«Ничего не вижу, — вымолвил он, отмечая в тысячный раз, что не разучился подражать голосу Азизяна. — Может, то я просто не те каталоги смотрю?»
Жизнь, прочитанная по-чешски. Невнятно и неточно прочитанная чужая смерть. Смерть молодого человека в толстых очках по прозвищу Сова. За прошедшие с тех пор сорок с лишним лет он так и не выяснил обстоятельства гибели подававшего большие надежды гитариста. Рука со скрюченными пальцами продолжала торчать из вороха садовых листьев. В свете полицейского фонарика.
Последнее время, правда, больше гремят истории удивительных спасений. Так, например, недавно на Сатурне отыскался мальчик, чудом спасшийся от смерти, когда взрывали ракетную базу на острове Пеенемюнде. Сердобольный немецкий ученый (он уже причислен к «праведникам мира») успел посадить паренька в капсулу и отправить в космос. Разумеется, без ведома Вернера фон Брауна. Подросток благополучно долетел до Сатурна, и в хороший телескоп до сих пор видать, как он делает пробежки по кольцам этой угрюмой планеты в свои восемьдесят семь лет. Голливуд уже заинтересовался.
«Рука торчала из листвы, рука торчала…»
Самойлов жадно вдыхал осенний воздух, совсем позабыв, в какое пустынное место он забрел без малейшей объяснимой причины. Он упивался запахом осенних листьев и влажной коры с радостью человека, выходящего из крутого алкогольного штопора. Ну, слава Богу — попустило…
Пить ему запретили довольно давно. Он не давал никаких обещаний, не ломился начинать новую жизнь. Только призадумался и решил, что одиночество его «отходняков» стало затмевать хмельные озарения в силу возраста и быстрой смены декораций, согласился:
«Нельзя — так нельзя. Не буду».
Конечно, перед ним в тот момент грозно, несмотря на небольшой рост, выросли Сермяга со Стоунзом, помаячили и пропали с глаз. О прошлом, по крайней мере, о своем, со всеми его ошибками, Самойлов не жалел. За минувшие годы он успел убедиться, что на трезвую голову неминуемый переход в мир иной воспринимается как-то спокойней. Теперь он вспомнил, ради чего, не растравив предварительно душу пьяненькой ностальгией, все-таки явился поглядеть на эти квадратные черные крыши подсобных хозяйств. Под одной из них доживала свой XX век на «колесах» и самом дешевом куреве его несчастная «кузина». Где-то там внизу Нора боролась со своим безумием, пока не предала себя и, капитулировав, отдалась в руки медицины. Пожизненно.
* * *
Гравий на дорожках прогулочного дворика лежал удивительно ровно, будто по нему совсем не ступала нога человека. Худые клены, посаженные в прошлом апреле, стояли неподвижно, растопырив недоразвитые спичечные ветки. Приходилось напрягать слух, чтобы расслышать отдаленный шум взрослых деревьев, чьи великанские силуэты с обеих сторон обступают подъезд к больничному комплексу.
«Хоть бы собачка тут какая бегала», — машинально подумал Сермяга, занятый совершенно другими мыслями.
Прогулку действительно разрешили. Он стоял, словно первоклассник на пороге школы, вглядываясь в сентябрьские сумерки, не отличимые в этом месяце от предрассветной мглы. Климат в наших краях поменялся давно и катастрофически. Задумываться над этим не хотелось — голова шла кругом, как у ребенка перед часами на Главпочтамте, где стрелками указано, сколько времени сейчас в других странах. Сколько раз отказывало его сердце и страшная девочка на шее спортсмена старательно звонила в последний звонок, пряча лицо за большущим бантом?.. Сколько раз он бодрым шагом сбегал по узкой лестнице и, цепенея, наблюдал с крыльца нечто весьма похожее на свои собственные похороны?
— Саша, хочешь новую загадку-анекдот? — окликнули его слева, где еще сохранилось овальное пятно от двухкопеечного автомата.
— Привет, Нора, — тотчас ответил он отрывисто и негромко, не скрывая волнения, не сопротивляясь радостному чувству. — Хочу. Загадывай, — добавил он громче и спокойнее.
— Маленькое государство с большим жоподромом.
Вместо отгадки Сермяга расхохотался, и они обнялись выше пояса, касаясь друг друга скулами. Смех его звучал механически, но по-прежнему звонко.
Она давно не носила париков. Стриглась коротко. К старости ее волосы стали курчавиться, как у матери. Желтоватая кожа туго обтягивала нижнюю челюсть. Шея сохранила тонкость, и голова на ней была посажена по-прежнему гордо. В свои шестьдесят шесть она больше напоминала туристического инструктора, нежели безнадежно больную женщину.
