А если не займет? Почему он так уверен?
«Если я буду стоять насмерть, донос не подтвердится. Во всяком случае, в этом пункте... Значит, у Нурбека есть кто-то еще. В ком он абсолютно уверен. Зинаида», – Маша вздрогнула.
Баба, затянутая в талии, подтвердит всё.
«А я зачем?»
Трамвай выезжал на Кировский мост. С той стороны Невы, поперек генеральского дома, в котором когда-то, много лет назад она попробовала плод граната, висели – на гигантской распяленной тряпке – три головы. Первый глядел вперед, двое других повернулись ему в затылок. Друг у друга в головах они искали, как ищут вшей. Под мертвыми черепными коробками копошились червивые мысли...
«Затем, что Нурбек прикидывает заранее: ищет своих. От меня не дождется. И вообще... – глазами она провожала свернутые на сторону головы, – пошли они все с их поганой экономикой...»
– Ваш билетик, – вежливый голос раздался над ухом. Маша подняла голову. Человек с красной повязкой ждал ответа.
– Я платила. На кольце. Честно. Там не было билетов.
– В которой кассе? – контролер осведомился деловито.
– Там.
На глазах у всего вагона, следившего с интересом, он подошел и взялся за колесо. Длинный язык выползал из билетной прорези. Оглядываясь, как фокусник, завершивший эффектный номер, он шел обратно.
– Три копейки пожалела, – заполняя графы, фокусник бормотал добродушно, – теперь выходит – рупь.
Маша смяла квитанцию и сошла на ближайшей остановке.
2
За ней пришли на Кредите. В лекционный зал, выстроенный амфитеатром, сунулась секретарская голова: «Ой, извините, там Арго в деканат, срочно», – глаза секретарши шарили по рядам. Студенческие головы повернулись, как на шарнирах. На самом верху амфитеатра Мария Арго запихивала вещи. «Да, конечно, пожалуйста...» – преподаватель смолк на полуслове. Головы вернулись на место – пользуясь неожиданным перерывом, народ заговорил о своем.
Сегодня обсуждали заметку в Советском экономисте. Редакция институтской газетки ходила ни жива ни мертва. Основной тираж успели изъять, за исключением нескольких копий, но и их оказалось довольно: жужжали на каждой кафедре, в каждой аудитории. В заметке, посвященной строительству дамбы, черным по белому значилось:
Грандиозное сооружение, к строительству которого решено приступить в самое ближайшее время, призвано защитить город от – Генерального Секретаря ЦК КПСС товарища Леонида Ильича Брежнева.
Тире, затесавшееся перед титулом, ясно указывало на выпадение следующей строки. Технический сбой обернулся катастрофой. Начальство, взявшее тайм-аут, обдумывало кару. Объяснений принять не пожелали.
Выбравшись из своего ряда, Маша спускалась по лестнице. Она шла осторожно. Записочка, сложенная самолетиком, спикировала под ноги. На ходу она поддела носком сапога. Белый клочок, не нашедший адресата, запрыгал вниз, к самой арене.
Валя сидела у прохода, на первой скамье. Неловко вывернув шею, она следила исподлобья. Сбившись с шага, Маша поймала взгляд. Валины глаза испустили сноп ужаса. Потерянная улыбка дрожала на губах, ходила меркнущим заревом. «Она-то откуда знает?» Неловко вывернув шею, Валя следила исподлобья. В сердце вспыхнуло короткое недоумение. Пройдя мимо бывшей подруги, Маша выбросила ее из головы.
Шагая по коридору, она собиралась с яростными мыслями. От слов, свившихся под языком, темнело в глазах. Слова вставали в горле, мешали дышать. Банковский коридор становился беспросветным. Призрак света, замкнутый в глубине, не пробивался сквозь мутные перекрестья. Тот, кто охранял государственные резервы, не нашел бы пути. От двери к двери, зная цену этому золоту, Маша шла к московским гостям.
В кабинете было тихо. Она сглотнула скверное слово и одернула свитер.
Декан поднял глаза. Маша стояла в дверях, озираясь. Комиссии не было – Нурбек сидел один.
– Мне передали, вы...
Фигура, встававшая навстречу, принимала паучьи контуры: расставив локти и упираясь руками, Нурбек поднимался из-за стола.
– Прошу, – он произнес сквозь зубы. – Ознакомьтесь, – и придвинул бумаги. Маша протянула руку.
«...Тоомасович, сборочный цех, эстонец...»
Она не успела осознать до конца. Глаза метались по строкам, но рука, дрогнув предательски, уже тянулась к шее – заслонить.
