— Эй, вы в порядке? Что это вас понесло прямо на меня? — воскликнул он. И стал поднимать Джека. Джеку хотелось послать его ко всем чертям — ведь он же не пострадал, — и тем не менее он позволил парню помочь. Ноги у него слегка дрожали, но стоять он мог. Значит, все в порядке. А тот все оправдывался, что, мол, Джек вдруг шагнул с тротуара на мостовую и очутился под самым носом его машины — хорошо, что он ехал со скоростью не более пяти миль в час…
— Да ладно тебе, — сказал Джек. — Я же не истекаю кровью.
И он пошел прочь, а парень все продолжал свои объяснения. Тротуар был неровный, весь в острых ледяных выбоинах; подметки на ботинках у Джека были тонкие, и ему приходилось идти осторожно, чтобы не упасть. Он всегда твердил себе, что здесь надо ходить осторожно. Он всегда твердил себе, что надо смотреть, куда ступаешь, а не глядеть вниз, думая неизвестно о чем.
Так или иначе, его ведь не сшибло. И крови, кажется, нет.
Он неуклюже попытался отряхнуть сзади брюки и рукава куртки. Это была толстая шерстяная куртка оливкового цвета, с деревянными пуговицами и застежками в виде петель из толстого шнура; брюки у него и так уже были мятые — он носил их целую неделю. Так что никакого ущерба. Он злился на себя за то, что вечно делает глупости — таскает сломанный чемоданчик, пытается читать на ходу статью в журнале…
Он не выдержал и, продолжая шагать, снова пробежал ее глазами: добрая весть, тон статьи оптимистичный, слова «весеннее наступление» казались ему подходящими. Этот Комитет — новых демократов — получает деньги от очень хорошего фонда; интересно, подумал Джек, какими средствами они располагают. За последние два года он потерял контакт с активистами борьбы за гражданские права — с тех пор как ушел из Фонда Хилльера. Все развивалось так медленно, словно вязло в этой сотканной юристами трясине… Директор обвинял тогда Джека в отсутствии терпения, но, Бог ты мой, как еще он сдерживался, разговаривая с этим медлительным, серьезным, мрачным человеком! Очень многие немолодые юристы, занимавшиеся защитой гражданских прав, относились к своей работе с такой же бесившей Джека мрачной серьезностью, словно это было священнодействие, которое не может доставлять радость. Все надо-де обсудить — и не один раз, проанализировать каждый факт и каждую позицию, проанализировать каждый победительный мотив… Джеку и некоторым другим младшим сотрудникам так часто напоминали об осторожности, что у них это стало предметом шутки. А затем, когда Фонд решил заниматься лишь конституционными нарушениями, Джек в ярости написал письмо об отставке.
Сейчас он об этом в известной мере жалел. Сначала он подумал, не связаться ли с Ливи, не поехать ли туда и не предложить ли свою помощь?.. Если у них там есть свободные средства, которые могли бы ему выделить — ему ведь немного нужно; собственно, он готов даже поработать и бесплатно — в свое время его ведь очень интересовало это дело, оно поистине захватило его. Трудно ему примириться с тем, что кто-то другой будет вести его, но… А может ли он, подумал Джек, позволить себе работать бесплатно?..
Машинально он добрался до автобусной остановки и уже был там, когда подошел автобус. Он сел в машину, предварительно проверив, что это тот маршрут, который идет до Третьей авеню и до Виргинского парка, возле которого они жили, а ему случалось, по рассеянности, сесть не на тот автобус — так он бывал заморочен бесконечными неприятностями и передрягами в Центре юридической помощи. Но сегодня он сел на нужный автобус. Ехать всего пятнадцать минут, так что можно и постоять. Большинство пассажиров были черные, и Джек задумчиво смотрел на них, снова перебирая в памяти события того вечера в доме Эфрона. Бог ты мой! А как кричала на него Рэйчел, как кричала…
Потом он провел на Юге еще не одну неделю, побывал в десятках городков, но тот вечер был самым неприятным. Таких минут ему больше не случалось пережить.
Он сошел с автобуса в пол у квартале от дома, небольшого обшарпанного особняка, разделенного на квартиры и комнаты, где они с женой снимали меблированную квартиру всего за семьдесят пять долларов в месяц. Сначала Джеку там не нравилось — дом был в банальном викторианском стиле, со множеством украшений, с высокой остроконечной крышей, и шпилями, и закопченными трубами; окна в вестибюле были цветные, в воздухе пахло пылью, старым деревом, давней стряпней, всяким хламом. А прожив тут несколько месяцев, Джек попривык — он ведь был человек нетребовательный. Его радовало то, что платить надо всего семьдесят пять долларов в месяц и что друзья все время твердят, как они удачно сняли себе жилье.