Выкурив по «сигарете» они, не теряя времени, пустились в малопонятный для посторонних разговор:
— Стоп! Стоп, Саня! Младший — Збруев. Старший — Бероев.
— Ну да, тот шо «Майор Вихрь».
— Правильно. Но там, где, я имею в виду, играет Збруев.
— Збруев? Разве он не умер?
— Оттуда, где мы с вами находимся, это проверить невозможно. Боже, шо я говорю?!
— А! Теперь вспомнил. То я спутал актера Збруева и «ефрейтора Збруева».
— Во! Во! Ах, как вы молоды…
Новый — 2017 год им позволили отпраздновать, как и положено старожилам учреждения, с шампанским, с «Иронией судьбы». Хотя оба они утратили вкус к алкоголю. Элеонора — очень давно, Сермяга — значительно поздней. Многое (практически все) успело измениться до неузнаваемости, и не вызывало ни бурной реакции, ни праздного интереса. В том числе и они сами. Самойлов (жив ли он, они тоже не ведали) узнал бы их с трудом. Но друг друга они узнавали. И Сермяга, лично объявивший много лет назад, что «хуй пропил», в теперешнем положении был даже рад этой потере. Элеонора подбросила ему два столь необходимых слова. «Радость потерь» или «горечь обретений»? Может быть, «счастье утраты»? Где-то так, где-то так… Сформулировать такое самостоятельно было выше его сил.
Сермяга подумал о том, что уже тысячу лет не видел по-настоящему звездного неба, такого, как в Коктебеле, куда их с Самойловым занесло на несколько дней в начале перестройки. Он спросил:
— А шо там наш «еврейский мальчик на Сатурне»?
— Цветет и пахнет, — поспешила ответить более информированная, благодаря женскому отделению, Элеонора. — Американский спутник вот уже третий сезон регулярно (раз в полгода) доставляет ему мацу, так что наш «мальчик» не голодает. Плюс, кажется, скоро к нему собирается вылететь родня, чуть ли не внуки… Я сразу вспоминаю «Солярис» с Банионисом, боже, как мне тогда понравилась Наташа Бондарчук!..
— А чем же он раньше питался? — невпопад спросил Сермяга. Ответа не последовало.
— Кто его там кормил, Нора? — громко повторил он. Ему снова показалось, что рядом с ним никого нет.
* * *
Самойлов видел во сне замечательный цветной фильм про цирк и животных. С многочисленными неровными наклейками, царапинами на кадрах и треском старой пленки. Он просмотрел картину от начала до конца, не просыпаясь, однако ему не запомнилось ничего конкретного. Он даже не разобрал, где происходило действие — на кино- или телеэкране. Фильм могли показывать и на грязно-белую стену трансформаторной будки, перед которой он стоял в бесконечном поиске уединения.
«Кто сказал, что собаки воняют? — размышлял Самойлов, внимательно осматривая выгоревшие еще в июле газоны. — Затеряться среди собак, спрятаться в куче опавших листьев и спать, спать…»
Он с отчаянием подумал про долгие периоды бессонницы, мучившей его — больше не оглушаемый водкой рассудок — голосами призраков, не вызывающих у него ни страха, ни интереса.
Голоса призраков:
«Следующая картина называется «Сон ли это?»
Когда-то его коробил порядок слов в этой фразе. А из соседних купе с обеих сторон (с разницей в десять лет) доносились голоса с деланным недоумением, тупо повторяющие одно и то же:
«Они там все вооружаются, и только мы разоружаемся…»
«Они там все объединяются, и только мы, слышь, разъединяемся».
Видения безобидные, как музыка ансамбля с жутким названием Grateful Dead и местами не менее нудные.
Самойлову регулярно грезятся его друзья, вспоминающие о нем, как о покойнике в ближайшем десятилетии. С кружками застывшего пива в матовых руках.
«Череп беззубый и Череп безглазый».
Платонический больничный роман «кузины» с Сермягой в возрасте Степановой и Глузского. Последнее, что он мог нашарить на опустошенном чердаке своего ума и вытолкнуть в окошко ради оставшейся жизни.
Элеонора никуда не исчезала, стояла на прежнем месте. Она действительно будто не слышала вопрос, заданный ей Сермягою дважды.
«Жил на свете правоверный
Педофил Хамзат.
Привела его дорога
Прямо в детский сад», —
продекламировала она, и себе ответила откуда-то снизу, глухим и далеким голосом:
«Не люблю, когда скверные поступки сопровождаются скверными шутками».
