- Я должен вернуться! - он так рванул на груди ворот одеяния, словно то начало его душить.
- Ты ничем не поможешь, - напомнила Милиана. - Ты пал. И не услышишь волю бога.
Служитель понурился, признавая правоту Повитухи. Больше говорить им было не о чем, и остаток дня они прошагали молча, каждый думая о своем и глядя в пустоту. Со стороны, должно быть, они являли собой дикое и жалкое зрелище - два запыленных странника, едва переставляющие ноги - изможденные, с остановившимися взглядами и печатью безнадежности на осунувшихся лицах...
Когда сумерки начали сгущаться, остановились на ночлег.
Шахнал, устраиваясь спать на жесткой подстилке из еловых веток, все пытался понять, почему магесса выглядит такой... застывшей. Она словно медленно умирала - истончалась, слабела, бледнела, будто каждый новый шаг, отделявший ее от города, отнимал у девушки силы. Однако жрец не мог спросить Повитуху о том, что с ней творится - не хватало духу обратиться к этой странной полуживой или лучше сказать полумертвой страннице. Вот только и молчать больше мужчина тоже не мог.
Он никогда никого не любил.
Не понимал этого чувства.
Вся его жизнь была посвящена долгу служения. Шахнал никогда не видел себя в чем-то ином. Даже сейчас, после своего падения, он все равно надеялся вернуться в Храм. Если на нем не будет греха, если удастся очиститься - это станет возможным. Грехобор взвалит на свою душу груз его вины, как тысячи раз до этого взваливал на нее другие, возможно и ничуть ни менее страшные, грехи. Ему ведь это нетрудно...
Подстилка из веток была неудобной, проклятые втыкались в отощавшие бока, кололи сквозь одежду, мешали спать. Ноги гудели, наползающая ночь несла с собой холод и росу. Шахнал трясся на неудобном ложе, поглядывал на спящую магессу и понимал, что... завидует ей. Он смотрел на ее лицо - расслабленное, но при этом все равно какое-то отрешенное, и думал о том, какая горькая жизнь выпала этой нескладной девушке. Непривычное навязчивое, тошное любопытство сверлило жреца.
- Почему ты его любишь?
Он задал этот вопрос, втайне опасаясь гнева магессы. Понимал, что лезет не в свое дело, но все же не мог не спросить. Да и она еще не спала, хотя лежала с закрытыми глазами и дышала ровно.
- Это сложно... - голос Повитухи прозвучал сдавленно. - Он был не похож на остальных. Совсем другой. И еще... я видела их рядом. Это было дико. Маг и дэйн. Дэйн и маг. Им судьбой предначертано неприятие, но эти двое везде и всегда были вместе, разговаривали, спорили. Волоран рассказывал Йену про правила и запреты, объяснял терпеливо, растолковывал - почему все происходит именно так, а Йен без утайки описывал все сильные и слабые стороны своего дара. Они настолько доверяли друг другу, что даже не допускали, будто один может воспользоваться слабостью второго.
- Но, насколько я помню, - перевернулся на спину Шахнал. - Грехобор как раз таки обратил свой дар против дэйна. И не поморщился.
- Это из-за меня он не смог подчинить Проклятую силу. Из-за меня она взяла над ним верх, но... он все равно смог остановиться. Тоже из-за меня.
- А почему эти двое были так близки? Из-за тебя? - жрец снова повернулся на бок и раздараженно поправил впивающуюся в ребра ветку.
Повитуха помолчала, дождалась, пока он снова уляжется и ответила:
- Нет. Из-за меня они как раз перестали быть близки, перестали друг другу доверять Я только все порчу... Всегда все порчу... девять лет скиталась, надеялась - уйдет эта боль, притупится. Только я столько жизней сломала... столько людей погубила... Это ведь была моя вина. Такое не забывается, не притупляется.
- Но...
Девушка поднялась на локте и с жаром проговорила:
- Это за мои грехи он расплачивался! Йен. Грехобор. Я была виновата! Только я!
- В чем? - удивился Отец.
- Я знала, что нам нельзя быть вместе. Знала, что это приведет к беде, но не удержалась и в результате просто сломала ему жизнь... Я же говорю, что все порчу. Волоран не рассказал совету дэйнов о том, кто был истинным виновником, точнее виновницей, произошедшего. Если бы не я - Йен не стал бы убивать. Его сила не взяла бы верх, понимаете? И он обманул. Обманул! Сказал, что полностью осознавал, что делал. Что пытался сбежать, а брат остановил. И Волоран подтвердил. Они оба спасли меня. Каждый по-своему. Даже после всего того, что произошло, после того, как между ними не осталось не то что доверия, но и понимания, они все равно сплотились, чтобы избавить меня от кары. Грехобора наказали тогда. Волоран сам предложил отдать его на суд Маркуса. А меня - отпустили. И вот... я оказалась невиновной. Как же мне его не любить? Как?