Не дождавшись ответа, Нурбек заговорил. Припадая грудью к столу, он говорил о советских людях, в которых нет и не может быть лжи. Тем, кто отвечает за личные дела, проверять не приходит в голову. Он говорил, не сбиваясь. Слова терзали подобием смысла. На ладони, заслонявшей шею, выступил холодный пот. Собравшись с силами, она отвела руку. След паучьих челюстей ныл, как свежая рана. Маша сжала губы и приказала себе: не чесать.
– В сущности, я все понимаю, – голос Нурбека стал нормальным. – Таким, как вы, обязательно надо учиться... Сделанного не воротишь, но мало ли, на будущее, – он усмехнулся. – Ваша ошибка в том, что... надо молчать.
– Молчать? – Маша переспросила растерянно. Шальная мысль ударила в голову: неужели сейчас, попугав, он сунет под сукно?
– Ни одной живой душе! – Нурбек произнес с напором и поднял глаза. Глядевшие в упор, они не видели кровоточивого знака. Нурбек, сидевший напротив, действительно не различал.
«Татарин. А вдруг – крымский? Оська говорил... Говорил. Крымских тоже выслали...»
– Нурбек Хайсерович, скажите... – она обращалась к его крови. – На меня написали донос?
Рука, державшая ее будущее, медлила подняться.
– Писать не обязательно. Писать – это хуже... – он откликнулся глухо, словно из глубины.
Теперь она была почти уверена: Нурбек предлагает помощь.
Он заговорил, как будто расслышал ее мысли:
– По-человечески я вам, поверьте, сочувствую. Но это мало что меняет. В любом случае у вашего дела будут последствия – меньшие или большие. Вот это зависит от меня. Я говорил о московской комиссии, предупреждал, что вас могут вызвать, – теперь, возвращаясь в настоящее, Нурбек спрашивал прямо. – Если на все вопросы вы ответите правильно, для вас обойдется малой кровью. Могу обещать. Идите и думайте, – он сложил Машины бумаги, аккуратно завершая разговор.
«Писать не обязательно... Я и Иосиф... Ни одной живой душе...» – ноги несли к выходу. Она не заметила, как оказалась на ректорской лестнице. Одним духом выбежав на улицу, Маша остановилась: «Черт!» – забыла забрать пальто. Глаза, скользнув по фасаду, уперлись в мраморную доску. Выбитое по камню, на ней значилось название института. Доска была тяжелой, как могильная плита. Слабея, Маша взялась за колонну: «Она. Немка. Сука. Немецкая овчарка. Третья, кто знал».
Маша шла в гардероб и с каждым шагом убеждалась в своей правоте. Немка, явившаяся из прошлого, не простила ленинградской квартиры. Вряд ли задумала заранее, но жизнь, которую Маша позволила ей примерить, стала непосильным испытанием. Мысли неслись, сбивая с шага: «Сама, сама виновата. Рассказала. Поделилась, чтобы помочь».
Теперь, когда все сходилось, Маша объяснила легко: немка не посмела зайти, стояла у входа. Знала: все закончится исключением. Внимательно изучала доску – затвердила на память, чтобы потом выведать по справочному. В отдел кадров, письмом, прямо в паучьи лапы.
На Невском Маша нашла автомат. «Иосиф Борисович, вас к телефону, приятный женский голос», – девица, взявшая трубку, подзывала умильно. Он ответил торопливо, как будто задыхаясь: «Да?» – «Есть разговор. Не по телефону», – Маша объяснила коротко. «Господи, ты?! Что случилось? Что-нибудь с... – он помедлил, – в институте?» – «У меня неприятности, с деканом», – Маша объяснила уклончиво, стараясь не замечать его взволнованной «с...».
«Конечно, приходи. – Она расслышала его облегчение. – Вечером, в любое время».
Расслышала и сообразила: сегодня пионерки не будет.
Часы, оставшиеся до вечера, Маша убила, слоняясь по городу. По фасадам, знакомым с детства, змеились глубокие трещины. Окна смотрели злыми глазами. Маша вглядывалась, силясь понять: «А я? На что бы пошла я, если б эти, тасующие чужие жизни, посмели выгнать из города?»
Ответ выходил страшным: «И я... И я...»
Кровь, вскипавшая от предательства, звала к мести.
Войдя в квартиру, она обшарила глазами, словно обыскала. Валиных следов не было. «Сейчас, помою руки», – затворившись в ванной, Маша откинула крышку – на этот раз женского в грязном белье не было. Его квартира походила на прежнюю, но Маша не могла отрешиться от Валиного присутствия. Как будто бывшая подруга сидела здесь. Может быть поэтому Маша рассказывала с оглядкой, избирательно, как будто следуя Нурбековой инструкции о живых душах. Все, что касалось профессора Успенского, она оставила при себе.
