Боль. Механизм боли. В течение последних 18 лет он перерыл горы книг и научных журналов во всех областях знаний. Кроме медицины. И это врач, которого еще в молодости считали медицинским гением.
Конечно, его теория, кроме всего прочего, должна оздоровить человечество.
Психоаналитик должен вытащить на поверхность из подсознания скрытый и подавленный страх, унаследованный от предков, уцелевших в аду космических катастроф, Это необходимо сейчас, когда человечество обладает атомным оружием.
Русские запустили спутник. Это, конечно, хорошо. Но они запустили его не из рогатки. У них есть баллистические ракеты огромной мощности. Начинается эра космических исследований. Он дожил до этого дня, благодарение Богу. Его теории будут проверены и подтверждены. Но с таким же успехом русские могут запустить в космос не аппарат для научных исследований, а самое ужасное оружие. Несомненно, американцы начнут догонять русских. Нельзя упускать из виду еще одну силу — Китай.
У русских, американцев и китайцев на знаменах пятиконечные звезды — старый символ Венеры, едва не уничтожившей Землю. Странное совпадение в символе разрушения…
Началом цепочки размышлений была боль. Попытка разобраться в ее механизме. Для этого надо было выползти из тумана наркоза ночью в больнице Рамбам. Больница Рамбам. Рамбам — аббревиатура, понятная любому верующему еврею — Рабби Моше бен Маймон — Маймонид. Великий врач XII века. Неоценим его вклад в медицину, во врачебную этику. Но его философия…
Великовский мысленно улыбнулся. Суждено тебе быть еретиком, одинаково неприемлемым диаметрально противоположными группами и течениями. Далласская газета назвала его чуть ли не русским ставленником, разрушающим западную цивилизацию. Коммунистическая «Дейли уоркер» — признаком вырождения буржуазного общества. Английский эволюционист — агентом американского милитаризма, пытающегося превратить Англию в свой непотопляемый авианосец.
На сей раз, если он сформулирует свое отношение к философии Рамбама, ортодоксальный иудаизм предаст его анафеме. Ведь ортодоксы относятся к Рамбаму чуть ли не с таким же почтением, как к Библии. А между тем, Рамбам комментировал Библию как истинный последователь Аристотеля. Четким описаниям Пятикнижия и пророков он придал метафорический смысл. Он увел евреев от их коллективной памяти о страшных событиях прошлого, он убедил их в стабильности и безопасности нашего мира. Рамбам спаял иудаизм с Аристотелем.
Случайно ли, что именно в то же время арабский врач и философ Ибн-Рошд, известный под латинизированным именем Аверроэс, спаял Аристотеля с мусульманством? Случайно ли, что в следующем веке доминиканский монах Фома Аквинский спаял с Аристотелем католицизм?
Когда-то Эйнштейн сказал Великовскому, что подобные явления не могут быть случайными. Догма сильна. Ни Коперник, ни Бруно, ни Галилей не поколебали аристотелианство до основания. Разве сейчас, в середине XX века, ему не приходится воевать против той же догмы?
В «Мирах в столкновениях» он затронул проблему человечества в забытье. Не написать ли книгу о том, как и почему человечество забыло о катастрофах, обрушившихся на Землю? Как память об этом ушла в подсознание? Это будет книга о том, как опасна для человечества такая амнезия. Да, следует выполнить свой врачебный долг. Книга сможет стать пособием для лечения больной психики человечества. Надо подумать об этом. Но — не превозмогая боль. Успокоится ли она когда-нибудь?
Книгу можно назвать «Человечество в амнезии». Пожалуй, это название соответствует тому, что ему хотелось бы рассказать…
В больнице Рамбам сотрудники занимались не философией, а врачеванием, тем, что было сильной стороной деятельности средневекового медика. Великовский вышел из послеоперационного состояния в минимальный срок. Эстафету из «рук» больницы приняли заботливые руки Элишевы и Шуламит.
Наступил 1958 год.
Холодные дожди сменялись по-летнему теплыми днями. Хайфа была необыкновенно красива. Промытая зелень спускающихся к морю улиц, тихое очарование кварталов, примыкающих к Техниону, вид загадочно-фантастических отсюда, сверху, сооружений заводов на северной окраине, глубоко врезающаяся в полуостров бухта с постоянной суетой южного порта, — все это было таким родным, таким необходимым, что. порой, хотелось сказать самому себе: «Хватит! Кое-что ты сделал. Можно и отдохнуть».
