— Все нормально, все хорошо, — сказал Бочаров.
— А мама как?
Бочаров замолчал, как провалился. Потом сказал:
— Мама умерла двадцать пять лет назад. Вы же были на похоронах.
— Да? — удивилась Розалия Ефимовна. — Да, да, помню… — подтвердила она.
«Плывет…» — подумал Бочаров.
— Ты приезжай, голубчик, непременно. Я приготовила тебе четыре папки по пятьсот страниц в каждой. Разберешь. Еще четыре папки я отдам своей дочке Рашмине.
«Какая дочка? — удивился Бочаров. — У нее нет детей». Потом вспомнил: она собирает вокруг себя индийских студентов, которые учатся в Ленинграде, и называет их детьми. Они ей помогают и возле нее греются. Индийцам в Ленинграде знобко и холодно после своих пятидесяти градусов в тени.
— А Попов в моей папке? — спросил Бочаров.
— В твоей, в твоей, папка номер два.
Какие-то вещи, для нее необязательные — например, жива или нет его мама, — Розалия Ефимовна путала, забывала. Но все, что касалось профессии, — помнила до мелочей.
— Не завтракайте, — предупредила Розалия Ефимовна. — Я вас накормлю.
Она любила своих студентов — прошлых и настоящих. Заряжалась от добра. Студенты отвечали ей тем же. Так отвечает земля на благодатный дождь. Ее польешь — она плодоносит.
Бочаров шел по городу. Синее небо. Яркий снег. Он любил свой Питер и под бархатным дождем, и в белые ночи. Любил, потому что привык. Это дано ему было возлюбить с детства.
Вот дом, где в молодые годы жила Крупская. К ней приходил Володя Ульянов, взбегал по ступенькам. Она ему открывала дверь. Как давно это было. А вообще — не так уж давно. Бочаров родился при жизни Сталина. 1948 год. Сталин — соратник Ленина. Ленин родился при жизни Достоевского. Достоевский застал Пушкина. Если взяться за руки, то можно дотянуться до Пушкина. Все рядом. А генерал Попов — совсем близко. История генерала Попова во второй папке у Розалии Ефимовны.
Хорошо было идти по Невскому проспекту и думать о Попове.
Сорокалетний, как и Бочаров, помещик — красавец, вдовец или холостяк (это надо уточнить, а впрочем, какая разница — нет, все-таки разница) — встречает в Петербурге благородную девицу, она только что окончила Бестужевские курсы, — красавица, умница, увлечена химией. Попов видит ее и с первого взгляда понимает, что его долгий поиск счастья блестяще завершен. Он женится и в качестве свадебного подарка дарит ей лабораторию. Юная жена с утра до вечера в лаборатории — опыты, эксперименты, чем там занимаются химики, что они льют в свои колбы, реторты, какие получают соединения. Кончилось все тем, что она погибла в своей лаборатории: не то взорвалась, не то сгорела, а может, то и другое. Вчера была — сегодня нет. Попов не мог смириться с этим фактом — вчера была, сегодня нет. Он слегка сошел с ума. Мозг отказывался принимать жестокую данность. Попов уехал к себе в имение — где-то в Черновцах — и на берегу реки построил мраморный корабль. Пока возводился мемориал — Попов этим жил: хлопотал, нанимал людей, сам трудился до изнеможения. Труд и идея отвлекали его от бессмысленности жизни. Корабль готов. Надо что-то делать дальше. Попов прорыл от своего дома до корабля подземный тоннель. Рыл один — с утра до вечера. По тоннелю приходил на корабль и тосковал. Пожалуй, он не сбрендил. Он любил, как сейчас говорят, по-настоящему. Многие считают: сегодня, в конце двадцатого века, нет ТАКОЙ любви. Бочаров думал иначе. Любовь во все времена одна. Люди — разные. Сейчас нет ТАКИХ людей. Итак, Попов потерял смысл жизни и мучительно искал этот смысл. Он узнал, что в Индии проживает некий мудрец, то ли святой — Вивекананда, — и поехал прямо к нему за тридевять земель. Другое было время: затосковал — строй корабль или поезжай на другой конец света. Ищи выход.
Вивекананда — выход. Его мировоззрение легло на душу Попова как озарение, как благодать. Примирило его с собой, с миром. Попов вдруг осознал, что мир — родной дом. Страны — комнаты, люди — родственники: сестры, братья, дети. Можно спокойно ходить по комнатам, видеть родные лица. Ты не одинок.
Попов вернулся в Петербург. Ему было мучительно жаль людей, которые не знают Вивекананды. Он стал переводить его на русский язык. Кое в чем Вивекананда пересекался с Толстым. Было много общего в мировоззрении этих двух великих старцев.
