За неделю болезни они поговорили обо всем. Свыклись и сдружились. Спиридон иногда даже засыпал на диване у Анны. Клава откровенно радовалась их дружбе. Ведь вот сколько лет жили рядом не знаясь. Может, не случись той болезни, и не приметили бы друг друга. А тут, уже телевизор рядом сидя смотрят, за одним столом едят и ведут нескончаемые разговоры. За всю жизнь ни с кем столько не разговаривали и не знали, как много общего меж ними.
Ожили эти двое. Про любовь не говорят, она у них в глазах теплыми звездами светится. В каждом слове слышится. Им теперь жить хочется. Вон как улыбаются друг другу…
Кто сказал, что в этом возрасте любви не бывает, тот слепец, пропустивший жизнь. Счастье не спрашивает возраст, не говорит, когда придет к людям и согреет их души. Оно само определяет время. Важно, что не прожил человек с холодным сердцем в одиночестве. И его не обошла радость.
Они ни о чем не договаривались. Они просто не захотели разлучаться, да так и остались вместе на удивление всей Сосновке. И не скрывали, не прятали от деревенских, что счастливы. Что им до людской молвы, онемевшей от удивленья у ворот? Жаль, что внучка перебила, не дала рассказать о новости. Отгородилась похоронами матери, занятостью и даже не спросила, не поинтересовалась, как живет сама Анна, посчитав, что ничего нового не услышит о жизни бабки. Борис уже с месяц не звонил, у него болел сын, были и другие заботы, о матери даже вспомнить не получалось. Анна всех понимала, не обижалась и прощала. У каждого шла своя жизнь.
Анна теперь готовила из Клавы знахарку. Та все перенимала быстро и охотно. Лишь с одним была проблема, не верила девка ни в кого. И даже молиться не умела. Пришлось учить, объяснять, но как втолкуешь взрослому человеку то, что вкладывают в душу с детства?
— Ну, как поверю иль полюблю, кого никогда в глаза не видела? — спрашивала Клава Анну о Господе.
— Давно ли ребенка нам приносили? Весь помороженный. Пьяная бабка про него забыла, вывезла во двор подышать свежим воздухом, сама в избу воротилась и уснула. Дитенок три часа орал, пока мать с дойки не вернулась. Ребенок уже хрипел, весь как есть ледышкой стал. Температура за сорок, дышать не мог, все отказало. Ни руки, ни ноги не двигались. Глаза и те умирали.
— Помню, мне тоже было жаль пацанчика, — призналась Клавдия и продолжила:
— По правде говоря, я не верила, что он выживет. Совсем помирал малыш. Уже синим стал.
— Помнишь, его молитва оживила. Я к Спасителю обратилась, к его образу мальца принесла, свечу поставила. Гляжу, к концу молитвы ребенок глазенки хорошо открыл, увидел Господь дите и дал ему спасение. Ожил, теперь уж и забыл, что было с ним.
А ведь я знаю, кому тот малыш жизнью обязан. И ты видела…
— Да, все помню! Но Господь ли спас?
— Кто ж еще? Постыдись сомнений своих.
— Не ругайся! Может, сама увижу чудо. Говорят, они случаются иногда. Может, и мне повезет, — сказала робко.
— Иль человек тебе приглянулся? — спросила Анна.
— Нет. Я не о замужестве. Да и нет в деревне человека, какой бы мне понравился. Всем им одно и тоже подавай: водку и баб. Все мои подружки и сестра голосят от своих мужиков каждый день. Возьми ту же Верку Зайцеву, почему ребенка скинула на шестом месяце?
— Сказала мне, что выварку на печку с пола подняла, а через пяток минут воды отошли. Тут сама понимаешь, спасать уже некого, — вздохнула Анна.
— Соврала она тебе, мне совсем другое сказала. Мужик пьяный пришел с работы. Она ругаться стала. Он вломил, не видя ничего, забыл, что баба беременная. Сунул мордой в угол, чтоб не обзывала грязно, Верка пузом влипла. Даже почувствовала, что ребенок хрустнул и затих. А вскоре выкидыш. Мальчишка был. Мужик даже не понял, что натворил. Ну, Верка от него ушла на третий день. И как ты думаешь? Тот Зайцев через неделю другую привел. Даже не извинился, не подумал помириться. И таких зайцев, кролов и козлов полная деревня. В других такие же отморозки и полудурки. Чтоб я свою жизнь вот так поганила? Да ни за что! Не хочу замуж! Вон ты сама, сколько лет одна прожила и ничего!
— У меня Боря и внучка есть!
— Много их тут видели! Где они? А ты одна была. Что за радость от таких детей? Сама себя обманывала. А я не хочу! Буду людей исцелять, если Бог даст. И тою радостью жить стану, что кому-то здоровье, другому — жизнь сберегу. Как пчелы, собирают мед, не спрашивая кто его есть станет, кому он пойдет, плохому или хорошему человеку. Они работают, не зная ни удовольствий, ни праздников, ни выходных. Для нас живут. И не жалуются на свою долю. Почему человек так не может, без просьб, без денег помогать многим и любить всех одинаково? Неужели мы глупее или слабее их? Ты сама мне говорила: учись жить у природы, и никогда не ошибешься. Я тебе поверила еще тогда — в детстве. И живу, как ты советовала и учила. Ведь ошибки, как болезни, не все можно вылечить, исправить.
