— О, Господи, только не спрашивайте меня про дело Хэрли! — сказал он, закрываясь руками.
Они с Джеком зашли в бар поболтать. Джека все еще интересовало это дело, поскольку оно было связано с тем периодом его жизни, который уже отошел в прошлое и, однако же, не полностью отошел: ведь дело Хэрли свело его с Рэйчел. После 1967 года на Юге слушалось несколько дел менее серьезных и менее трудных — обвинения в непредумышленном убийстве или в намерении нарушить конституционные права, и все они закончились осуждением белых южан, хотя присяжные были белые, так что времена постепенно менялись и ситуация выглядела не столь безнадежной, как раньше. Поэтому Джека удивил и даже раздосадовал скептицизм Броуера.
— Это просто фантастика, что вы запомнили мое имя, — расхохотался Броуер. — Я не слишком афиширую мою роль в этом деле, и лишь в нескольких статьях было упомянуто обо мне. Да в общем-то я не так уж и много сделал. Но не могу сказать, чтобы я строил защиту как-то иначе, чем Ливи. Просто ему не повезло… Что ж, вы знаете Яву, верно? Не так хорошо, как я, к счастью для вас, а я провел там семь недель, и мне повезло, что мы проиграли, иначе там меня бы и схоронили. Сволочи! Весь округ — а значит, весь северо-восток штата — не одну неделю вооружался, и все вели себя так, точно в скверном телевизионном фильме: полиция останавливала нас за превышение скорости, проверяла документы и номера машин, какие-то здоровенные парни толкали нас на улице, даже маленькие детишки обзывали нас! А присяжные просто вышли из зала гурьбой и тут же вернулись со своим вердиктом. По-моему, им и четырех минут на это не потребовалось.
Джек сочувственно кивал.
— Самые важные свидетели с нашей стороны выглядели черт знает как, — продолжал Броуер. — Не знаю, что с ними стряслось — то ли они были до смерти перепуганы, то ли всегда были такими. У меня впечатление, что их накачали наркотиками. А вот дружки-приятели полицейских — те, наоборот, были с хорошими манерами, хорошо одеты, и все их показания сходились — опять же как в телевизионной пьесе. Очень скверной пьесе, где все слишком уж тщательно подогнано, время идеально выверено, диалоги отработаны и — никаких заминок. Все они твердили одно и то же: бутылка из-под кока-колы, выстрелы в порядке самообороны; Господи, да они могли бы спеть свои показания хором, в унисон! После того как был оглашен вердикт, все точно с ума посходили: обнимались, целовались, женщины плакали, даже убийца плакал — я забыл, как его звали… Сторр… я очень старался забыть это имя. А мэр города даже устроил банкет, чтобы отпраздновать победу.
Джек снова кивнул. А сам в это время думал: «Слава Богу, что это был не я».
Потом, когда Броуер заговорил о другом, Джек подумал: «А я мог бы провести дело лучше…» И он представил себе чудо: как присяжные возвращаются, продебатировав долгие часы, и старшина их — диво дивное, произносит: «Виновен». Так ведь могло быть. И заголовки крупными буквами: «ВИНОВЕН ВИНОВЕН ВИНОВЕН ВИНОВЕН…»
По четвергам Броуер приезжал в Детройт, и они с Джеком иной раз встречались, чтобы выпить. И всякий раз, когда они встречались, Джек чувствовал странное возбуждение, которое возникало у него при мысли, что не он вел и проиграл это дело — не Джек Моррисси. Другой человек пошел ко дну, не Джек. Поэтому он испытывал какое-то странное чувство облегчения, благодарности и получал удовольствие от общества Броуера, когда Броуер не метал громы и молнии и не отрицал все подряд. Джек поймал себя на том, что в попытке поставить заслон цинизму Броуера играет роль эдакого умиротворяющего Моррисси; если Броуер говорил: «Просто не понимаю, почему мы так переживаем», Джек неизменно заявлял: «Это же ерунда; вы прекрасно это знаете».
Однажды в феврале, в особенно ветреный день, Броуер, казалось, был настроен еще ироничнее, чем обычно; они стояли с Джеком в переполненном баре на Вудуорд-авеню, Броуер был под хмельком и не выказывал ни малейшего желания идти читать лекцию своему классу. Джек заметил, что он уже опаздывает на несколько минут.
— Вы знаете, который час? — спросил он, а Броуер лишь пожал плечами.
