— Ни в какую тюрьму ты не сядешь, — сказала я, встала и бросила кассету с записью вниз, в море.
И тут она наконец заплакала.
...
185. Сегодня вечером снова позвонила Мерседес.
— Жди меня у съезда на шоссе, — сказала она. — Я буду на «даймлере». Ровно в восемь.
— В восемь я ужинаю.
— Ровно в восемь. У съезда на шоссе.
186. У съезда на шоссе я села в «даймлер», и Мерседес — за рулем была она сама — повезла меня на свое любимое место, на квакерское кладбище.
Заглушив движок, она не вышла из машины, даже стекла не опустила, пока не выложила мне все, что сумела разведать.
— За последние два дня, — сказала она, — нашим пайн-пойнтским друзьям как будто бы удалось выяснить — путем кропотливых разысканий, они что называется землю носом рыли, — что Маддокса убила жертва какого-то незначительного его эксперимента, имевшего место много лет назад, как выразился в моем присутствии Доналд Молтби. Я, конечно, спросила, что они намерены делать с этой информацией. Отдадут виновника под суд? Он заюлил, замямлил, попытался увильнуть от ответа, но я одержала верх. Шантаж — замечательная штука, когда положение отчаянное.
Как бы там ни было, он объяснил свистопляску последних дней, скоропалительный приезд министров и прочая. По всей видимости — и кто бы усомнился! — Колдер имел весьма много контрактов, причем весьма важных, с разными правительственными департаментами, и в минувшие выходные все эти департаменты были представлены здесь: ЦРУ, Министерство внутренних дел, госдеп, Министерство здравоохранения, а прежде всего, как я поняла, Министерство обороны.
У Доналда своя особая манера рассказывать такие вещи. Он всегда дает почувствовать легкую снисходительность, то и дело вставляет «вы же понимаете», а сам изо всех сил старается, чтобы собеседник ничегошеньки не понял. При этом он способен прямо-таки лучиться обаянием, хотя на меня оно не действует, его обаяние. Но иной раз полезно сделать вид, что действует… и даже может привести его к конечной цели. — Мерседес взглянула на меня. — Секс тут ни при чем, Ванесса. Боже упаси. Но я — это имя и деньги. Вот на что зарятся Доналд Молтби и иже с ним. Не дождутся! — Она затряслась от смеха над собственной храбростью. — А теперь давай-ка пройдемся.
Мы вышли из машины и зашагали меж могильных плит с незатейливыми надписями — Кэтрин Мэри, и Чарити Грейс, и Альберты, и Обадии 1785-го, 1863-го, 1912-го.
— Как видишь, наши друзья на Мысу — вы уж извините, что я использую слово друг [50] — Это она сказала очередному квакерскому надгробию. — Наши друзья на Мысу столкнулись с очень тревожной проблемой. Как только Таддеус Чилкотт установил, что Колдер скончался отнюдь не по естественным причинам, а оттого что посредством крема от загара ему ввели смертельный паралитический ад, они стали лихорадочно соображать, которая из их многочисленных программ послужила мотивом убийства. Во всяком эксперименте есть, видишь ли, свои жертвы, и кое-кто из этих жертв жаждет мести. А значит…
Это были эксперименты, которые проводились для Министерства здравоохранения? Или внутренних дел? Обороны? ЦРУ?
Им нужно было выяснить, какой из экспериментов оказался под угрозой, понимаешь? Кого надо разыскать и остановить, пока национальной безопасности не нанесен еще больший ущерб.
В итоге с помощью твоего дружка Невилла — не спрашивай, как именно, — они установили, что спровоцировавший убийство эксперимент — тот самый, «незначительный» — имел место много лет назад в Монреале, Канада.
Поразмыслив, они решили, что лучше всего назвать смерть Колдера естественной. Скажем, вызванной сердечным приступом или инсультом. Так они обезопасят себя от неприятностей публичного судебного разбирательства, ведь публичные разбирательства неизменно вскрывают много больше, чем следовало бы. — Секунду-другую Мерседес помолчала. — Поразительно, а? Их концепция риска не имеет никакого касательства к людям, которых они убивают и калечат своими экспериментами. Она имеет касательство лишь к тем, кто обнаруживает, что они продолжают убивать и калечить.
Мерседес остановилась возле семейного участка и прочла надпись на памятнике:
Амос Айви и его жена Лавиния,
рожденные и умершие во Христе,
и их сыновья
Енох, Исаия, Иессей
и
Адам
Все скончались во время
великого холерного мора
июнь/август 1847 г.
