Извини, что долго не могла тебе написать. Откровенно говоря, я сама тоже подустала, да и вестей хороших особо не было. У Наоко ситуация не слишком хорошая. Недавно из Кобе приезжала мама Наоко, и мы вчетвером с врачом обменялись мнениями. В итоге мы пришли к выводу, что Наоко следует какое-то время получать целенаправленное лечение в специализированной клинике, а смотря по его результатам снова вернуться сюда.
Наоко по возможности хотела бы попробовать поправиться, находясь здесь, и мне тоже грустно расставаться с ней, да и переживаю я за нее, но откровенно говоря, контролировать ее здесь становится все труднее. Хоть обычно с ней ничего такого и не происходит, но нет-нет да и случаются сильные эмоциональные срывы, и тогда с нее глаз нельзя спускать. Неизвестно, что может произойти. Слуховые галлюцинации усиливаются, и Наоко от всего закрывается и уходит внутрь себя самой.
Поэтому я тоже считаю, что на какое-то время Наоко следует отправиться в надлежащее учреждение и получать лечение там. Обидно, но ничего не поделаешь.
Как я уже говорила тебе до этого, самое лучшее — это запастись терпением и ждать. Не терять надежды и распутывать запутавшиеся нити одну за другой. Как бы безнадежна ни была ситуация, конец у нити всегда где-то есть. Ничего не остается, как ждать, подобно тому, как, попав в темноту, ждешь, пока глаза к ней привыкнут.
К тому времени, как это письмо доберется до тебя, Наоко тоже уже переберется в ту больницу. Извини, что вести до тебя доходят каждый раз задним числом, но столько всего подряд произошло, что решение было принято чересчур внезапно.
Новая больница несомненно хорошая. Есть там и хорошие врачи. Я написала тебе на обороте адрес, так что письма шли туда. До меня вести о Наоко тоже будут доходить, так что в случае чего я тебе сообщу. Тебе ведь тоже будет приятно, если я смогу сообщить тебе что-то радостное.
Тебе, наверное, тоже тяжело, но ты не унывай. Хоть Наоко здесь и не будет, но ты пиши мне тоже, пусть даже совсем редко. Ну, пока."
В ту весну я написал много писем. Раз в неделю я писал письма Наоко, и несколько раз писал Рэйко и Мидори.
Я писал в аудитории, писал за письменным столом дома, усадив на колени Чайку, писал за столиком в ресторане итальянской кухни в перерывах между работой. Казалось, что одним написанием писем я поддерживаю свое существование, едва-едва не рассыпаясь на кусочки.
В письмах Мидори я писал, что апрель и май прошли для меня в ужасных мучениях и тоске из-за того, что я не мог общаться с ней.
«Впервые пережил я такую мучительную и тоскливую весну, и лучше бы в таком случае трижды был февраль. Нет никакого толку теперь об этом заново говорить, но новая прическа тебе очень идет. Ужасно симпатично. Я сейчас работаю в ресторане итальянской кухни и учусь у повара готовить вкусное спагетти. Когда-нибудь я хотел бы приготовить его для тебя.»
Каждый день я ходил в кино, два или три раза работал в итальянском ресторане, разговаривал с Ито о книгах или музыке, брал у него почитать книги Бориса Виана, писал письма, играл с Чайкой, ухаживал за садом, мастурбировал, вспоминая Наоко, и пересмотрел множество кинофильмов.
Мидори заговорила со мной в середине июня. Целых два месяца мы с Мидори прожили, не перемолвившись ни словечком.
Когда закончилась лекция, она села рядом со мной и какое-то время сидела молча, подперев подбородок рукой.
За окном шел дождь. Это был характерный для сезона дождей вертикально льющий дождь без ветра, и был это сильный ливень, под которым намокало все без исключения. Когда все другие студенты уже ушли из аудитории, Мидори все продолжала молча сидеть в той же позе. Потом она достала из кармана джинсовой куртки сигарету «Мальборо», взяла ее в рот и протянула мне спички.
Я чиркнул спичкой и поджег сигарету. Мидори округлила губы и медленно выпустила сигаретный дым мне в лицо.
— Ничего у меня прическа?
— Ужасно здорово.
— Насколько здорово? — опять спросила Мидори.
— Настолько здорово, что деревья во всех лесах в мире повалятся, — сказал я.
— Честно так думаешь?
— Честно так думаю.
Некоторое время она смотрела на меня, потом наконец протянула мне руку. Я пожал ее руку. Похоже было, что она от этого почувствовала даже большее облегчение, чем я. Она стряхнула пепел сигареты на пол и поднялась.
— Пошли пообедаем. Проголодалась я, — сказала Мидори.
— Куда пойдем?
— В ресторан универмага «Такасимая» на Нихонбаси.
— А зачем именно туда ехать?
— Мне туда хочется иногда.
