И он сделал выразительную паузу, уставившись на Олесю неподвижными глазами.
— У тебя всегда только одно на уме! — вздохнула Олеся. — Ты будешь есть или как?
— Или как! — ответил Карен, выпрямляясь. — Или как — и ничего больше! Идея выглядит безупречной. Ты сама отрезала все пути к отступлению, и я думаю, сделала это вполне сознательно! Но почему, Леся, я в самом деле хочу знать, что произошло!
Олеся была не в состоянии ничего объяснить: все сложилось само собой, а она всегда полностью зависела от своего настроения. Муж внимательно взглянул на нее и догадался: она просто бесконечно измаялась от собственного состояния, от долгой, непрекращающейся усталости. Измученная нервная система сама попыталась освободиться от тяжкого, невыносимого груза вины и стремительно сбросила его. Олеся больше не могла жить так, как жила раньше. Ну что ж, это очень много. Карен засмеялся.
— У нас с тобой все хорошо! У нас все всегда в полном порядке! К черту твоих врачей и таблетки! Я давно говорил, что они бесполезны! Ужинать я буду потом!
И он легко поднял ее на руки.
Полина тоже почувствовала себя лучше и даже начала работать в косметическом салоне, хотя Левон окончательно сдался и сбежал из Филадельфии под родительское крылышко. После его отъезда Олеся почувствовала огромное облегчение: она освободилась от бесконечного сознания своего прегрешения. Появился, по крайней мере, какой-то проблеск надежды, что жизнь Левона еще наладится. За один собственный грех она все-таки расплатилась. Но остальные будут при ней, видимо, неизменно. Искупать их придется всю оставшуюся жизнь, но об этом бремени должна знать одна только Олеся. Но она, конечно, как обычно заблуждалась. От Карена нельзя было ничего скрыть.
— Не придумывай больше того, чем есть на самом деле, — вскользь посоветовал он ей. — Лучше от твоих фантазий никому не станет.
Боба увезли в Москву Джангировы, и Олеся согласилась, в глубине души признавая, что мальчику у них будет гораздо лучше. Еще одно расставание в ее жизни, с которым нужно смириться. Весной дочь, по обыкновению внезапно, собралась в Москву, объявив, что лето хочет провести именно там. Карен позвонил отцу.
— Полина уезжает на лето в Россию. Мы не поймем, где она планирует жить: у вас или у Глеба. Пожалуйста, проследи за ней.
— Обязательно, — отозвался Ашот. — А куда собираетесь вы с Олесей?
— Не знаю, — помолчав, ответил Карен. — Пока не придумал. Ты хочешь что-нибудь посоветовать?
Ашот помедлил мгновение.
— Я вспомнил вашу поездку в Италию. Вы сейчас вдвоем. Почему бы тебе опять…
Карен хмыкнул.
— Спасибо, отец. Это неплохое предложение. Я подумаю.
Олеся внезапно проснулась ночью от того, что ее строго и требовательно окликнули по имени. Темные, непонятно откуда взявшиеся тени скользили по стене, то исчезая, то появляясь вновь. Олеся ужаснулась и стремительно села.
— Что с тобой? — без всякого удивления спросил Карен и положил руки ей на плечи. — Приснился Мефистофель и сделал непристойное предложение?
— Я испугалась…
— Это не новость. И самое плохое, что твои страхи надуманы.
Олеся молчала. Разве расскажешь, как она мучительно боится его потерять и сходит с ума, много лет назад нарисовав в уме четкую картину своего обязательного одиночества! Разве расскажешь, что она уже сознательно отказалась от мужа, предав и его, и себя, и всю их совместную предыдущую и последующую жизнь! И сама обрекла себя на тяжелое состояние непрерывной, непрекращающейся усталости. Карен закинул руки за голову и вздохнул.
— Ты думаешь, я ни о чем не догадываюсь? Эта удивительная мысль засела в твоей голове очень давно, и ты ее чересчур полюбила и начала лелеять. Идея выглядела безупречной. Но воображаемые сценарии в жизни, как правило, не сбываются. Ты никогда не верила мне до конца, я давно это знаю. Но почему? — Ответа от нее Карен и не ждал. Вопрос был задан, скорее, самому себе. — Не доверяла, — флегматично продолжал он. — Всегда хранила про запас нехорошее подозрение на мой счет. Я не мог его преодолеть, как ни пытался. Я воспринимал твое отношение к себе как оскорбление. Ты никогда не задумывалась об этом? Прошло не так уж мало лет, и, по-моему, ты должна была бы пересмотреть свои прежние фантазии и относиться ко мне иначе. Но не пересмотрела. Почему, Леся?
— Мне кажется… — начала она, но Карен ее тотчас прервал.
— Тебе постоянно что-нибудь кажется. И как раз то, чего в действительности никогда не было. Зато ты не видела очевидных вещей. Я тебя избаловал и постепенно превратил в малого ребенка. Наверное, мне просто был нужен настоящий, но ты не захотела мне его рожать. Как я просил тебя об этом!