И она уткнулась лицом в ладони, скорчившись на земле. Милиана не плакала. Молчала, съежившись. Маленькая, изможденная, с тяжелой растрепавшейся косой, в ветхом рубище, вместо одежды...
Шахнал рывком встал, подошел к скорчившейся Повитухе и сел рядом, неуклюже говоря слова утешения. Он впервые успокаивал, впервые хотел подарить покой... а потом лег рядом, не касаясь, но все же лицом к ней, глядя, как она засыпает. И впервые за эти долгие дни странствия они спали крепко и без сновидений и оба чувствовали себя... почти утешившимися.
Ох, как все перевернулось с ног на голову за эти несколько дней! Словно какая-то насмешливая пряха собрала обрывки разноцветных старых ниток, связала в одну, да скатала в пестрый клубок и теперь забавлялась, любуясь, сколь причудливым вышло творение ее рук.
На следующее утро Шахнал первый раз в жизни не вознес молитву Маркусу. Он видел, что Милиана заметила это, видел, как она удивилась, а еще видел, что она хотела о чем-то сказать, но промолчала. И за это жрец был благодарен девушке.
Остаток пути до Причала они проделали в молчании.
Холодный дом принимает гостей
Фадир мягко опустился, коснувшись копытами промерзшей серой земли. Могучий жеребец переступал с ноги на ногу и недовольно фыркал, чувствуя магию. Грехобор огляделся, и по его замкнутому лицу пробежала тень. Он озирался, вспоминая все, что было связано с этим местом и тем, что здесь произошло.
Магия.
Его магия выстудила эту землю.
Здесь до сих пор под ногами хрустела и крошилась замерзшая трава, а ветви деревьев под ветром звонко перестукивались, скованные ледяным панцирем.
- Я не был здесь девять лет, - маг соскользнул на землю со спины крылатого коня. - Неужели так ничего и... не изменилось?
- Нет, - в голосе брата отсутствовали обвинительные интонации. - Эту землю уже не возродить. Здесь даже летом всегда мерзнешь.
Грехобор промолчал и сделал несколько нерешительных шагов в ту сторону, где раньше возвышалась Клетка Магов - величественное строение, его первый и последний дом. Место, где он вырос, где его оберегали и защищали, место, которое он уничтожил.
- И... вы не пытались ничего восстановить?
- Мы построили здесь острог. Разлитой в воздухе магии с лихвой хватило на защиту, а камень, зачарованный дэйнами, стужа сковала так, что не разрушить. Она выдержит все - хоть магию, хоть землетрясение. И, что важно, острог послушен только нам. - Волоран спешился и закончил: - Но это не потому, что наша магия сильнее.
- А почему же? - брат заинтересованно обернулся.
- Мы сделали строение... живым. Эти стены не обмануть - они чувствуют колдовство. Они явятся дэйну, но останутся невидимыми для колдуна. Лучшее мое творение, - мужчина улыбнулся с такой гордостью, словно говорил о любимом ребенке. - Я вложил в него душу... точнее то, что от нее еще оставалось.
- Волоран. - Йен подошел к брату и заглянул в глаза. - Ты словно...
- Посмотри на восход.
Маг повернулся в ту сторону, куда подбородком указал ему дэйн и на мгновение ослеп - яркий солнечный луч отразился в ледяном хрустале, сковавшем деревья, вспыхнул искрами на седой от инея мертвой траве, скользнул по лицу... Грехобор моргнул, и тут же подался вперед, увидев... дом. Неказистое строение с кривыми стенами стояло всего в нескольких шагах. Оно, то появлялось, то пропадало - розовые краски рассвета подрумянивали серые стены и те блестели, будто слюда. Это пронизывали неровную кладку голубоватые нити магии. Приглядевшись, Йен разглядел тонкие морозные паутинки, опутывающие дом, словно ледяная сеть. Йен неверяще посмотрел на брата.
- Это...
- Твоя магия. Дом защищен от колдунов силой мага.
Волоран не мог выразить яснее то, что чувствовал. Все эти долгие полные одиночества годы, годы злости и обиды, он убеждал себя, будто его брат - его враг, а значит нужно забыть о родстве. А сейчас вдруг все причины, по которым он не мог простить Йена, показались надуманными и пустыми. И своими словами, объяснением сути дома, он пытался неведомо как донести до брата, что простил. Все ему простил. И сам просил о прощении.
Йен застыл. Лишь мгновение они смотрели друг на друга, словно ведя безмолвный разговор, а потом дэйн улыбнулся привычной скупой улыбкой, услышав насмешливую похвалу:
- На диво хорош для дэйна.