И мы сели на метро и поехали на Нихонбаси. С утра без перерыва лил дождь, и лишь редкие фигуры людей виднелись внутри универмага. Лишь запах дождя витал внутри, и работники магазина сидели без дела со скучными лицами.
Мы пошли в столовую под землей, подробно изучили образцы блюд в витрине и оба решили съесть по обеденному набору в коробках. Время было обеденное, но в столовой было не слишком людно.
— Давненько я в ресторане при универмаге не обедал, — сказал я, отпивая чай из белого гладкого стакана, каких больше нигде, кроме универмага, не увидишь.
— А мне нравится. Вот такое все, — сказала Мидори. — Такое чувство становится, будто что-то особенное делаешь. Наверное из-за детских воспоминаний. Меня ведь по универмагам никто никогда не водил.
— А я вроде бы часто ходил. Мама у меня любила по универмагам ходить.
— Повезло.
— Да какое там везение. Я по магазинам ходить не любил.
— Да я не к тому, я в смысле что повезло, что родители тебя любили.
— Так единственный ребенок же, — сказал я.
— А я все думала, вот стану взрослой, пойду одна в ресторан при универмаге и всяких вкусностей наемся, сколько захочу. Когда маленькая была, — сказала Мидори. — Да только ерунда это все. Ничего веселого в этом нет, чтобы одному в таком месте нажраться. И ничего супервкусного тут нет, места много, народу толпа, чувствуешь себя, как дура, дышать нечем. Но иногда хочется сюда прийти.
— Мне эти два месяца тоскливо было, — сказал я.
— Об этом я и в письме прочла, — сказала она невыразительным голосом. — Давай пообедаем сначала. Я сейчас ни о чем больше думать не могу.
Мы съели дочиста обеденные наборы в крашенных деревянных посудинах полукруглой формы, выпили бульон и попили чай. Мидори закурила. Докурив сигарету, она встала, не говоря ни слова, и взяла в руки зонт. Я тоже поднялся следом за ней и взял зонт.
— А теперь куда пойдем? — спросил я.
— Раз пришли в универмаг и пообедали, теперь на крышу, естественно, — сказала Мидори.
На крыше под дождем никого не было. В лавке товаров для домашних животных продавца не было, остальные лавки тоже были закрыты.
С зонтами в руках мы прогулялись среди вымокших насквозь карусельных лошадок, деревянных скамеек и просто между лавками. Для меня было шокирующей новостью, что в центре Токио может быть настолько брошенное всеми место без единой души. Мидори сказала, что хочет посмотреть в подзорную трубу. Я бросил монету и подержал зонтик, пока она смотрела.
В углу на крыше была крытая игровая площадка, где в ряд стояло несколько детских игровых автоматов. Мы присели на имевшуюся там деревянную подпорку для ног и стали смотреть, как идет дождь.
— Расскажи что-нибудь, — сказала Мидори. — Тебе же есть, что сказать?
— Я оправдываться не хочу, но я тогда не в себе был и не соображал ничего. Потому и не мог воспринимать все как следует, — сказал я. — Но когда не смог с тобой встречаться, осознал. Осознал, что до сих пор как-то держался благодаря тому, что ты была. Без тебя было так одиноко и тоскливо!
— А ты знаешь, как мне эти два месяца больно было и тоскливо, пока я с тобой встречаться не могла?
— Чего не знал, того не знал, — пораженно сказал я. — Я так понимал, что ты из-за меня обиделась и потому со мной встречаться не желаешь.
— Ну почему ты такой дурак? Ну неужели непонятно, что я с тобой встречаться хочу? Я тебе разве уже не говорила, что ты мне нравишься? Я не такой человек, которому кто-то легко понравиться или разонравиться может. Неужели ты и этого не понимаешь?
— Ну оно, конечно, да...
— Конечно, я и обиделась тоже. Так обиделась, что хоть ты тресни. Мы тогда после такого перерыва встретились, а ты только о другой девчонке думал, а на меня и не смотрел. Но независимо от этого я ведь думала все время, что нам, может быть, надо пока врозь побыть. Чтобы поточнее со всем определиться.
— С чем со всем?
— С нашими с тобой отношениями. Понимаешь, мне с тобой все больше и больше нравилось вместе быть. Больше, чем с тем парнем. Это же неестественная ситуация и нехорошая, как ты считаешь? Конечно, он мне нравится. Хоть он и упрямый, и узколобый, и фашист, но у него хороших черт тоже много, и это человек, которого я поначалу искренне полюбила. Но ты для меня какой-то особенный. Мы когда вместе, я чувствую, что мы ужасно друг другу подходим. Я тебе доверяю, я тебя люблю и упускать тебя не хочу. В общем, я сама запуталась. И тогда я пошла к нему и откровенно с ним посоветовалась. Как лучше будет поступить. Он мне сказал с тобой больше не встречаться. Сказал, что если я собираюсь с тобой встречаться, то чтобы мы расстались.
