— Я постараюсь. Все?
Но наутро я повезла Эмили в сад и в метро по дороге на службу клевала носом. В кабинете я случайно взглянула на себя в зеркало и поразилась, какой у меня измученный, потусторонний вид. Я выпила три большие кружки кофе и кое-как провела занятия. При этом я ощущала себя бездарной актрисой, которая неубедительно изображает преподавателя английской литературы, с умным видом рассуждая о высоких материях, но при этом понимает, что все это — чистое притворство… Еще я понимала, что жизнь — это череда бед и неудач, в которой люди то и дело вас подставляют и разочаровывают, да и, что хуже всего, вы разочаровываете сами себя. И если бы не Эмили, ради которой я сейчас должна…
Нет, нет, не надо этого. А надо сходить к врачу. Теперь же.
Однако другой голос в моей голове — отчаянно не желавший мириться с тем, что мне необходимо было признать: я подошла к самому краю пропасти — сказал мне: Сегодня как следует выспишься, и завтра все будет выглядеть по-другому. Зачем лишние осложнения, когда неприятностей и так хватает? Или домой, ложись в постель. Докажи этим подонкам, что им тебя не сломить.
Так что, хотя факультетский врач в тот день был на месте и я свободно могла к нему заглянуть и попросить подобрать мне лекарство, чтобы вывести из этого бессонного ада, какая-то сила заставила меня ехать через весь Бостон на метро, чтобы попасть в Кембридж и забрать Эмили. (Хулия в тот день была записана на прием к врачу.)
— Мамочка, мамочка! — обрадовалась Эмили, увидев меня у входа в садик. — А ты меня чем-нибудь угостишь?
— С удовольствием, радость моя.
— Ты устала, мамочка?
— Не волнуйся об этом.
И я помогла ей надеть пальтишко, взяла за руку и повела к выходу.
— Знаешь, тут рядом есть маленькая кофейня с очень вкусным мороженым, — сказала я. — Но сначала тебе придется съесть что-то посущественнее… гамбургер, например.
— Ты любишь гамбургеры?
— Больше, чем мороженое.
Неожиданно прямо перед нами возникла суматоха. Пожилая женщина гуляла с терьером. Поводок оборвался, и собачонка, оказавшись на свободе, с лаем припустилась к нам. Женщина закричала, пытаясь подозвать песика. Эмили, с расширенными от страха глазами, вырвала руку и бросилась бежать. Я рванулась следом за ней, окликнула, умоляя не пугаться, остановиться. Но она уже добежала до обочины тротуара…
Именно в это мгновение, совершенно неожиданно, из-за поворота вылетело такси.
Я снова выкрикнула имя своей дочери. Я бросилась за ней.
Но опоздала.
Меня нашли в огромном придорожном сугробе. Было около двух часов ночи — так мне сказали потом. Появись они на четверть часа позже, я была бы мертва.
Но что это была за идея врезаться на машине в эту снежную гору, и выключить мотор и проглотить две дюжины таблеток зопиклона, которые лежали у меня в кармане, и ждать минуты, когда наконец смогу мобилизовать…
Мужество? Нет, это неправильное слово, потому что не было ничего мужественного в том, что я собиралась сделать. Скорее можно говорить о решимости. После долгих недель агонии, невыносимо мучительных, у меня наконец вызрело единственно возможное решение. И вот, забравшись в эту глушь, я свернула за поворот и, увидев громадные сугробы по обочинам, темный лес, вплотную подошедший к дороге, внезапно затормозила. Порывшись в кармане, я достала таблетки и, открутив крышку флакона, высыпала весь зопиклон себе в рот. Я чуть не подавилась, запивая его водой, таблетки слиплись и ободрали мне пищевод, но все-таки проскочили в желудок. Потом я выключила печку, отстегнула ремень, отсоединила подушки безопасности и нажала на педаль газа.
На все это ушло тридцать секунд. Я действовала быстро, инстинктивно, не позволяя себе остановиться и задуматься. Наверное, именно так и совершаются многие самоубийства. Недели, месяцы, годы раздумий и колебаний. А потом, в какое-то утро, вы оказываетесь на платформе в метро, слышите приближение поезда, который вот-вот с грохотом ворвется в туннель, и…
Выключить печку. Отстегнуть ремень. Горло все еще жжет от двадцати четырех таблеток сильнодействующего снотворного. Не размышляя, я надавила ногой на педаль. Машина рванула вперед, влетела в снег и ударилась о что-то твердое. Меня бросило вперед. Мир потемнел. И…
Это должно сработать. Это конец — либо удар, либо таблетки, либо холод (либо сочетание всех трех факторов) меня убьют.