Первый этаж был разделен на три маленькие квартирки, и в квартирке, выходившей на улицу, жила черная женщина с несколькими детьми; ставни у нее всегда были закрыты, поломанный детский трехколесный велосипед и всякие разбитые, растерзанные игрушки без колесиков валялись на дорожке или в вестибюле. Джек уже привык осторожно перешагивать через них. На втором этаже одна квартира довольно долго пустовала — голое, не застеленное ковром помещение, где гуляли сквозняки, но сейчас там поселились какие-то люди — временно или надолго, Джек не знал. Иногда он встречал на лестнице трех-четырех молодых людей, всегда разных; иногда появлялась девушка, но Джек плохо запоминал лица. В общем-то его это не касается, сказал он как-то жене, вот только полиция может туда нагрянуть в поисках наркотиков, а зная полицию, можно предположить, что они ворвутся и к Моррисси. «В таком случае, — пылко заявила Рэйчел, — мы подадим на них в суд за незаконный арест». Джек как раз недавно помогал в защите молодого преподавателя государственного университета Уэйна, которого арестовали во время облавы на наркоманов: полицейские ворвались в квартиру по соседству, арестовали там всех и ринулись в квартиру, где жил этот преподаватель с женой, и хотя ни тот, ни другая наркотиков не употребляли, их обоих отправили в полицейский участок. Преподавателя уволили с работы. После полутора лет судебной волокиты, исков и контрисков он сдался и покинул Детройт.
Поэтому, думал Джек, наверное, им с женой лучше выехать отсюда, пока не поздно: ведь если его арестуют даже по ошибке, карьере его конец.
Войдя в квартиру, Джек, к своему великому разочарованию, услышал голоса: Рэйчел громко раздраженно спорила с кем-то. Это оказался молодой человек, которого Джек вроде бы уже видел, — он, вздрогнув, повернулся к Джеху, когда тот вошел. Джек, даже не улыбнувшись, коротко кивнул.
— Ты ведь знаешь Тони, верно, Джек? — сказала Рэйчел. — Он только что возник — как с неба свалился.
Парень был явно взволнован и очень нервничал. Редкие свалявшиеся вьющиеся волосы, толстый заношенный черный свитер. Рукава уже начали обтрепываться. Джек не сказал ни слова — только бросил чемоданчик на диван. Снял куртку и бросил ее туда же.
— Кто-то звонил тебе, я записала, — сказала Рэйчел. А Джека раздражало, что у них посторонний: ему так хотелось показать ей статью в «Нейшн». — Тебя застали в Центре? Я сказала, чтоб позвонили туда. Я сама только что вернулась.
— А кто это был?
— Кто-то по имени Эммет, по-моему. Не знаю, что ему нужно.
— Слишком много всего происходит, — буркнул Джек. — Просто голова пухнет. — Он пошарил по карманам и вытащил клочок бумаги с номером телефона, но без фамилии. Он никак не мог вспомнить, чей это телефон.' На обороте было нацарапано: «Ср. 10 утра», но и это не помогло ему вспомнить. В другом кармане он обнаружил совсем крошечный клочок, на котором было написано: «Эммет, 6 веч.». — О, Господи, — произнес он, — этот человек будет здесь в шесть — здесь, у нас дома. Понятия не имею, кто он. Речь идет о его сыне — сын в Торонто и не желает возвращаться, чтобы не попасть под мобилизацию. Я сказал, чтобы он зашел повидать меня сегодня вечером, потому что завтра я чертовски занят.
— Ты правильно поступил, Джек, — сказала Рэйчел. — В таком случае он может с нами поужинать. Отлично. А как с тобой будет, Тони? Хочешь остаться?
— Черт, слишком много для вас беспокойства…
Джек терпеливо ждал, стараясь, чтобы на лице не отразилось раздражения. Ему так хотелось провести сегодня вечер спокойно. Он очень устал. И его слегка пошатывало — возможно, из-за этого чертова грузовичка, который чуть его не сшиб. Слишком много всего происходит.
— Слушай-ка, Тони, — сказала Рэйчел дружеским, шутливо-сердитым тоном, — а ты сегодня ел? И вообще когда ты последний раз ел?
— А, черт, не знаю, я не чувствую голода…
— Ты что же, даже о себе не можешь позаботиться? Оставайся-ка лучше у нас. Честное слово, вид у тебя как с того света. Настоящий наркоман, так что полиция, как увидит тебя, мигом зацапает.
Джеку уже осатанел Тони, поэтому он сослался на то, что должен поработать до прихода Эммета. Прошел в свой кабинетик, скромную комнатушку окнами на улицу, и закрыл за собой дверь. К своему великому удивлению, он увидел, что уже без двадцати пяти шесть. На что же ушел день? Он сейчас работал со столькими людьми, столько было у него на руках почти безнадежных дел, он старался расшевелить своих клиентов, пробудить их сознание, заставить выйти из оцепенения, а с другой стороны, старался запугать домовладельцев, и финансовые компании, и сотрудников социального обеспечения, и руководителей благотворительных обществ… Ему нравилось то, что он делал, хотя это порядком изматывало его. Каждый вечер, вернувшись домой, он вытаскивал из карманов с полдюжины клочков бумаги, на которых были записаны имена, и телефоны и что-то для памяти, и раскладывал на бывшем кухонном столе, который служил ему вместо письменного. Затем он садился и смотрел на них, стараясь привести в порядок мысли.