Прохор, как и все рыбаки сейнера, стоял на палубе, ожидая подъема трала. Каждый готовился к сортировке рыбы. Гудела лебедка, поднимая из моря трал. Но сеть шла пустой. В ней не было ожидаемого улова. Лишь морские водоросли, ракушки да мелкие крабы высыпались на корму. И ни одной селедки…
Сейнер цедил море. За восемь заметов не подняли на борт ни одного центнера рыбы. Полный пролов. Рыбаки ежились от холодного ветра, ругали сырую погоду и пустое море. Оно будто надругалось над рыбаками. Команды всех судов остались без уловов. Тщетными были их усилия. Ни большие, ни малые суда не подошли к плавбазе сдавать рыбу, хотя до самой темноты забрасывали в море тралы и снюрреводы. Наверх их поднимали пустыми. Ругались люди озлобленно. Столько времени потратили на переход в новый район лова, а результат нулевой.
— Ладно, ребята! Может завтра повезет, поднимутся косяки рыбы повыше. Нынче и впрямь колотун на палубе. На завтра синоптики обещают потепление. Глядишь, пойдут уловы, — успокаивали рыбаков капитаны.
— Обидно было бы уходить порожняком. Столько времени ушло на переход, и все впустую? Не может быть чтоб «пеструшки» здесь не стало. Всегда тут мужики делали по два, а то и по три плана. Нынче как проклятье, даже для экспоната не поймали, наверное, вся рыба ушла на глубину. Ни одного косяка не показал эхолот, — хмурились рыбаки, собравшись в кают-компании. Настроение у людей было мрачное. Все продрогли, ждали утра. Но и оно не дало ожидаемого. Над морем повис густой туман. Капитаны не на шутку встревожились. При такой видимости не исключены столкновения судов, этого опасались все. Но и простаивать не хотели. Слишком дорожили временем. Рыбаки не уходили с палубы. Все ждали уловов. Но их не было. С каждым днем усиливалось раздражение. Прошла неделя, а потепления не наступало. Ни одного косяка селедки не увидели и не поймали. Все шестнадцать судов теряли время. И надежды на большие уловы растаяли, как мираж.
— Ну что, ребята, мы завтра уходим. Надоело цедить море и терять время. Вернемся к своим «банкам», на свой промысел, или пойдем в Бристоль. Слушали сводки по рации, там неплохие уловы берут. Мужики довольны. Может, и мы успеем наверстать свое, — говорил Михалыч. И рыбаки поддержали.
А ночью Прохору стало плохо. Внезапно поднялась температура, и резкая боль внизу живота свалила человека. Когда вызвали врача с плавбазы, тот быстро определил резкий приступ аппендицита.
— Срочно оперировать! Иначе можете потерять человека! Времени в запасе мало! — сказал врач капитану, и связался с диспетчером порта, а через час Прохора забрала санавиация, вертолет прямо с борта сейнера доставил человека во двор больницы, а еще через полчаса рыбак уже лежал на операционном столе.
Вокруг него суетились люди во всем белом. Они о чем-то говорили, но Прохор не понимал. Ни слова о рыбе, погоде. Чего им надо? — не понимал человек. Временами он терял сознание. Аппендицит проперфорировал прямо в руке хирурга и тот, глянув в лицо Прохору, сказал, что тот родился «в рубашке». Лишь на третий день после операции объяснил, что могло случиться с рыбаком, опоздай он хоть на минуту.
— Вас кто-нибудь ждет на берегу? — спросил врач, приподняв очки.
— Наверное, ждет. Во всяком случае, обещала, — ответил Прошка неуверенно.
— Ее молитва вас спасла, — тихо улыбнулся врач. Он знал, что теперь рыбак вне опасности.
А Прошку терзали свои заботы. Он думал, где теперь его сейнер?
— Конечно, ждать не станут, это и ежу понятно. Но где они теперь? Пошли в Бристоль к берегам Канады, а может, в своих водах остались ловить? И надо же так некстати прижучил аппендицит! Как теперь догоню своих, где? Ладно бы в своей акватории, попутно подбросят, а если в Бристоле, как туда попаду? Скоро не получится! — переживает человек.
— Вы меньше расстраивайтесь. Что это с вами? Посмотрите, какое воспаление пошло, и температура держится высокая! Вы вставали, ходили по палате, по коридору? — встревожился врач, назначил анализы. А еще через три дня пришлось делать повторное вскрытие, где выяснилось, что при первой операции врач и хирургическая сестра не убрали ножницы, забыли их в животе у Прохора, они и дали рецидив. Вместо недели человек пролежал в больнице целый месяц. Хорошо, что операцию ему сделали в своей сахалинской больнице и капитан сейнера, постоянно осведомляясь о здоровье рыбака, просил медиков передать человеку, чтоб он не волновался, ведь лов они ведут в своем квадрате и найти их будет несложно. Но врачи забывали передать Прошке столь необходимые для него сведения. И человек терялся в догадках, почему его бросили и забыли? Может, что-то случилось с судном, и его не хотят расстраивать?