Но это был не конец. Потому что…
Я очнулась. И обнаружила, что лежу не то на узкой лежанке, не то на больничной каталке. Когда взгляд сфокусировался и комната приобрела очертания, я увидела, что стены окрашены так, как бывает в учреждениях, а потолок потрескался и покрылся плесенью. Я попробовала поднять руки, но не смогла. Они были привязаны к кровати. Несколько раз моргнув, я поняла, что один глаз закрыт повязкой. Я коснулась губ языком. Зря. На обеих губах — «частокол» из многочисленных швов. Во рту пересохло. Покосившись влево, я рассмотрела трубки, отходящие от моих закрепленных рук, и какие-то мониторы рядом с каталкой. Еще я ощущала что-то колючее и неприятное, выходящее из моего тела. Даже в таком затуманенном, полумертвом состоянии я поняла, что это катетер в мочевом пузыре.
Господи, я жива!
— О, наконец-то! Вы очнулись.
Голос был невыразительный. Сухой, как прерия, бесцветный, никакой. Я поморгала единственным здоровым глазом — и сумела различить силуэт стоявшей передо мной женщины. Еще раз моргнула, и изображение стало более четким. Женщина была худая, как щепка, с резкими чертами лица и, судя по морщинам, немолодая. Но ее глаза вызвали у меня беспокойство. В этих глазах не было ни жалости, ни снисхождения. Эти глаза, пробившись сквозь пелену, немедленно сказали мне: она все знает.
— Ручаюсь, вы такого не ждали, а?
— Где я? — задала я вопрос.
— Региональная больница Маунтин Фолс.
— Маунтин Фолс?
— Все правильно. Маунтин Фолс, штат Монтана. Ваш «несчастный случай» произошел как раз на въезде в Маунтин Фолс, на трассе двести два, два дня назад. Вы его помните?
— Мм… смутно. Я не справилась с управлением…
Фраза осталась незаконченной.
— Вы не справились с управлением автомобилем после того, как приняли почти летальную дозу снотворных пилюль и врезались в снег, отстегнув ремень. И смею предположить, то, что подушка безопасности была блокирована, а в машине не было никакого отопления, простая «оплошность», хотя на улице в ту ночь было минус пять.
— Я не справилась…
— Это я понимаю… — Суровый тон женщины немного смягчился. — Мы все это понимаем. И к тому же мы знаем причину…
— Откуда вы…
Я снова не смогла закончить свою мысль.
— Знаем почему? При вас был бумажник. По нему копы, которые вас нашли, узнали, кто вы такая. Провели небольшое расследование — они же копы, и все такое. Ну, и обнаружили то, что должны были обнаружить, и нам сообщили о ситуации.
Вот почему вы сейчас привязаны. Предосторожность — на случай, если вы вдруг снова решите нанести себе тяжкий вред.
Я прикрыла глаза, переваривая услышанное. Они знают. Знают все.
— Зовут меня сестра Рейнир, кстати. Рейнир, как гора в штате Вашингтон. Дженет Рейнир. Я здесь старшая сестра, в этом отделении. Знаете, какое это отделение?
— Психиатрическое?
— Догадались верно. Вы в психиатрическом отделении — здесь наблюдают за самоубийцами. По-моему, вы поддались минутной слабости и решили разом покончить со всем. В смысле, можно же было остановиться в мотеле с тем же зопиклоном и бутылкой виски и проделать все то же самое, но там это было бы немного удобнее. Это было спонтанное решение, права я?
Я закрыла глаза и отвернулась.
— Грубовата я, да? Вот так и справляюсь здесь со всем. Понимаю, конечно, вы надеялись, что я поверила в несчастный случай. Ясно, что говорю я вам не самые приятные и, может быть, не самые подходящие к случаю вещи, но что же делать? Раз уж вы в моем отделении, привыкайте к моей манере — у меня все без прикрас. Потому что наша задача — чтобы к выписке у вас не было в голове мыслей еще раз врезаться во что-нибудь. Вы слышите меня?
Я лежала, отвернувшись от нее.
— Вы слышите меня?
Она не повысила голос ни разу, но и без того безумно раздражала меня.
Я кивнула.
— Хорошо. Тогда задам вам еще один вопрос: если я сниму ремни и освобожу вам руки, вы будете хорошо себя вести — не сотворите сгоряча какой-нибудь глупости и не навредите себе?
Я снова кивнула.
— Мне бы хотелось услышать, как вы выражаете свои мысли вслух.
Мне потребовалось какое-то время, чтобы мобилизовать свою способность говорить. Я подала голос и обнаружила, что малейшее движение губ причиняет страшную боль.
