Сноу посмотрел на часы.
– Ладно. Я расскажу коротко. У нас не так много времени. Вместе с частями австралийской армии я был в Северной Африке и попал в плен к немцам. Когда нас везли через Северную Италию, в сентябре тысяча девятьсот сорок четвертого года, мне удалось бежать: итальянские партизаны остановили наш состав, чтобы дать нам возможность спастись. Бежало более ста человек. Со мной было двое товарищей. Безоружные, они бросились на охранников. И как они дрались! Немцы стреляли в них, даже в убитых, а потом сбросили их тела с насыпи.
Одним из первых выстрелов меня ранило в руку. Я скатился в канаву и притворился мертвым. Немцы несколько раз выстрелили в мою сторону и ушли.
Когда наступила ночь, брат Марии, Родерико – это он минировал железнодорожный путь, а потом спрятался в лесочке неподалеку, – вышел из своего укрытия и отвел меня к партизанам.
Вам никогда не приходилось слышать об итальянских партизанах, мистер Белфорд? И всем остальным тоже? – Сноу окинул присутствующих хмурым взглядом. – Ну, конечно. Здесь о них не говорят. Здесь только прохаживаются на их счет: итальяшки – никудышные вояки! Мы, австралийцы, не хотим знать о том, что семьдесят тысяч итальянцев отдали свою жизнь, чтобы помочь нам выиграть эту войну. Поверьте мне, они умели драться, когда было за что. Те люди, к которым я попал – мужчины и женщины, – все были героями.
Меня выходило семейство Марии. Черт возьми, какие люди были эти Росси! В доме у них имелся подвал, и партизаны свободно приходили и уходили через подземный ход, который выводил в склеп на кладбище. Священник тоже помогал партизанам.
В тот первый день в маленьком тесном домике Росси были, кроме меня, английский летчик, француз, ирландец, солдат из Южно-Африканского Союза, дезертир из фашистской армии и русский, которому удалось бежать из плена. Мы называли себя Малой Лигой наций.
И конечно, вы не слыхали о том, сколько солдат союзных армий были спасены итальянскими семьями, которые с риском для жизни давали им убежище. Так, например, поступили Росси, эти крестьяне, в бедной горной деревушке, такой маленькой, что ее нет ни на одной карте. Когда-то предкам Марии пришлось таскать землю в корзинах из долины в горы, чтобы создать искусственные поля на горных склонах. Маленькие, темные каменные домишки, каменная церквушка. Они были очень бедны и трудолюбивы, но все сражались как герои.
Пронесся слух, что немцы посылают карательную экспедицию за нападения на поезда. И я ушел с партизанским отрядом в горы.
Мы не очень опасались за хозяев. До сих пор в этом районе никаких акций против гражданского населения не было. Шла война, жестокая и беспощадная, но воевали не с гражданским населением.
Три дня спустя, когда мы вернулись в дом Росси, мы нашли в живых только Марию. Особый отряд эсэсовцев под командой оберштурмбаннфюрера фон Липаха уничтожил все население этой деревни. Женщин, старых и молодых, детей, грудных младенцев и дряхлых стариков, которые не могли оказать сопротивление или бежать. Эсэсовцы сожгли дом Росси и еще несколько домов, но потом им это надоело, и они согнали всех, кто еще остался в живых, в церковь вместе сo священником и двумя монахинями.
Когда-то, в годы депрессии, я работал на бойне – там смерть скота была оправдана. Здесь же было тупое и бессмысленное истребление.
Его работа. В ризнице мы увидели обнаженное тело молодой монахини, ее изнасиловали и убили. Священника застрелили у алтаря: он стоял на коленях – по-видимому, молился.
Когда молодчики фон Липаха и этим пресытились, они заперли всех в церкви, бросили в окно гранаты, а церковь подожгли.
Повсюду валялись тела убитых и замученных. Би-би-си назвала эту расправу в Марзобово одним из самых отвратительных и жестоких преступлений, совершенных немецкими и итальянскими фашистами.
Вы скажете, что и это не доказательство, потому что сам я не видел, как он убил тысячу восемьсот крестьян – именно столько было уничтожено за одну неделю в районе горной деревушки Марзобово. Но он командовал отрядом. Это он отдавал приказы и сам подавал своим солдатам пример; и только одному богу известно, скольких он убил своими руками. За зверства в Марзобово Гитлер наградил его «дубовыми листьями» в придачу к Железному кресту, полученному за Карловац. Комиссия по расследованию преступлений военного времени предала суду вожаков этой банды: одни были приговорены к смерти, другие – к пожизненному тюремному заключению. Мария выступала на суде свидетельницей. Разве этого не достаточно?
