– Иван-то все два года продержался. Не пил, – тихо заговорил Николай... Да, все два года Иван не согрешил ни единой каплею, поборов свое хотение, придушив в себе тягу к этой дикой анестезии русской жизни, он всегда мучительно помнил, что закодированный... И Андрейка, дьявол Андрейка, оказавшись в проигрыше, выставил неминуемую наградную литру. Все произошло в пивной, в той самой рубежницкой пивной, где когда-то Андрейка грозился перед Михаилом одолеть своего «супостата», за которым неусыпно следил, кого норовил сбить с панталыку, над кем хотел позубоскалить при ненароком случившемся срыве.
– Ну че, Вань, на! Бери! – говорил Андрейка в окружении любопытствующих мужиков, выставляя на стол пару бутылок. – Вокурат два года протерпел. Я проспорил, вишь – выставляю... Ну че, бороду чешешь? Я тя насквозь вижу: соскучился! На вот, заслужил! Законную! – И Андрейка с веселой пораженческой злостью сорвал за ушко пробку, повернул бутылку вверх дном – полил водку в пол-литровую пивную кружку. И вылил ее всю! Почти до венца! – Заслуженная, пей!
Иван не произносил ни слова, смущенно и торжественно улыбался, как улыбается именинник, в честь которого произносят речь. На полную кружку покосился с насмешливым удивлением, будто принимал все это за игру.
– Ну че ты? Давай празднуй! – громко раззадоривал Андрейка, привлекая к зрелищу все больше посетителей.
Иван окинул взглядом обступивших мужиков, усмехнулся, хмыкнул и осторожно потянул руку к кружке. Он уже огладил бороду, предстартово выдохнул и под общее затухание голосов поднес кружку к губам. Но на какое-то время растерялся, будто что-то забыл или не учел, и даже немного побледнел, будто жуть, пропасть разверзалась перед ним; потом оглянулся на входную дверь пивной, будто некстати, под руку, могла его окликнуть Наталья или кто-нибудь из четырех его детей мог подглядывать за ним, и наконец опережая повторные бодрительные зазывы Андрейки, решительно приложился к кружке.
Все мужики молча, заинтересованно следили: одолеет всю или прервется? А жаднее всех наблюдал Андрейка, скривя рот в ухмылке: всю вольет Иван – «ну че ж, молодец!», – а если сбои – значит, «кишка тонка», – тогда хоть малое утешение самолюбию проигравшего Андрейки. В кружке убывало – терпеть зрителям пришлось недолго.
– Ха! Целую! До дна!
– Ну, силен Иван!
– Знай наших!
– Я ж говорил, што соскучился! Всю хлобыстнул!
Пивную наполнил беспорядочный говор мужиков, возгласы Андрейки; некоторые стали расходиться, считая, что главное действо позади; и никто вовремя не всполошился, а кто-то всполошился запоздало и безнадежно, увидев, что по лицу Ивана поползли красные неестественные пятна, словно внутри у него занимался пожар. Иван замотал головой, хотел вроде бы что-то сказать, попросить, но не смог и зажмурился. А потом, как от испуга, резко, широко открыл глаза и враз весь побледнел, и даже не просто побледнел, а будто стал сзелена, и задышал тяжело-тяжело, шумно. Он попробовал идти, но пошатнулся, вцепился руками в край стола и захрипел, стал произносить что-то нечленораздельное; он еще поднял руку и обернулся ко всем, будто хотел что-то сказать или выкрикнуть, но никто ничего больше от него не услышал: ноги у него подкосились, и он рухнул на грязный, затоптанный пол. Он упал навзничь, раскинув руки, задрав бороду, он еще судорожно дернулся всем телом и остановился.
– ... Его откачать пробовали, – рассказывал Николай, покусывая сухую травинку. – Не смогли. Он ведь с работы шел – на голодный желудок. Да столько времени не пил. Да и водка черт знает какая... Андрейка-то потом слезами ревел, перед Натальей на колени вставал, казнился. Ясно, что он смертного умысла не держал, по дури полную кружку подсунул. Да не воротишь... Наталья-то теперь все молчит. Как в воду окунули...
В остывающем осеннем небе еще ярко, лучисто светило солнце; в бесконечных нитках железнодорожных электропроводов таилась несбыточная мечта о необъятных пространствах; беспризорная пегая дворняжка бегала возле станции, попрошайничала у людей жалостливым взглядом. Николаю и Михаилу подходило время расставаться. Николаю надо было на проходящую электричку в город, а Михаил мог еще посидеть, да и нужно ему было посидеть, потому что его немного мутило от выпитой заупокойной водки.
Вскоре Николай, брат покойного Ивана, ушел. От него осталась только примятая трава вблизи березы, пустой шкалик из-под водки и следы на желтых песчаных прошлепинах тропки, которая извилисто белела на солнце. И все это: примятая трава, порожняя бутылка, следы на песке – были так беззащитны, так недолговечны и мимолетны по сравнению с негасимым солнечным светом.
