— Ма, я ему объяснял, гопник прицепился ко мне на вокзале, начал беса гнать, что он человека с одного удара убивает. Мне, типа, смешно стало, а гопник упоротый гнал свой запорожняк… — Вполголоса посвящал толстяк маму-повариху в какие-то свои тайны.
— Простите! — обратил на себя внимание Раздолбай.
Все четверо повернулись в его сторону.
— В Ригу «на подсадку» стоит кто-нибудь?
— Все в Ригу «на подсадку», паря, — ответил краснощекий сынок. — Со вчерашнего утра, бляха, торчим здесь — то мест в самолете нет, то с льготными талонами вперед нас прутся.
— Какими талонами?
— Диспетчер по транзиту выдает. Сначала с этими талонами подсаживают, потом остальных.
— Отпуска сейчас, все рейсы битком, — добавила мамаша, устало вздохнув, — за нами будете.
Поняв, что шансов проторчать сутки в аэропорту больше, чем попасть в самолет, Раздолбай забеспокоился.
«Господи, я должен улететь! — взмолился он, но вспомнил, что решил быть хозяином своей жизни, и устыдился нечаянного малодушия.
Валера, когда искал место в Германии, не кричал: „Помоги, Господи!“ — упрекнул он себя. — Надо не к Богу взывать, которого, может, и нет, а бороться за место так, как если бы это было последнее место в шлюпке на тонущем судне. Узнать, например, что это за льготные талоны и всеми правдами и неправдами такой талон добыть».
— В общем, алиби у меня было, что гопник сам начал, но следак сказал, что Леха раскололся и будет давать показания… — продолжал откровенничать с мамой толстяк, и хотя Раздолбаю было интересно его подслушивать, он решил немедленно начать свою борьбу.
— Я отойду на минуту. Если кто подойдет, скажете, что я за вами?
— Заметано, паря.
Будочку диспетчера по транзиту Раздолбай нашел в дальнем углу зала.
— Девушка, на Сыктывкар бронь можно снять? Или «на подсадку» талончик? Очень надо! — канючил в окошко похожий на геолога бородач.
— Вывешены правила на стене, читайте! — резанул металлом голос диспетчерши. — Только по срочным командировкам и на похороны с телеграммой о смерти, без этого никому ничего не даю!
«Отправить, что ли, самому себе телеграмму, что умер дедушка? — придумал Раздолбай. — Других шансов нет».
Почта в аэропорту работала круглосуточно, но молнию на свой домашний адрес он получил бы только к утру, и затея с телеграммой отпала. Оставалось покорно стоять пятым в очереди и лелеять надежду, что в самолете окажется достаточно свободных мест.
«Господи, только бы их было не меньше пяти! — снова невольно обратился Раздолбай к высшей силе, признавая, что его собственные возможности достичь цели исчерпаны.
— Смешной ты парень, — заворчал внутренний голос. — То прыгаешь от радости, звонишь Мише, кричишь: „Я поверил, я поверил!“ То чуть усомнишься, и я для тебя сразу — самообман. Попал в затруднение, опять зовешь — Господи!
— Я не зову, это привычное восклицание отчаяния.
— Но ты же „Господи!“ восклицаешь, а не что-то другое.
— Я бы рад был верить, если бы точно знал, что мысли, которые слышу внутри себя, не мои же собственные. Поэтому я все время хочу тебя испытать. Помоги мне сейчас улететь, и если с Дианой получится, я буду верить!
— Я помогу, ты поверишь, а скажет тебе друг, что все это подпорки для слабаков, — будешь опять сомневаться, называть меня „интуицией“.
— Не буду больше! Прости, Господи! Помоги улететь, пожалуйста!
— Ты сказал пять минут назад, что не надо ко мне взывать, потому что меня, может, и нет.
— Я не прав! Помоги, Господи, я в тебя верю!
— А я в тебя нет».
На этом голос замолк, словно потерявший сигнал радиоприемник, и Раздолбай напрасно посылал в пространство мольбы, ожидая услышать в ответ «дано будет» или «ты улетишь». Он кричал в пустоту и удивлялся, что голос, который казался отщепленной частью собственного сознания, может исчезнуть полностью.
В половине шестого началась регистрация. Раздолбай с завистью смотрел на длинную очередь пассажиров с билетами и считал их невероятными счастливцами, хотя они всего лишь побывали около касс задолго до вылета. В руках у девушки-контролерши был планшет с нарисованным фюзеляжем самолета, разделенным на квадратики по числу мест. С каждым зарегистрированным пассажиром контролерша зачеркивала один квадратик, и очередь делала шаг вперед. Раздолбай пытался сосчитать количество незачеркнутых квадратиков и количество людей в очереди, и у него все время получалось, что квадратиков меньше, чем пассажиров.
«Господи, я должен улететь! Помоги, Господи!»
Когда последний пассажир прошел регистрацию, на планшете остался единственный незачеркнутый квадрат.
— Кто «на подсадку», давайте билет! Есть одно место!
