Она проводила меня в маленькую и такую же захламленную комнату. Там стояли круглый стол (такой был когда-то у моей бабушки) и несколько вытертых до золотистых залысин деревянных стульев с круглыми спинками. Красная бархатная скатерть во многих местах была протерта до ниток, но посередине стояли роскошный фарфоровый чайник с китайским узором и чашки, которые светились в мягком свете закатного солнца, как морские раковины.
Вообще, я заметил, что многое из этого хлама было достаточно дорогим, почти эксклюзивным.
Тамара Александровна, не спрашивая, налила мне чаю из китайского чайника и требовательно уставилась на меня своими острыми глазами.
– Вы что-нибудь узнали?
Я смутился.
– Ну… Я был там и понял, что это заведение слишком закрыто для получения какой-либо информации. Думал, что будет проще. Поэтому мне необходимо, чтобы вы рассказали обо всем поподробнее.
– О чем именно?
– О воспитании в лицее, – сказал я. – О том, как туда попадают и как выходят, о дальнейшем пути воспитанниц, об учебе…
Она вздохнула:
– Это действительно закрытая информация.
– Но вы должны рассказать мне все, что знаете, иначе я ничего не смогу выяснить.
– Хорошо, юноша, – снова вздохнула она. – Однако я не являюсь хорошим примером следования этому учению, как вы уже поняли. Пейте чай…
Мне пришлось взяться за чашку и навострить уши.
А старушка встала и полезла куда-то в шкаф, открыла ящички, из которых начали выпадать различные скомканные вещи – старые туфли, шляпки, белье. Пожилая дама каждый раз недовольно покачивала головой и дергала другие многочисленные ящички, из которых также вылетали бумаги, письма, фотографии.
Через каких-то пять минут весь пол был устлан разного рода мелочевкой. Даже стеклом разбитой вазочки, которая почему-то оказалась в боковом проеме письменного стола.
Наконец с победоносным видом и вспотевшим лбом пожилая дама вытащила из-под стопки белья вышитое полотенце и развернула его перед моими глазами. Полотенце было пожелтевшим, темным от пыли на сгибах, но на нем достаточно четко сохранилась вышивка филигранных букв, обрамленных узором переплетенных трав и цветов.
Я прочитал вышитый крестиком столбик слов:
Благодарность.
Уважение.
Послушание.
Молчание.
Терпение.
Служение.
Усердие.
Верность.
Заботливость.
Хозяйственность.
– Что это? – спросил я.
– Это десять заповедей Устава ЛПЖ, которым нас учили. Это главные правила жизни. Залог счастья. Каждая девушка должна была вышить их на своем свадебном полотенце и никогда не нарушать. Такое полотенце, – вздохнула старушка, – было и у Тамилы…
– У меня была возможность кое-что узнать, – сказал я, – и выяснилось, что девушки с таким именем в лицее не было.
– Ох, а разве я вам не сказала? – улыбнулась дама. – Нас, лицеисток всех времен, издавна называли по первым буквам наших полных имен.
– То есть? – не понял я.
– То есть Тамилочку называли Тур, ведь ее полное имя – Тамила Устиновна Рожко.
Я чуть не сказал: «Не фига ж себе!», но вовремя спохватился. Зато понял, почему у моей ночной колибри было такое странное имя.
– А зачем так делать? – спросил я.
– Понимаете, в лицее считается, что называть друг друга своими именами – это идти на неформальное сближение.
– А что же тут плохого? – не понял я.
– Но ведь это тянет за собой ненужные эмоции и действия! – серьезно ответила старушка.
– То есть? – как попугай повторил я.
– К примеру, дружба за пределами лицея. Или память о семейных связях…
– Странно… – пробормотал я.
– Ничего странного, – начала объяснять Тамара Александровна. – Просто женщина должна быть свободна от всего, что мешает ей быть хорошей женой своему мужу. А быть хорошей женой – это главная цель и предназначение!
Я вспомнил разговор с Барсом и подумал, что, возможно, в этом есть смысл. Попросил собеседницу рассказать обо всем подробно. И вот что услышал.
– Лицей как тайный орден существовал издавна. Вначале это были некие монастыри, но в них воспитывали не монахинь, а наоборот, женщин, которые бы полностью умели удовлетворять все потребности мужской части мира. На уроках истории нам показывали старинные гравюры времен инквизиции, когда эти монастыри сжигали как рассадники ведьм. Но со временем, когда богатые мужчины поняли их цель, начали всячески поддерживать подобные заведения по всему миру. Вскоре возникли определенные программы обучения. И главными являлись те постулаты, которые вышиты на этом полотенце, и определенные условия, за пределы которых нас учили не заходить. В мое время методы усвоения материала были достаточно жесткими. Каждый постулат Устава мы должны были подкрепить практикой. Это остается с тобой на всю жизнь, на уровне рефлексов…
Она тяжело вздохнула.
