Неудовлетворенные любовницы часто бывают великими любительницами поплавать: они ищут в воде успокоения. Ио поплыла на север и вышла на иллирийском берегу, но овод по-прежнему гудел и вился вокруг ее крупа. Она снова пустилась галопом через равнины и горы, заламывая шею и пытаясь дотянуться до хвоста. Затем бросилась в Дунай, доплыла до Черного моря, побежала по берегу и снова бросилась в волны, чтобы перебраться на азиатскую сторону. Пролив, который она пересекла, до сих пор хранит память о ней, ведь «Босфор» значит «коровья переправа».
Ио стремглав проскакала через Малую Азию. Двигаясь вдоль Кавказа, она заметила Прометея. Они обменялись на миг отчаянными, горестными взглядами: прикованный узник и беглянка, оба терзаемые тварями, олицетворяющими их несчастья: у нее — желание, у него — гордыню.
На самом деле они были созданы друг для друга, но ничего не могли друг другу дать.
Безжалостный овод не оставил Ио времени даже растрогаться и помечтать. Земля Мидии, потом земля Бактрианы летела под ее копытами; но даже многоводный Инд был бессилен унять ее боль.
Оставался всего один речной бог, в чьи воды Ио еще не окунулась. Сквозь раскаленные пустыни она вернулась из Индии и направилась в Египет. Скакать она уже не могла, сил хватало только на трусцу. Она тяжело дышала, но позади по-прежнему язвил овод. Ио рухнула на колени у нильских вод, измученная, дрожа боками и высунув язык. Бедняжка так отощала, что прохожие думали, будто она вот-вот умрет. Вдруг она подняла голову к небесам и душераздирающе замычала:
— Зевс! Зевс! Когда же ты освободишь меня? Когда вернешь мне женский облик?
— Ага! Вот она и призналась! — вскричала Гера торжествующе.
Тогда я гневно прогремел:
— Ну да, она призналась! А я был слишком малодушен, чтобы признаться первым. Но не ты ли сама напророчила после битвы с гигантами, не ты ли изрекла, что боги должны соединяться со смертными?
— Я не помню.
— А я помню! И ты должна считать себя польщенной, что я выбрал одну из твоих жриц. Что до меня, то мне надоели твои жестокости. Ты подчинишься мне и отзовешь своего слепня!
— Никогда!
Нашу ссору на Олимпе помнят. Получив столь прямой отпор, я уже не мог сдерживать свою ярость.
— Раз ты сама меня к этому вынуждаешь, я тебя накажу... Гефест! Принеси-ка мне канат, крюк и наковальню!
Я связал Геру, подвесил ее за волосы к небу, а к ногам прицепил наковальню.
— Так и будешь висеть до...
Я вполне серьезно решил держать ее в этом положении до скончания времен. Но тут взмолились мои дети. Вопли Геры исторгли у них слезы. Гефест требовал назад свою наковальню. Мой гнев поутих, и я позволил себе смягчиться.
— Так ты отзовешь своего гнусного слепня?
— Да!
— Перестанешь изводить Ио?
— Да!
— Не будешь пытаться отомстить Гермесу?
— Нет!
Овод был отозван, Гера отвязана, к Ио вернулся ее первоначальный вид. Я выдал ее замуж за одного порядочного смертного, вдового и не слишком блестящего царька по имени Телегон. Он уже давно миновал свою юность и не был исключительным ни в чем, кроме прямоты и превосходства своей души. Это был, конечно, не такой супруг, какого Ио себе желала, но приходилось поторапливаться, поскольку почти сразу же она родила на берегах Нила нашего сына Эпафа, которого Телегон воспитал с такой же заботой, как если бы он был его собственным.
Эпаф стал великолепным и могучим царем. Он женился на прекрасной Мемфис, дочери бога-Нила, и царил над всем Египтом. После его смерти подвластные народы стали чтить его в обличье божественного быка Аписа.
Мемфис родила Эпафу дочь Ливию, а та впоследствии родила двоих мальчиков. За первым, Белом, остался Египет, а второй, Агенор, отправился странствовать и основал царство на побережье Сирии.
Третьей из моих смертных любовниц была дочь Агенора.
Народ Ханаана. Европа и Бык. Похищение
Будучи правителем предприимчивым, честолюбивым, уважаемым, Агенор, называемый также Агнор, или Кнас, или еще Ханаан, быстро сделал свой народ одним из самых процветающих в мире. Землю Ханаана узнавали уже по одному только ее запаху, поскольку густые и хорошо возделанные апельсиновые рощи наполняли благоуханием прибрежный воздух.
