И вот ей стукнул двадцать один год, а у нее никого не было. Ни разу и никогда. Совсем. Даже не целовалась. Она симпатичная, многие даже красивой считают, но никто из сверстников не подходил к ней насчет того, чтобы встретиться, насчет отношений и всего прочего в этом духе — юноши будто издали чувствовали тот холод, ту глубочайшую презрительность, которую мысленно источала Арина в их направлении.
Было время, она стыдилась, что западает на внешнее и далекое, неосуществимое. Она понимала, что, чем дальше углубляется в вымышленный мир, тем меньше шансов влюбиться в действительного человека. Но потом задала себе простой вопрос: чего в жизни хотят люди, если не врать? В жизни люди, если не врать, хотят получать удовольствие. Желательно и материальное, и духовное. Она получает удовольствие от своих красавцев, рассматривая их и разнообразно о них мечтая, выстраивая все более причудливые сюжеты? Да, получает. А получит ли она удовольствие в жизни, учитывая ее безграничные запросы, вкусы и потребности? Очень сомнительно. Ну и все, отстаньте от меня, говорила Арина мысленно кому-то — возможно, родителям, которые хоть и прекратили доставать ее насчет замужества, но молчаливые вопросы чувствуются и страшно напрягают.
Других переспорить легче, чем себя. Страх застрять навсегда в фантазиях остался. И вот Арина узнала, что в Рязань приезжает с концертом певец К., которого она любила по фотографиям. И возникла гениальная, как ей показалось, идея: попасть на концерт, увидеть его живого. И, если он не разонравится, значит, соединятся фантазия и реальность, значит, Арина способна любить и живых людей. Это очень важно узнать. И как интересно получилось: настроившись на это, Арина оказалась в ситуации, когда ей понравились сразу два живых человека. Данила пока только внешностью, он для нее простоват, а Гусаров — своей личностью минус внешность. Может, это начало чего-то нового в ней, может, она возвращается к нормальной жизни?
А слушателям Арина предложила короткую историю своей подруги и соседки:
— Все просто: мой молодой человек служит по контракту в армии, я его жду, и мы переписываемся.
— В каких войсках? — деловито спросил Данила.
— В заграничных.
— В Сирии, что ли?
— Может быть.
— Убить ведь могут, — сердобольно посочувствовала Светлана Павловна.
— Убить и в мирной жизни могут, — успокоил ее Сергей Михалыч.
— Это точно, — подтвердила Римма Сергеевна. — Я как раз про это выпью, если моя очередь.
— Ваша, ваша, ждем! — напутствовал Гусаров.
А Арина так и не выпила, держала стакан в ладонях, чувствуя, что вино согрелось, да так, что в свой черед греет ее руки. Так и будем обмениваться теплом с вином, то я ему, то оно мне, подумала Арина. И ей вдруг очень захотелось выпить, но все смотрели в ее сторону, то есть на Римму Сергеевну, сидящую с нею рядом, и она застеснялась пить под этими взглядами.
— Предупреждаю, — сказала Римма Сергеевна, — если кто женскую любовь не принимает, то или не слушайте, или могу не рассказывать. А то получится, как оскорбление чувств верующих. Оскорбил — статья. А верит он или нет, поди проверь. Заявил — принято.
— Вы имеете в виду ту женскую любовь, которая к женщинам? — уточнил Гусаров.
— Точно.
— Тем более интересно!
— А мне вот не очень! — сказала Светлана Павловна. — Развелось этих извращений, это я не в ваш адрес, а вообще. Раньше я про это даже не слышала никогда.
— Это не значит, что этого не было, — заметил Галатин.
— Может, и было, но никто не хвастался!
— Значит, не рассказывать? — спросила Римма Сергеевна.
— Рассказывайте, мне-то что. Я одна, а другим, я вижу, не терпится. Любим мы всякое… Говорите, говорите, я, на самом деле, допускаю, что всякое бывает, — пошла на попятный Светлана Павловна. — Я только к тому, что зачем афишировать. Но если в своем кругу, — она продолжала сдавать позиции, — то почему нет? Так что извините, рассказывайте.
— Рассказываю. Я работала на заводе и училась в техникуме, жила на квартире у одной бабушки. Частный дом. А со мной работала такая Саша, чуть постарше меня была, инженер она была. Уже вуз закончила и была инженер на нашем участке. Такая беленькая, тонюсенькая. Ну, я вас предупредила, вы уже поняли, что я в ее сторону глаз не сводила.
Гусаров поднял руку:
— Можно вопрос?
— Давайте.
— А когда вы поняли, что…
— Само выяснилось. У меня была одна мама, и она от кого-то рожала второго ребенка после меня, а мне десять где-то уже было, и мама моя умирает, ребенка новорожденного отдают в дом малютки, и с концами, не знаю, что с ней, если вообще живая, а меня в детдом. И там я подружилась с одной. Вернее, она со мной подружилась. В постель ко мне залезет, шепчемся, а потом она говорит: давай поиграем, что мы выросли, и что я молодая жена, а ты муж и с работы пришел…
— Начинается! — вскрикнула Светлана Павловна. — Можно без подробностей хотя бы?