— Ты вновь взялся меня поучать? — начала заводиться Олеся. — Я всю жизнь только и слышу от тебя: "Ты не умеешь того!", "Ты не можешь этого!" В конце концов, что-нибудь я все-таки умею!
— Да, — муж засмеялся. — Когда захочешь. Ты всегда делаешь только то, что хочешь, и ничего больше!
— Но ведь и ты делаешь то же самое! Посмотри на себя! Твои желания для тебя — единственный закон! Попробуй не согласиться!
— Да я не буду и пробовать. Но, видишь ли, я их воспринимаю как должное, а ты — с опаской, с подозрением. Я никогда не жалел о том, что сделал. Конечно, я не подарок, и тебе очень часто бывает трудно со мной. Но если уж ты когда-то отдала все в мои руки, то, пожалуйста, предоставь мне решать нашу судьбу до конца. Без оглядки и сомнений. Я терпеть не могу, когда во мне постоянно сомневаются. Особенно, когда это делаешь ты.
Тени по стене скользили бесконечной серой вереницей.
— Ты сама себя измучила постоянными домыслами и легендами на тему: "Ах, что будет со мной завтра?" А ничего не будет. Завтра будет завтра! И сегодня ты ничего о нем все равно не узнаешь. К чему твои непрерывные ужасные картинки? Зачем непрерывно фиксировать чувство или положение? И вообще, мы скоро с тобой уедем.
Олеся вздрогнула.
— Опять?! Куда?! Твоя непредсказуемость убивает!
— Куда, куда… — проворчал Карен. — Это мое дело — куда! То непредсказуемость тебя убивает, то твой или мой возраст, то переезд… В общем, в своей жизни, Леся, ты сама себе постоянно не нравишься, так было и так будет. Тут ни при чем ни я, ни Полина, ни жизненные обстоятельства. Я всегда был намного старше тебя, и я прошу тебя лишь об одном: слушайся меня! Если бы ты последовала моему совету, глядишь, ничего страшного бы не произошло! Но ты не желала. В твоей голове — извини, конечно, — полный сумбур, который даже я не в состоянии привести в порядок. — Он взял ее за плечи и насильно уложил рядом. — Сейчас ты будешь спать. Разобраться с тобой до конца все равно невозможно. А почему ты снова не смыла на ночь косметику? Краска и вино всегда оставляют о себе память. Сто раз тебе повторять… Сильно тоскуешь по морщинам? И меня всего перепачкаешь. Фу, какая гадость!
Он брезгливо поморщился, положил ее голову себе на грудь и моментально отключился, задышав во сне ровно и спокойно. Кто мог не признать справедливость его слов? Олеся лежала тихо и смотрела на странные комбинации пятен на стене. Они то увеличивались, то уменьшались, надвигаясь на нее и превращаясь в диких фантастических животных с детских рисунков Полины. Только у нее они были в красках. И там еще мчались лошадки… Неугомонные, дерзкие, ловящие ноздрями ветер… Тени наплывали и становились добрыми, смирными.
Огромная черная тень бережно окутала ее.
Самолет шел над океаном, то и дело ложась на крыло. Олеся привалились к плечу Карена и закрыла глаза. Ашот давно, раньше сына, понял, что она устала и поправить ее настроение невозможно. Но на свете не существовало ничего невозможного для старшего сына Джангирова. Карен осторожно ткнулся носом в волосы Олеси.
— У тебя ужасные духи, — доверительно сообщил он. — Сколько раз я тебе говорил… — и засмеялся от счастья.
Да, конечно, отец прав — Олеся устала. Но пусть он думает, что хочет: Карен ни за что не отдаст ее этой усталости и вообще ничему и никому. Он вырвет ее своей силой откуда угодно. Приемы и методы давно отработаны и хорошо известны. И хотя Олеся тоже с ними знакома, она не может предугадать всей изворотливости и хитрости Карена Джангирова. Главное: не отпустить ее от себя. Никогда. Ни за что. Ни при каких обстоятельствах. Только в случае его смерти… Устала, говорит отец. Пустяки! Это легко исправить. Главное — она с ним. Рядом. И какое значение имеет все остальное?..
Поэт был стар. Очень стар. Но когда он открыл дверь на звонок Валерия, гость попросту растерялся, с изумлением пытаясь вспомнить, сколько же поэту лет. Безусловно, под восемьдесят. Семьдесят шесть? Семьдесят семь? Что-то около… Только в это трудно поверить. Статный, почти без морщин, с розовыми щеками — таким предстал перед Валерием человек, который по всем возрастным данным, по любым привычным меркам и человеческим представлениям должен был давным-давно превратиться в древнюю развалину. Но его нельзя назвать даже стариком. Единственное, что напоминало о времени — великолепная, старинной работы, трость, на которую он слегка опирался, стоя в дверях. Хотя Валерий хорошо помнил, что похожая трость была у поэта всегда — и двадцать лет назад, и тридцать. Правда, тогда он изящно и легко носил ее на правой руке, слегка поигрывая и кокетничая. Создавал свой собственный имидж, которого, по его представлению, без этой роскошной палки не добиться.