У народа Ханаана, столь же ловкого в торговле, сколь и в земледелии, было немало отважных мореплавателей. Его ремесленники обнаружили, что песок, расплавляясь от жара печей, превращается в тягучее вещество, которое можно окрашивать и которое, остынув, становится хрупким и пропускает свет. Украшения, кубки, переливчатые вазы — стекло во всех его видах и для всякого употребления скоро должно было завоевать рынки.
В этом самом царстве Ханаана жрецы и птицегадатели воздвигли ряды посвященных небесным божествам обелисков, которые служили для определения часов дня, для счета месяцев и лет, для измерения передвижений небесных тел. Наконец, именно там стали погребать мертвых не с прижатыми к груди коленями, но вытянутыми, и класть их в каменные саркофаги. Теперь мертвые отправлялись в Преисподнюю не в позе зародыша, не как бессознательные и слепые младенцы, возвращаемые во чрево Великой праматери, а вытянувшись во весь свой рост, как подобает настоящим людям или богам.
Женщины в том краю были красивы. Для расчесывания волос и сооружения причесок у них имелись костяные гребни, а также маленькие ложечки, чтобы чистить ногти. Они выщипывали брови, если те были слишком густыми, пользовались притираниями и мазями, и их платья были затканы рисунками приятных для глаз цветов.
Агенор, или Кнас, или Ханаан, имел пятерых сыновей и одну единственную дочь, Европу. Я скоро заметил ее. Она была резвой, яркой, светлокожей, лучилась здоровьем; ее блестящий и горячий взор выражал надежду, а крепкое сложение не портило изящества. Она ходила так, как другие танцуют. Видеть, как она обнажается на пляжах с мелким песком и, распустив волосы, бросается в волну, было отрадой; видеть, как она впивается зубками в апельсин, было наградой — для богов, чьими стараниями растут плоды. Прекраснобедрая, гладкобедрая Европа была смела и даже отважна. Я заметил, что она любила подходить к стадам и крутиться около быков...
Не сегодня началось, дети мои, что бык вас притягивает и даже завораживает. В его обманчивом благодушии таится угроза, его взгляд — загадка. Бык позволяет приблизиться, но потом отстраняется; он пасется на ваших лугах, но полностью вам не принадлежит. Укротить быка всегда было вашей мечтой, но он так и остался неукрощенным. Вы сумели стать хозяевами самых тяжеловесных животных, слонов, например, или самых жестоких, как лев или тигр; вы можете их дрессировать, показывать на ярмарках, заставлять их кружиться, сидеть или прыгать сквозь огненный обруч. Вы можете добиться от медведя, чтобы он танцевал, от тюленя — чтобы он играл с вами в мяч; можете заставить птицу петь, змею — раскачиваться в такт, можете даже научить блох тянуть крошечную повозку. С быком же вы не можете поделать ничего. Ничего иного, кроме как оскопить его, пока он еще теленок, чтобы надеть на него ярмо; но тогда это уже не бык. Он восхищает вас именно потому, что у вас нет над ним власти, и единственный подвиг, который вы можете с ним совершить, это увернуться от его внезапной и яростной атаки, и тогда уж он сам заставит вас поплясать! Это животное олицетворяет собой тайну мира и его первобытные силы.
Итак, красавица Европа, дочь Ханаана, крутилась около быков. Однако как-то раз, придя на взморье Сидона, чтобы полюбоваться теми, которыми владел ее отец, она обнаружила одного лишнего.
Его невозможно было не заметить. Я выходил из моря медленно, грузно; у меня была совершенно белая, просто сверкающая белизной шкура, за исключением маленького рыжеватого кустика последи лба, между рогами — рога я выбрал себе короткие, в виде полумесяца, и гладкие, словно из алебастра. Своей массивной статью я превосходил остальное стадо, могучая грудь еле помещалась между короткими ногами с полированными копытами.
Временами я испускал хриплый рев, потом бросался в атаку, вздымая песок перед ноздрями, просто чтобы показать свою силу и придать больше гордости тому, кто решит, что задобрил меня.
Я помчался на Европу, та кинулась прочь со всех ног, потом вернулась, поскольку я остановился, и обошла меня кругом, любуясь с безопасного расстояния. Мы посмотрели друг на друга — и я лег. Она приблизилась — я вскочил. Она снова отбежала — я притворился, будто иду пастись. Она вернулась — я повернул к ней голову и остался недвижим. Мы долго смотрели друг на друга. Наконец она позвала меня:
— Бык, бычок, белый красавец!
Я сделал шаг, второй, очень медленно. Она, держа корзинку в руках и не переставая за мной следить, начала рвать цветы; мне тоже бросила издали два-три цветка. Я сжевал их, потом опять посмотрел на нее и приблизился на несколько шагов.