— Извиняюсь, — отозвалась Римма Сергеевна. — В общем, понравились мне эти игры, и я поняла, что… Но время такое, что не только не приветствуется, а могут меры применить, поэтому я скрывалась. Думаю: ненормальная я, больная. А у кого лечиться? Не у гинеколога же. К психиатру, наверно, надо, а к нему пойдешь, а он потом тебя сдаст. Так что молча терпела, а потом решила… Переквалифицироваться. Подобрала парня, который нравился, попали мы с ним вместе в одну компанию, и я его там… Попробовала я. Нет, хоть режьте, не мое. Прямо до противности. Лучше уж одной быть. И осталась одна, а сама, говорю же, работаю, учусь, квартиру снимаю. И эта вот Саша. Один раз приходит вся белая, она и так белая, а тут как стенка. Я поближе посмотрела, а она намазалась зачем-то, лицо все заштукатурила. Я ей будто в шутку: Александра Тимофеевна, мы все, работницы, по имени-отчеству инженеров звали, даже если молодые, Александра Тимофеевна, вы зачем, извините, злоупотребляете, у вас кожа и так прекрасная, не понимаю. Она что-то сказала, не помню, а я вижу, там, под штукатуркой, что-то синее чернеется под глазами. А потом в столовке к ней подсела и спрашиваю: что, муж? Да нет, да что вы, она тоже всех на вы называла, а потом заплакала и все рассказала. Бил ее муж каждую субботу. Психованный был, в субботу напивался и начинал: почему поздно пришла, с кем была, кому даешь? Не мог поверить, что она со своей внешностью никому не… Ну вот, и она стала мне рассказывать. Еще была у них проблема, что ребенка не было, он считал, что она виновата и тайком выкидыши делает. А она, наоборот, хочет, но не получается. Она же надеялась, что будет ребенок, и он успокоится. А я ей говорю: Саш, даже не мечтай. Хоть ребенок, хоть два, если человек с таким характером, это не лечится. Он тебя забьет до смерти. Она: нет, все наладится. Ага, наладилось так, что он ей руку сломал. И она мне признается, что готова сбежать, но боится. Найдет и убьет. Я ей предлагаю: у моей бабки еще одна комнатка есть, въезжай и живи. Если что, милицию позовем. И она согласилась, переехала. Но я ее не трогала. Вся измучилась, спать перестала, а терпела, только мне хорошо было, что она рядом. Муж приходил два раза, один раз и в самом деле милицию позвали, другой раз я с ним сама справилась. Это я сейчас усохла, а была хоть не сильно высокая, но мощная, прямо мышца на мышце. Ну, навешала мужу пендюлей, пригрозила, что у меня прокурор знакомый и что я его посажу, если будет безобразничать. А тут вышло, что я на работе была в воскресенье, что-то там срочное было, не помню, прихожу домой, а там сюрприз: он лежит на полу, кругом кровища, а Саша стоит с утюгом и трясется. Говорит: я не знаю, как это получилось, я не хотела. А под глазом уже вот такой вот синяк, с яблоко. Она говорит: мне теперь все, конец. И я думаю то же самое: точно, конец, дадут срок, и я ее не дождусь, потому что такие на зоне не выживают.
— Откуда вы знали, уже был опыт? — спросил Гусаров.
— Я детдомовская, а это та же зона. Нет, у нас еще неплохо было, у нас заведующая была добрая, Екатерина Евгеньевна, если кого наказывала, то не обидно, била только за дело, у нее линейка была большая, для доски такая, метр или больше, вот она этим метром нас… А как еще, некоторых не только бить, убить мало, такие были неисправимые, злые до предела. В общем, я предлагаю: Саша, давай его прятать, пока никто не чухнулся и бабки нет. Сперва тут, а потом перепрячем. И мы его в подпол сунули, сухой подпол был, с песочком, вот мы песочком и присыпали, потом пол от крови отмыли. А бабка вернулась вся в соплях — заболела. И легла, и лежит. И никак ее из дома не вывадишь. Милиция приходила к Саше: так и так, ваш муж пропал, не в курсе, где он? Без понятия, Саша говорит. А на работу же надо ходить, мы ходим, а сами на нерве — вдруг бабка в подпол полезет? А он же уже пахнуть начал, и бабка в самом деле полезла. Приходим, а нас ждет милиция. И я вижу: Саша спеклась, сейчас все расскажет. И говорю: муж Александры Тимофеевны пришел пьяный и совершил на нас нападение, я его ударила утюгом в порядке самообороны, в результате произошел несчастный случай. Они Сашу спрашивают: так было? А Саша настолько плачет, что ничего не может сказать. Как онемела. Потом, сами понимаете, суд и срок. Саша хотела признаться, я ее отговорила. Она говорит: не понимаю, ты почему так себя ведешь, я тебе даже не родственница, в чем дело? Ну, и я призналась: понимай, как хочешь, Саша, а я тебя люблю. И пошла мотать срок. Это неинтересно, плохо только, что по досрочному не освободили, меня на драку спровоцировали, пришлось до самого звонка… А с Сашей переписываемся, но она мне не напоминает, что я ей говорила, я тоже. Про погоду она мне писала, про работу, какие книжки читала, я тоже такие начала читать, обменивались впечатлениями… Я иногда не то чтобы впрямую писала, но намекала, что я ее… Что вспоминаю все время, особенно ночью… Можно я отопью немножко?
