала, о чем он думает, и хотела, чтобы он вернулся в кровать. Иногда он так задумывался, что я вставала сама, выпивала стакан воды, проверяла, хорошо ли укрыты девочки. Наконец он возвращался ко мне, пытаясь скрыть свое стеснение.
– Это ничего, – говорил он мне. – Я просто задумался.
Мевлют любил летние вечера, потому что он мог тогда проводить время с нами. Но позвольте рассказать вам то, о чем он сам вам никогда не скажет: мы зарабатывали летом намного меньше денег, чем зимой. Мевлют держал окна открытыми весь день, очевидно для мух, залетавших в дом, и для всей этой пыли со зданий, которые сносили ради строительства на их месте нового проспекта; весь день он смотрел телевизор, одновременно приглядывая за девочками, смеявшимися и игравшими или в заднем саду, или на улице, или на дереве, прислушиваясь, не начали ли они драться и не пора ли их разнимать. Иногда вечером он без всякой причины терял терпение, и если был достаточно зол, то уходил из дому, хлопая дверью (девочки в конце концов к этому привыкли, но это всегда их немного пугало); шел он обычно в кофейню поиграть в карты или сидел с сигаретой на крыльце. Иногда я садилась рядом, и девочки тоже приходили. Их подружки вскоре сбегались со всех углов, и, пока наши дочки играли с ними в свои игры на улице или в саду, я сидела на крыльце при свете фонаря, просеивая рис на плов, который потом Мевлют продавал в Кабаташе.
На этих ступеньках я познакомилась с Рейхан, женщиной, которая жила через дорогу, двумя домами ниже. Однажды она высунула из окна голову на улицу и сказала: «Я думаю, ваш фонарь ярче нашего!» – после чего захватила свое шитье и пришла посидеть со мной.
– Я из Восточной Анатолии, но я не курдянка, – сказала она так, как будто говорила о своем возрасте.
Она была по меньшей мере лет на десять-пятнадцать старше меня. Она восхищалась моими руками, которыми я просеивала рис.
– Посмотрите на эти руки, гладкие, как у младенца! Ни единой морщинки! Посмотрите, как быстро они двигаются, словно голубиные крылья, – говорила она. – Ты должна заниматься рукоделием, поверь мне, ты заработаешь больше, чем я и этот ангел, которого ты получила в мужья. Я рукоделием зарабатываю больше, чем мой супруг на своей полицейской зарплате, и ему это очень не нравится…