Восемь месяцев мы с ней сражались в партизанском отряде. Мария была лучшим солдатом, чем я, и она трижды нападала на след фон Липаха, но ему всякий раз удавалось ускользнуть, а потом он и вовсе удрал из Италии, когда нацистские армии стали отступать. Он бежал с какой-то графиней-фашисткой и, разумеется, под чужим именем – без труда получив визу там же, где Эйхман получил свою. Он прожил на двадцать лет больше, чем Росси. Неужели вы думаете, что мы его теперь отпустим?
Мартин посмотрел на них всех и сказал:
– Поверьте, я вам сочувствую. Я верю тому, что вы мне рассказали. Мне понятно, что только нечеловеческие муки заставил вас посвятить свою жизнь выслеживанию виновника ваших страданий. Если бы это было в моей власти, я бы помог вам предать виновника суду. Но все, что вы рассказали, не прибавляет ни йоты к вашему обвинению против фон Рендта. Вы не привели ни одного доказательства, что именно фон Рендт совершил все эти преступления.
– Это он совершил их! – Лицо Марии пылало гневом.
– Если хотите, мы вам покажем фотокопию протоколов суда в Марзобово, – предложил Кеппель.
Несколько минут Мартин сосредоточенно смотрел в записную книжку, сдвинув брови. Это время показалось Элис бесконечным. Он поднял глаза, все еще хмурясь.
– Тем не менее это не уличает именно его.
Фон Рендт как-то сразу обмяк.
Элис откинулась на спинку стула, тоже облегченно вздохнув.
Мария вскочила с места и подошла к Мартину.
– Неужели он уйдет от суда после того, что он сделал с моей семьей? Умирая, отец заставил меня поклясться – такую же клятву дали мои братья – никогда не забывать о человеке, истребившем нашу семью. Я поклялась, и Сноу тоже дал клятву. Двадцать лет спустя, в другой стране, мы ничего не забыли.
Мартин поднял руку, останавливая ее.
– Прошу вас, Мария, не думайте, что эта история меня не взволновала. Она глубоко взволновала нас всех. Однако если смотреть на нее с юридической точки зрения, она не может служить доказательством вины этого человека.
Резко повернувшись, Мария подошла к фон Рендту.
– Вот смотри! – яростно крикнула она, касаясь шрама на лице. – Ты помнишь тот день в нашем доме, когда ты меня изуродовал?
Фон Рендт с отвращением отвернулся.
– Я вас никогда раньше не видел, не слышал ни о каком Марзобово; понятия не имею, где оно находится, да и никто, наверное, этого не знает.
Мария вытащила маленький золотой крестик, висевший у нее на шее.
– Клянусь вот этим. Все, что я расскажу, – правда.
Меня звали Мария Росси. Мне было шестнадцать лет, когда тедески[40] пришли в нашу деревню. Пришли, как волки, только волки добрее. Те, когда спускаются зимой с гор, кидаются на ягнят и овец, потому что голодные. А тедески – садисты, дьяволы. И этот человек, – она ткнула пальцем в фон Рендта, – был хуже самого сатаны.
Она обошла вокруг стула, на котором сидел фон Рендт, презрительно скривив губы.
– Посмотреть на него сейчас – не поверишь, какой он был тогда красавчик: черная форма, черные сапоги до колен, черный офицерский мундир с золотыми штучками, на лацкане эсэсовский значок из золота, вроде кривой четверки, а в руке хлыст. Ходит он да хлыстом себя по голенищам постукивает, а его тедески виселицу строят на базарной площади да народ сгоняют туда – стариков, и старух, и совсем маленьких детей, ведь молодых-то мужчин в деревне не осталось: одни в плену, других в Германию угнали на работу, многие убиты; а кто умел стрелять, те ушли к партизанам, как мой отец и братья.
Они схватили моего младшего брата Энрико. Он был связным в партизанском отряде. Они потащили его на виселицу. Я не могла узнать своего родного брата. Его спина – сплошная кровавая рана. Глаз висит кровавым комком на щеке, губы распухли, а когда он облизнул их, я увидела, что у него выбиты все зубы. Но он не издал ни звука. Только глаз один и был у него живой – гордый, злой, как у орла. Все мы стоим на площади, женщины, дети плачут, и у стариков по заросшим щекам тоже текут слезы.
А он – вот этот – говорит что-то и хохочет, и голос у него густой, звонкий, а его фашист-переводчик кричит: «Кто не будет смотреть, всех вздернем!»
Они повесили Энрико. Даже когда его тело больше не дергалось, глаз все глядел по-орлиному.
И тут этот снова что-то громко крикнул, а фашист-переводчик еще громче: «Так умрут все предатели рейха».