Мне оставалось просто еще раз повторить «то есть», и она продолжала:
– Скажем, первый постулат – «Благодарность…» – она задумалась. – М-м-м… Как бы вам объяснить?.. Это самое первое, что ты должна чувствовать к человеку, выбравшему тебя среди тысячи других. Благодарность – основа отношений. Когда мой будущий муж – я уже говорила, что он занимал высокую должность, – впервые подошел ко мне, в результате нашего обучения и практики я физически почувствовала мощную волну благодарности и невероятное счастье. Времена тогда были тяжелые – мы все должны были быть благодарными.
– Интересно, – сказал я, – как можно научить благодарности? Если человек эгоистичный, разве можно научить его быть благодарным?
– Вы правы. Именно поэтому благодарность надо культивировать на рефлекторном уровне!
– Что значит «на рефлекторном уровне»? – не унимался я.
– Для того и существовала практика!
Я чуть не расхохотался:
– Какая?!
– Вы напрасно смеетесь, – строго сказала Тамара Александровна. – Я же сказала: практика была достаточно жесткой. Не знаю, как сейчас, а у нас было так: десять дней нас не кормили, а потом давали поесть. Этой едой были дождевые черви. Правда, их немного присыпали сахаром и…
Из меня сам по себе вырвался определенный горловой звук.
– …но после голодания, – продолжала старушка, – мы целовали руки наставнице.
– Какой в этом смысл? – не выдержал я.
– Большой. Мы должны были быть благодарными и за червей, и за пирожные. Все равно.
Я хотел сказать, что это какая-то ерунда, но сдержался: пускай рассказывает дальше. И задал новый вопрос:
– А как «воспитывали» молчание?
По-разному… Мы носили во рту подсоленную воду по нескольку часов. А потом выплевывали ее в стакан. Если у кого-то было меньше, чем нужно, того наказывали.
– А терпение?
– О, тут тоже было много разновидностей практики. Тяжелее всего для меня было простоять сутки на коленях, а потом безупречно станцевать вальс под музыку Штрауса. «Голубой Дунай»… До сих пор, как услышу эту музыку, мои колени начинают ныть…
Она улыбнулась.
– Но все это очень пригодилось, когда мы начали жить самостоятельно. Нервы у нас никогда не сдавали. И все мы были счастливы… Лицей научил нас этому.
– Вы и сейчас разделяете эти взгляды? – осторожно спросил я.
– Какие именно? – немного нервно уточнила она.
– Ну, то, что главная цель жизни женщины – удовлетворять все потребности мужчины?
Она сжала губы и задумалась, а потом сказала:
– А какая может быть еще?
Я пожал плечами:
– Ну, к примеру, чего-нибудь достичь самой. Проявить свои способности. Сделать карьеру. Или… – я выдержал паузу. – Полюбить того, кого хочешь, а не того, кто выберет тебя, как… попугая на птичьем рынке.
– Слава Богу, юноша, с середины 60-х годов руководство нашло способ успешно выгонять эти неправильные мысли из голов! – строго сказала она и добавила: – Если бы такой способ существовал раньше, я бы не изуродовала свою жизнь из-за этой, как вы говорите, возможности выбора! Мой первый муж был богат, и я жила у него как у Христа за пазухой! Но тот другой…
Она как будто задохнулась и замолчала. Я молчал, ожидая, пока она сможет продолжать.
– …тот другой… Он заставил меня забыть все. И я потеряла свой рай. Наверное, поэтому и начала искать дочь, внучку. А это оказалось ошибочным путем, потому что теперь я страдаю! А нас не учили страдать.
Она опустила лицо в большой носовой платок и сдавленно произнесла:
– Почему, почему моя девочка умерла?! Неужели она пошла по моему пути и я – виновата? Почему об этом думаю только я?! Ее мать и отец живут весело и спокойно. Они ничего не знают и остаются счастливыми. Вот это и есть то, ради чего люди отдают на обучение своих дочерей: чтобы быть счастливыми, не переживать и не страдать.
Я подумал, что это странная логика.
Но возможно, в ней есть какой-то высший смысл? Мне не хватало родителей, их гибель до сих пор причиняла мне боль. А если бы я совсем не знал их, возможно, не было бы так больно?