Революция Попова не тронула, он никому не мешал — седобородый кроткий старик, должно быть, казался тихо помешанным. Но он был нормальный человек. Просто очень много знал и, как Бог, смотрел сверху на человеческую мельтешню. Смотрел не равнодушно и не брезгливо, а с пристрастием. Хотел завещать, как детям, все, что знал и накопил. Его не слушали. Не до него.
Умер Попов своей смертью. Похоронили его возле корабля. Этот корабль и по сей день стоит на берегу маленькой речки. И могила там. Надо выяснить: где именно? Обязательно съездить.
Красивая история. Красивая жизнь. Бочарову стало чего-то жаль: может быть, юную жену Попова, погибшую в начале своего цветения, а может, себя. Мог бы он вот так, как Попов? Женился бы через год. А в Индию поехал бы заведующим пресс-центром на место Фролкина. И новую жену взял бы с собой. Она бы доллары копила. Доллар — твердая валюта. Хорошо было Попову выражать сильные чувства, когда у него имение, дворянство, наследство. На него работало не менее трех предыдущих поколений: прадед, дед, отец. А он, Бочаров, — сын Юхима. Что он мог унаследовать от отца? Страх. Перед войной Юхим боялся, что посадят. Во время войны — что убьют. После войны — опять посадят. Мало ли что придет в голову сумасшедшему вождю народов? Остался жить только потому, что был маленький незаметный человек. Обычная человеческая щепа. Но тогда и щепки летели во все стороны, поскольку — как всем известно — рубили лес для строительства коммунизма.
Бочаров в сравнении с генералом Поповым — нищ и наг. Но не в этом, не в этом дело…
Дверь открыли сразу. На пороге стояла молодая индианка в шерстяной советской кофте поверх сари. Сари и кофта сочетались странно. И именно по кофте было очевидно, как им тут неприкаянно и холодно. Она улыбнулась Бочарову застенчиво и открыто одновременно.
Розалия сидела за столом, как стог сена. Потянулась к Бочарову двумя руками, как маленькая. Старики зависимы, как дети.
Бочаров поцеловал ее в мягкую щеку. Сел к столу. Привыкал к Розалии. Она всегда казалась ему запредельно старой: и двадцать лет назад, и теперь. Кожа на лице и на руках в мелкой ряби, как будто ветер прошел по воде. Но в чем-то оставалась неизменной. Это неизменное смотрело со дна веселых глаз. Розалия с юмором стала рассказывать о своих болезнях, о том, как каждый день, садясь за стол, она торгуется со своими почками. «Я съем кусочек селедочки, то, что я люблю. А потом то, что любите вы: творожок и кашку». Почки не соглашались, но Розалия делала по-своему. Она всегда жила, как хотела.
На столе стояла еда, помещенная в розетки для варенья. Порции — кукольные. Бочаров боялся есть. Он только посмотрел: в одной розетке лежало что-то малиновое — свекла. В другой — темно-зеленое: морская капуста. Свеклу Розалия поставила для почек. А капусту для себя. Вокруг по стенам — стеллажи с книгами и папками. Материалы об индийско-русских отношениях, начиная с четырнадцатого века. Это бесценно, как, скажем, произведение искусства. Но Розалия раздает, пристраивает свои папки, как детей, чтобы не сдавать в детский дом. А в сущности, это и есть ее духовные дети, их надо пристроить, чтобы потом спокойно умереть. К фактору смерти Розалия относилась как к пересадочной станции. Доехала. Пересела. И дальше. До следующей станции. Путь бесконечен.
Освободиться от страха смерти — все равно что сбросить мучительно тесную обувь. Как легко тогда идти.
— Кто это у тебя на галстуке, раки? — спросила Розалия.
— Кони, — ответил Бочаров.
На синем шелке галстука — красные полосочки в сантиметр. Вглядишься — это не полосочки, а бегущие кони. Как только Розалия заметила?
— Ты купил его в Дели, — опознала Розалия. — Я дружила в Дели с одним врачом. У него такой же галстук, только на нем маленькие рачки. На белом фоне черные рачки. Он его никогда не снимал.
— Почему? — удивилась Рашмина, и русское «почему» так же странно не совпадало с ее смуглым личиком и красным кружком на лбу.
— Он обнаружил у себя рак желудка и сам себе сделал операцию. Никому не доверял. Сам вырезал, ассистенты зашили. Он поехал домой.
— А это возможно? — не поверил Бочаров.
— В Бомбее изобрели обезболивающее средство, которое воздействует на болевой центр, а остальной мозг работает нормально. Не то что наш наркоз. Глушит наповал.
— А почему у нас его нет? — спросил Бочаров.
— У нас много чего нет.
— А как он теперь? — спросила Рашмина.
— Наркоз или врач? — уточнила Розалия.
— Врач.
— Здоров. Никаких рецидивов. Только вот галстук. Все-таки сбрендил слегка.