ЛАТЫНИН Валерий Анатольевич – поэт, прозаик, публицист. Потомственный донской казак. Закончил военное училище в Алма-Ате, работал военным журналистом, редактором. Один из инициаторов возрождения казачества. Полковник запаса. Автор поэтических и прозаических книг, вышедших в Москве и Красноярске: «Увольнение из детства», «Неотмирающие корни», «Казачья застава», «Черти и ангелы», «Чертополох», «Нестареющая боль» и др.
Член Союза писателей России. Живет в Красноярске.
Свою семнадцатую весну я встречал в Казахстане. Заснеженный и коварный в зимнюю пору Курдайский перевал под жаркими лучами солнца быстро скинул ледяной панцирь, обильно затравел и зажег по южным склонам алые фонари тюльпанов. Такие большие и красивые мне прежде не доводилось видеть. Да и сами горы тоже. Синевато-зеленые предгорья, расшитые разноцветьем трав, голубые леса тяныпанской ели, альпийские луга, белые шапки нетающих ледников... Взор то и дело устремлялся на ближайшие к поселку отроги Киргизского хребта и неустанно блуждал там, как зачарованный турист или скалолаз. Я часами мог сидеть на каком-нибудь валуне и неотрывно смотреть на дивную гряду гор, дорисовывая в своем воображении красоты этого, неведомого мне царства природы.
Мой школьный приятель Миша Токарев, с которым мы уже успели пару раз поохотиться на кекликов – горных куропаток, добровольно вызвался быть моим гидом-краеведом и инструктором по горной подготовке. Он провел меня по окрестностям уранового карьера, рассказал таинственную историю о заброшенных золотодобывающих шахтах, показал ближайшие к поселку пещеры и горные озерца. Для меня – урожденного степняка, прожившего шестнадцать лет в донской станице, горы казались сказочно таинственными и оттого несказанно притягательными.
– Нравится? – спросил как-то Михаил, перехватив мой восхищенный взгляд.
– Угу, – кивнул я, – очень.
– Это еще только «присказка», а «сказка» за Кайташом. Там настоящая красотища: арчевые леса, голубые ели, горячие источники... Хочешь увидеть?
– Спрашиваешь...
Мы договорились очередную годовщину Победы отметить походом в горы с ночевкой. Сборы были недолги... Купили несколько банок консервов. Взяли с собой по солдатскому одеялу и по танковой куртке. Надели трикотажные спортивные костюмы, обули кеды. Прикрыли головы от солнца солдатскими панамами... Вот и все снаряжение.
Утром восьмого мая отправились на попутке в столицу соседней республики город Фрунзе, оттуда пригородным автобусом – в поселок Кайташ.
И вот он – исток мечты – подножие Киргизского хребта. До вершины – рукой достать, подняться на первый холм и...
Шли мы с небольшими привалами по едва заметной полевой дороге часов пять, а заветная вершина все не приближалась. За первым холмом оказался второй, потом третий, четвертый... Ноги в резиновой обувке взмокли, неприятно скользили внутри кед. Солнце нещадно прожаривало головы сквозь «сковородки» панам. Негде было укрыться от него даже во время отдыха. Местность в основном безлесая, с редкими кустами боярышника и колючими купами татарника или чертополоха, между которыми еще зеленели, удерживаясь за весеннюю землю когтистыми корнями, шары перекати-поля.
Под одним из кустов боярышника, на краю небольшого оврага, мы перекусили и немного прикорнули на своих вещмешках, разомлевшие от жары и пищи. Казалось, что проспали недолго, но солнышко успело подкатиться к белым вершинам гор, и, потеряв свой былой накал, не обдавало жаром, а будто красило предгорья золотистым настоем лучей. Воздух посвежел и – наполнился медовыми ароматами цветущего разнотравья.
– Надо торопиться, – сказал Михаил, – не успеем добраться до леса, останемся без дров. Замерзнем ночью. Да и вообще, без костра небезопасно ночевать.
Мы резво возобновили подъем. Но быстро сбили дыхание и невольно замедлили движение. Горы не любят попрыгунчиков. Здесь нужнее неторопливая основательность, расчетливость действий. У меня же вообще не было никакого альпинистского опыта, да и товарищ, как оказалось, больше слышал от других, чем испытал сам. Мы понуро тащились вверх по склону горы, уже почти не обращая внимания на окружающую природу, задавшись единственной целью – подняться к зарослям арчи до наступления темноты. В разлившихся сумерках не сразу увидели одинокую юрту и загон для скота. Просто нас неожиданно остановил женский крик: «Эй... эй, болалар, кель манда! Кель... кель...»[9] Навстречу торопилась женщина в белой национальной одежде.