Но заложенное в генах беспокойство требовало продолжить работу. Надо возвращаться в Америку. Шестьдесят два с половиной года даже формально — не пенсионный возраст.
Весеннее тепло обласкало атлантическое побережье, университетский городок, поля Нью-Джерси. Казалось, во всем мире наступило потепление. И не только в природе.
Из Принстона в Советский Союз отправлялась полунаучная, полутуристская группа.
Великовский попросил знакомого профессора встретиться с братьями — Александром и Даниилом, если это окажется возможным.
По возвращении из Москвы профессор рассказал о странных вещах, помешавших ему исполнить эту просьбу. В телефонной книге он нашел соответствующие номера. В течение всего пребывания в Москве попытки дозвониться по одному из телефонов оставались тщетными. А по второму… Ему ответил немолодой женский голос. По-русски, хотя и не без некоторого затруднения, профессор объяснил цель своего звонка.
После непродолжительной заминки женщина испугано сказала, что Великовский в этой квартире не живет и, пожалуйста, больше сюда не звоните. Решив, что в телефонной книге указан неправильный номер, профессор набрал 09 — справочное бюро. Нет, в телефонной книге не было ошибки. Профессор снова набрал гот же номер. Знакомый женский голос, уже откровенно враждебно, предложил ему не разыскивать Великовских. У них нет никаких родственников в Америке и вообще за границей.
Очень странно!
Великовский грустно улыбнулся. В отличие от профессора, он-то знал, что это не странно, а страшно. Оставалось только — время от времени ездить в Филадельфию, просматривать в библиотеке советские химические журналы и, находя в них статьи Александра и Даниила, радоваться тому, что они еще живы.
Летом 1958 года Великовский был на распутье. В течение нескольких лет он безуспешно пытался убедить научный мир проверить его теории. Он писал статьи, которые, как надеялся, пробьют себе путь в научные журналы. Пополнял архив. относящийся к его теориям. Единственной отдушиной были спорадические лекции на геологическом факультете, которые ему устраивал добрый порядочный Гесс, с пиететом относящийся к нему лично, но не к его теории.
Надо было решать, чему отдать предпочтение — продолжить ли реконструкцию древней истории, либо заняться другими проблемами, связанными с его теорией.
Идея книги «Человечество в амнезии» все более обрастала плотью. Пока еще только в мозгу и в коротких заметках. Он понимал: его врачебный долг — написать такую книгу. Но он смертельно устал. Сказались годы нечеловеческого труда. Сказались болезнь и операция. Стоило взглянуть в зеркало и увидеть абсолютно белые волосы, чтобы понять нереальность дальнейшей работы в том темпе, в котором он действовал всю жизнь. А тут еще Гораций Кален настойчиво требует вернуться к далекой заброшенной книге о героях Фрейда. В самом деле, почему бы не дать себе некоторую передышку? Тем более, что сейчас он значительно лучше понимает место этих героев в истории.
Великовский извлек старую рукопись и погрузился в работу над книгой «Эдип и Эхнатон».
В апреле 1958 года, когда Великовские еще были в Израиле, из Америки пришла радостная весть. Рут сообщала о рождении дочери Кармель. Да у него огромное богатство: пять внуков и внучек, две дочери и три книги, которые Великовский называл «сыновьями». 1958 год был омрачен тяжелой утратой — умер профессор Роберт Пфейфер, выдающийся ученый, человек удивительной цельности и честности, высоких принципов и благородства. Роберт Пфейфер, верный незаменимый друг. Единственный в Гарвардском университете, кто восстал против банды преследователей Великовского.
Мир стал беднее.
52. ВЕНЕРА ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ГОРЯЧАЯ ПЛАНЕТА
В начале 1960 года издательство «Даблдей и K°» опубликовало книгу Иммануила Великовского «Эдип и Эхнатон — миф и история». Три предыдущих книги были посвящены Элишеве, отцу и дочерям — Шуламит и Рут. Четвертую книгу Великовский посвятил Горацию М. Калену, который был у ее истоков двадцать лет назад, и который в течение двадцати трудных лет оставался верным и надежным другом.
Книга раскупалась, как и другие книги Великовского. Ее почти немедленно издали в Англии. Но научный мир встретил ее враждебным молчанием только потому, что она была написана Великовским. Правда, 5 апреля 1960 года в газете «Чикаго трибюн» появилась большая положительная рецензия одного из ведущих американских классицистов, профессора Чикагского университета Гертруды Смит.