Бог есть любовь
Мерседес просто стояла и разглядывала надгробие, как случайный турист, — отмечая милые библейские имена и печаль этой семейной трагедии.
Потом она проговорила:
— Подумать только. Если б Колдер Маддокс жил и работал тогда, в тысяча восемьсот сорок седьмом, никому из семейства Айви не пришлось бы умирать.
Тут долго думать незачем.
— Подозреваю, что они бы предпочли умереть в свой час, — возразила я.
— Может, ты и права, — отозвалась Мерси. — По крайней мере они ушли все вместе.
...
187. Когда Мерси привезла меня обратно в «АС», было уже поздно, и я устала. В гостиницу я вошла одна. В холле царил полумрак. И из темноты до меня донесся очень знакомый голос:
— Добрый вечер, Ванесса.
— Добрый вечер, Арабелла.
Она расположилась в углу, совершенно одна.
— Я ждала тебя. Пожалуйста, присядь. — Арабелла жестом указала на место моей матери, на ту самую подушку, где Роз Аделла восседала в составе Стоунхенджа. Раньше я никогда там не сидела.
Арабелла наклонилась вперед, неверный свет превосходно дополнял каждую кость ее лица и каждую волну ее волос.
— Ты наконец во всем разобралась?
Ни руки, ни ноги ее не шевелились.
— Я не понимаю вас, Арабелла.
— Неужели я должна сказать напрямик? Ты меня огорчаешь.
— Простите.
Она немного поерзала и переместила свой вес на правую ягодицу, чуть отстранившись от меня.
— Пожалуй, в последнее время я многовато говорила об огорчениях.
— Да, — сказала я. — Что верно, то верно.
Она улыбнулась.
— А вот это мне нравится — твоя шустрость.
Я промолчала.
— Ну что ж, теперь нужно объяснить, почему я ждала тебя здесь и хотела помочь.
— Помочь? Мне?
— Да. — Арабелла глубоко вздохнула. — После смерти Колдера Маддокса я в течение последних, поистине бесконечных дней наблюдала в твоих действиях определенную логику. А именно: как только возникал какой-нибудь слух насчет Колдера, Ванесса непременно прослеживала, в чем дело.
Я кивнула.
— Я не возьмусь давать сводку событий, Ванесса, ведь и без того ясно, что тебе известно куда больше деталей и куда больше всяких инцидентов. Однако должна сказать, за эти несколько дней ты прямо на глазах постарела, а мы не стареем так вдруг, без серьезной причины.
— Мне скоро шестьдесят, Арабелла.
— Фу! Думаешь, я о возрасте?
Я покачала головой. Неправда.
— Я имею в виду другое: тебя что-то тяготит. Верно?
Я не проронила ни слова. Не пошевелилась. Руки лежали без движения.
— Такая смерть — самая для него подходящая, — неожиданно сказала Арабелла. — Насильственная смерть наименее привлекательна. Но и жизнь его была непривлекательна, полна насилия, особенно в глазах людей, которые действительно понимали, кто он такой и чем занимается. — Она умолкла на долю секунды. — По-моему, ты понимала, вернее, теперь вполне поняла, кто он был и чем занимался.
Я смотрела в пол. Да, я поняла.
— Ты не находишь, что будет весьма огорчительно, если теперь эту справедливую и подходящую смерть испортят нелепым рескриптом правосудия? Под правосудием я конечно же разумею писаный закон… — Долгая пауза. — Поиски и поимка убийцы не послужат благой цели. Некоторые и без того достаточно настрадались.
Она знала.
Я кивнула.
Мне бы следовало изумиться. Но ничего такого я не испытывала. Примерно как в то утро, когда умер — был убит — мой отец, а я, стоя под дождем, встретилась глазами с полковником Норимицу: каждый из нас знал, что знает другой, каждый понимал писаный закон и подчинялся ему, с сожалением.
И сейчас мне хотелось посмотреть Арабелле прямо в лицо. Хотелось, чтобы и она посмотрела на меня. Хотелось, чтобы мы видели друг друга — прямо сейчас, в миг узнавания. Но я понимала, это невозможно. Целиком пропасть меж нами не исчезнет никогда. Своего рода деликатная учтивость останется.
Арабелла встала.
— Поздно уже. Мы сказали достаточно.
Я тоже встала.
— Хочу кое-что тебе подарить, Ванесса. — Она сунула руку за подушки. — Сегодня вечером закончила.
Арабелла протянула мне узкий мягкий сверток, запакованный в тонкую белую бумагу.
