Отчет обо всех этих происшествиях, в своем роде примечательных, произвел самое тягостное впечатление на заслушавших его обитателей квартиры на пятом этаже, и это еще при том, что жена доктора, вероятно, из-за нехватки слов или из-за того, что они не шли с языка, а сам он не поворачивался, не сумела в полной мере изъяснить тот смертельный ужас, который обуял ее при виде прямоугольника бледных огоньков, блуждающих перед дверью в подвал, перед лестницей, ведущей в загробный мир. Воображение слушателей и без того поражено было, хоть и по-разному, рассказом о святых с завязанными глазами, сильно подействовавшим, например, на первого слепца и его жену, которые испытали нечто вроде дурноты, ибо для них тут речь шла прежде всего о вопиющем кощунстве. Ладно бы уж они все, смертные люди, оказались вдруг слепы, это роковое стечение обстоятельств, в нем никто не виноват и никто от него не в силах уклониться, но по одной лишь этой причине завязывать, замазывать глаза священным образам — это беспримерное святотатство, а уж если совершил его священник, то — тем паче. Старик с черной повязкой отозвался на иной лад: Понимаю, представляю, какое потрясение ты испытала, я вот думаю сейчас о музее, о картинной галерее, где стоят скульптуры, статуи, изваяния — и все с завязанными глазами, и не потому, что скульптор не захотел стесать камень с того места, где быть должно глазам, но — с повязками на глазах, словно и не довольно самой слепоты, и забавно, повязка такая же, как у меня, а такого впечатления не вызывает, скорее даже наоборот, придает человеку несколько романтический вид, и старик засмеялся над своими словами и над самим собой. Что же касается девушки в темных очках, то она ограничилась репликой, смысл коей сводился к тому, что не дай бог приснится эта проклятая галерея, как будто мало иных кошмаров. Поели той дряни, что имелась у них, и было это лучшее из того, что имелось, и жена доктора сказала, что с каждым днем все трудней становится добывать еду и что не пришлось бы, пока не поздно, уходить из города, обосноваться где-нибудь в сельской местности, там, по крайней мере, продукты чище и здоровей, ну и потом, там повсюду бродят на воле козочки, коровки, их можно будет приручить, вот и молоко, а в колодцах есть вода, можно будет отварить что захочется, только куда идти, где найти такое славное место за городом, и каждый высказал свое мнение по данному вопросу, высказал с большей или меньшей степенью воодушевления, хотя каждому было предельно ясно, что вариант этот связан с большими сложностями, и чистый беспримесный восторг выразил один лишь косоглазый мальчик, вероятно, сохранивший отраднейшие воспоминания о летних каникулах. Поели и легли спать, как привыкли еще со времен карантина, когда по опыту убедились в том, что, когда лежишь, легче перебарывать голод. Вечером не ели, только косоглазому мальчику досталось немножко, чтоб обманул аппетит и прекратил ныть, прочие же вновь уселись слушать чтение, и хоть, по крайней мере, дух не вправе будет жаловаться, что его держат впроголодь, однако же беда в том, что телесная слабость зачастую отвлекает внимание души и разума, причем вовсе не от нехватки интеллектуального интереса, нет-нет, тут другое, просто мозг впадает в какую-то спячку, что ли, вроде медведя в берлоге, прощай, белый свет, и вот потому-то нередко слушатели мягко смыкали веки, принимаясь следить за изгибами повествования исключительно глазами души до тех пор, пока не вырывал их из ступора внезапный поворот нежданно грянувших событий, если это и вправду грянули они, а не захлопнулась со стуком книга, ибо жена доктора по природной деликатности не хотела, чтобы знали, что она знает, что слушатель не замечтался, а уснул.
Вот в этой сладкой одури пребывал и первый слепец, и все же это было не совсем так. Да, он сидел с закрытыми глазами и следил за нитью повествования более чем рассеянно, но задремать не давала ему недавно высказанная идея о необходимости перебраться всем на лоно природы, ибо она, идея, а не природа, казалась ему глубоко ошибочной, как это так бросить квартиру, за нею, сколь бы ни был симпатичен писатель, надо бы все же присматривать, наведываться туда время от времени. И потому ясно, что первый слепец не спал, а бодрствовал, и если нужны еще доказательства, то наилучшим и убедительнейшим из них пусть станет слепящая белизна у него перед глазами, сменявшаяся тьмой лишь на время его сна, в чем, кстати, тоже нельзя быть совершенно уверенным, поскольку никому еще на свете не удавалось пребывать одновременно и во сне, и наяву, то есть следить за своими ощущениями. И сомнение это он счел разъясненным и устраненным, когда внезапно под веками у него стало темно: Я заснул, подумал он, но нет, он вовсе даже не заснул, потому что продолжал слышать голос жены доктора, кашель косоглазого мальчика, и объявший душу его страх перед тем, что одна слепота сменилась другой, и, пожив сколько-то в слепоте света, придется погрузиться теперь в слепоту тьмы или во тьму слепоты, был столь велик, что исторг из его груди жалобный стон. Что с тобой, спросила жена, а он ответил, причем довольно глупо и не открывая глаз: Я слеп, как будто это была мировая сенсация, последняя ошеломительная новость. И жена ласково обняла его: Ну и что, мы все тут слепы, что ж теперь поделать. Все во тьме тонет, я думал, что заснул, но теперь-то вижу, что нет, проснулся. И зря, спать надо, и не думать об этом. Добрый совет взбесил его, да и немудрено — человек несказанно тоскует и мучается, и только он один знает, до какой степени, а жене больше нечего сказать по этому поводу, кроме как: Спать надо. В крайнем раздражении, уже приготовив