— Я «на подсадку»! — закричал какой-то растрепанный мужичок, которого никто раньше не видел, и бросился к стойке.
— Алло, гараж, тут вообще-то очередь! — раздраженно крикнул сынок поварихи и показал на Раздолбая: — Вот за ним будешь.
— Но мне талон дали, сказали, я могу без очереди… Мне на похороны!
Мужичок попытался протиснуться к девушке с планшетом, но двое мужчин — те, которые обсуждали валюту, сомкнули широкие спины и не пропускали его, делая вид, что не замечают.
— Товарищ, — звал мужичок, дергая одного из мужчин за рукав, — пустите, пожалуйста, у меня талон льготный. Товарищ!
— Да пошел ты к чертовой матери! — рявкнул мужчина. — Посиди, как я, сутки в аэропорту, тогда будешь лезть!
Отвлекшись на крик, мужчина потерял бдительность, и его недавний приятель протянул контролерше свой билет.
— Эй, ты что делаешь? Ты же за мной! — взревел мужчина, хватая ушлого приятеля за рукав. — Девушка, не регистрируйте его, сейчас моя очередь!
Но контролерша уже переставила на билете дату и пригласила шустрого пройдоху следовать на досмотр.
— Морду бы тебе разбить, скотина! Чтоб ты не долетел! — бушевал упустивший очередь мужчина. — На следующий рейс я первый, если кто сунется, башку отверну!
Мужичок с талоном не стал спорить и хотел встать за ним, но повариха и ее сынок в один голос заявили, что он сам отказался от своей льготы, а раз так, то пусть на общих правах становится в конец очереди.
— Ну, вы-то хоть меня вперед себя пропустите, — жалобно попросил мужичок Раздолбая, — у меня ведь талон. На похороны я лечу, отец у меня в Риге умер.
Раздолбай сочувствовал этому щуплому мужичонке на голову ниже его, который, несмотря на лето, топтался в грязных зимних ботинках, застегнутых до середины молнии, но пустить его вперед и уменьшить собственные шансы улететь ему не позволял инстинкт самосохранения.
«Умри ты сегодня, а я завтра», — вспомнил он правило, которое провозглашал Валера, и чуть было не произнес его вслух.
«Нельзя поступать несправедливо и в то же время просить Бога о помощи, — неожиданно вернулся внутренний голос.
— Ну нет, я не настолько верю, чтобы так рисковать! — запротестовал Раздолбай.
— Пропусти его, если хочешь помощи, или ни о чем не проси».
Голову Раздолбая словно сдавила мигрень. Он чувствовал, что если проигнорирует законную просьбу мужичка с талоном, то лишится права обращаться к высшим силам за помощью, но ему не хватало веры положиться на эти силы всецело и перешагнуть инстинкт. Дилемма разрывала его надвое, но тут снова вмешался краснощекий толстяк. Взяв мужичка за плечо, он легонько встряхнул его и тихо сказал:
— Скажешь еще раз про свой талон, я тебя в сортир отведу и попишу там, понял? Иди в конец очереди и не возникай. Не пускай его, паря!
Мужичок горестно вздохнул и покорно встал за Раздолбаем. Все сложилось само собой, и если бы Раздолбай не думал о высших силах, то он облегченно согласился бы с таким положением вещей, но внутренний голос будто взорвался.
«Ты знаешь, что он должен стоять первым в очереди, — упрекал внутренний Бог. — То, что его оттеснили, — несправедливо, но ты рад пользоваться этой несправедливостью, потому что она увеличивает твои шансы. Ты — соучастник!
— Мне тоже надо в Ригу! — отбивался Раздолбай. — Если я пропущу его, а в самолете окажется четыре места, то я из-за этого не улечу.
— Улетишь ты или нет — зависит от Бога.
— На Бога надейся, а сам не плошай!
— Поступишь несправедливо — на Бога надеяться не сможешь.
— Ну и не буду надеяться, уеду на поезде! Я не собирался этим утром лететь, ты потребовал!
— Не улетишь сейчас — с Дианой ничего не будет.
— Ты мне ее обещал, вот и сделай, чтобы я улетел!
— Ничего не сделаю, если не пропустишь этого человека.
— А если бы это был не самолет в Ригу, а последняя шлюпка на корабле?! — мысленно завопил Раздолбай и представил эту картину».
Огромный океанский лайнер, задрав корму, погружался в черные, как ночь, волны. Белые шлюпки, набитые людьми в спасательных жилетах, опускались на тросах и напоминали облепленные красными муравьями кусочки сахара. Волны то и дело захлестывали эти кусочки, смывая с них по несколько муравьев, но пассажиры, оставшиеся на палубе, все равно считали тех, кто попал в шлюпки, счастливчиками. Воображение Раздолбая нарисовало последнюю шлюпку, качавшуюся на балках. К ней вел узкий проход, и только поэтому люди стояли в очереди, а не лезли друг на друга, обезумев от ужаса. Офицер из команды пропускал пассажиров по одному и выкрикивал количество оставшихся мест.