язвительный ответ, он открыл глаза и увидел. Увидел и закричал: Я вижу. Первый крик прозвучал с оттенком недоверия, но во втором, третьем, четвертом и во всех последующих мощным крещендо шла убежденность в том, что это именно так, а не иначе: Я вижу, вижу, вижу, и как безумный он стиснул в объятиях жену, потом подскочил к жене доктора и ее тоже обнял, не зная даже, кого обнимает, ибо видел ее впервые в жизни, потом доктора, девушку в темных очках, старика с черной повязкой, насчет которого, сомнений, слава богу, не было, косоглазого мальчика, а жена бежала следом, боялась разжать руки, отпустить его, и он, прервав череду объятий, чтобы заключить в них ее, повернулся к доктору: Я вижу, вижу, доктор, я вижу, что же это такое, объясните, позабыв даже, что они давно уже, как было принято в этом сообществе, обращаются друг к другу на ты, объясните же, почему это вдруг такие перемены, и доктор спросил: Хорошо видишь, как раньше, остатков белизны нет. Нет, нет, никакой белизны, стало даже лучше, чем прежде, а это, между прочим, немало, я ведь даже очки не носил. И тогда доктор произнес то, о чем думали все, но не решались сказать вслух: Вероятно, эта слепота подошла к концу, вероятно, к нам начнет возвращаться зрение, и при этих словах жена доктора заплакала, странные все же реакции у людей, должна бы вроде обрадоваться, а она плачет, да нет, конечно, это она от радости, боже мой, чего тут не понять, а еще и потому, что разом иссякла сопротивляемость, она теперь — как новорожденное дитя, и этот плач подобен первому, еще неосмысленному младенческому крику. Слезный пес направился к ней, уж он-то всегда знает, когда он нужен, и потому жена доктора вцепилась в него, но это вовсе не значит, что она мужа больше не любит, что не питает добрых чувств ко всем, кто находится здесь, просто в этот миг ощущение одиночества сделалось таким сильным, таким непереносимым, что показалось — унять его сможет лишь та странная жажда, с которой пес пьет ее слезы.
Но тут всеобщее ликование сменилось озабоченностью. А что же теперь делать, спросила девушка в темных очках, после такого я ни за что не засну теперь. Да никто не заснет, побудем здесь, сказал старик с черной повязкой и осекся, словно бы внезапно охваченный сомнениями, но потом все же справился с собой и договорил: Подождем. Стали ждать. Плошка в три своих огня освещала лица вокруг стола. Сначала, покуда еще не унялось оживление, все выспрашивали, как же именно все это произошло, не почувствовал ли прозревший чего-нибудь в глазах или, может быть, даже в мозгу, но потом разговор стал увядать, и в какую-то минуту первый слепец додумался сказать жене, что завтра пойдем, мол, домой. Но я-то еще слепая, отвечала та. Ничего, я поведу тебя, и только те, кто сидел здесь и, следовательно, самолично слышал сказанное, способен понять, как это можно было произнести столь простые слова, чтобы одновременно прозвучали они и горделиво, и властно, и заботливо. Второй, когда на дворе была уже поздняя ночь и едва мерцала плошка, где масло было уже совсем на исходе, зрение обрела девушка в темных очках. Она, все это время вообще не закрывавшая глаза, словно зрение должно было войти через них, а не возродиться где-то внутри, вдруг сказала: Кажется, я вижу, и, конечно, осторожность никогда не повредит, раз на раз не приходится, недаром же говорится даже, что нет слепоты, а есть слепые, хотя многовековым опыт ничему другому не учил нас, как именно тому, что нет слепых, но есть слепота в разных видах. Итак, здесь уже трое зрячих, еще один — и численный перевес будет на их стороне, но, хотя новообретенное счастье еще не улыбнулось остальным, жизнь их уже стала гораздо, несравненно легче, кончилась неизбывная мука, терзавшая их до этой минуты, поглядите только, во что только превратилась эта женщина, в ней будто оборвалась туго натянутая струна, будто пружина какая-то не выдержала беспрестанного давления и лопнула. Может быть, поэтому ее первую обняла девушка в темных очках, и теперь слезный пес не знает, куда кидаться сначала, ибо слезы льются у обеих. Вторым — старика с черной повязкой, и вот теперь мы, глядишь, и узнаем истинную цену словам, нас ведь еще совсем недавно, помнится, так растрогал и умилил их разговор, итогом коего стало красивое решение начать совместную жизнь, однако ныне положение несколько изменилось, и перед собой девушка в темных очках видит, благо теперь ей возвращен этот дар, старика, и кончились идеализация, порожденная наплывом чувств, выдуманная гармония на необитаемом острове, ибо морщины — это морщины, а лысина есть лысина, и нет разницы меж черной повязкой и слепым глазом, о чем не преминул, правда в других выражениях, сообщить он сам: Ну, теперь гляди на меня в оба, тот ли я, с кем ты, по твоим словам, намеревалась жить, а она ответила: Я знаю тебя, ты — человек, с которым я живу, ну, наконец-то сказаны слова, что дороже, чем кажутся, и поцелуй, скрепивший их, им под стать. Третьим, когда начало рассветать, обрел зрение доктор, и теперь уже не было сомнений — прозревают все, это всего лишь вопрос времени. Опуская вполне естественные и предвиденные излияния и изъявления чувств, поскольку они ничем не отличались от тех, что были с достаточной подробностью описаны ранее, так что нет необходимости повторяться, пусть даже речь в данном случае идет о главных героях нашего правдивого повествования, скажем лишь, что доктор задал запоздалый вопрос: Что же происходит в городе, а ответ прозвучал из того же самого дома, где находились они все, ибо из квартиры под ними кто-то вылетел на площадку с криками: Я вижу, вижу, и с этого этажа встанет солнце над праздничным городом.