— Ну и черт с ним, — безразличным тоном сказал Броуер. — Все равно я уже опоздал. Я всегда опаздываю.
Он допил свой стакан пива. А Джек допивать не стал — он в общем-то не любил пить днем. Он почему-то нервничал оттого, что Броуер стоит вот так, в баре, тогда как ему надо читать лекцию слушателям, которые ждут его через улицу.
— В этом классе есть нечто, что меня отталкивает и в то же время притягивает, — заметил Броуер. — Я всякий раз стараюсь задержаться и стараюсь об этом не думать, потому что… Впрочем, разрешите, я вам покажу.
— Что?
— Разрешите, я вам кое-что покажу.
— Что именно?
— Пойдемте со мной в Рэкем, и я вам покажу.
Джек считал, что на сегодня достаточно полоботрясничал. Поэтому он неуверенно спросил: «А что это?» Возможно, от стоявшего в баре дыма глаза у него начало щипать, но у него мелькнула мысль, что это от работы: он, очевидно, их перенапрягает и, пожалуй, придется завести очки. Это очень огорчило его.
А в Броуере появилось что-то игривое и одновременно застенчивое.
— Кое-что любопытное, — сказал он.
Джек нагнулся, взял свой чемоданчик — все тот же чемоданчик с ручкой из блестящего черного пластика — и вышел вслед за Броуером на улицу.
— Мне придется сегодня сидеть допоздна, — сказал Джек.
— Ну и черт с ним, отвлекитесь немножко. Я хочу, чтобы вы кое-что увидели. Есть на что посмотреть — нечто редкостное.
Он рассмеялся.
— Это вещь или человек? — спросил Джек.
— Вещь.
13
— Ну, что вы скажете?
— О ком? О той женщине, что сидит там?
— Конечно, о той женщине, что сидит там! — сказал Броуер. Он прислонился спиной к стене, чтобы лучше видеть лицо Джека. — Что вы скажете?
Джек видел блондинку лет двадцати с небольшим, сидевшую в центре унылой комнаты, где было много столов и других людей; перед ней лежал раскрытый блокнот; она сидела, как сидят студенты в ожидании лекции. Она показалась ему очень хорошенькой, но какой-то ненастоящей. Взгляд его скользнул бы по ней не задерживаясь, но что-то в позе Броуера, в его улыбочке заставило Джека призадуматься. В чем дело? В ней что-то есть, чего он не заметил?
— Она хорошенькая. Ну и что? Вы это имели в виду? Даже очень хорошенькая, — сказал Джек, пожимая плечами.
От странной заговорщической улыбки Броуера, его шумного дыхания Джеку стало не по себе. Вот теперь ему действительно захотелось уйти.
— Слушайте, не отмахивайтесь, — сказал Броуер. — Что вы все-таки о ней думаете?
— Честно говоря, ничего, — сказал Джек.
— Да перестаньте, Джек, какая мысль, глядя на нее, возникает у вас?
— Какого черта?! Вы влюблены в нее, что ли?
Броуер нетерпеливо тряхнул головой.
— Я не влюблен в нее, она мне даже особенно и не нравится, да я и не знаком с нею, — сказал он своим обычным голосом. — Но есть в ней что-то… Это не человек. А что она делает — сидит за этим столом каждый четверг и в течение часа пятнадцати минут заполняет мои мысли… и… и иной раз снова возникает в моих мыслях в какой — нибудь день недели… Вы считаете, что это человек? С таким-то лицом?
Джек впился взглядом в стеклянную дверь, чтобы лучше рассмотреть молодую женщину: ей было, видимо, чуть больше двадцати, хотя одета она, насколько он понимал, была по-великосветски элегантно, дорого, словом, таких женщин он терпеть не мог. Лицо у нее было из тех, какие он мельком видел на обложках журналов, пока стоял у киоска, покупая что-нибудь. Журнала с такой обложкой он никогда бы не купил.
— Вы влюблены в нее, — отрезал Джек. — Давно вы с ней общаетесь?
— Я с ней не общаюсь, — сказал Броуер. — Я даже не знаю ее, я счастливо женат — вы знаете мою жену, вы знаете, какой у меня прочный брак, так что не в этом дело. Я хочу сказать… Какая мысль при виде нее возникает у вас?
Женщина взглянула в сторону двери — как бы на Джека. Но он понимал, что видеть его она не может. Другие слушатели вокруг нее болтали, какой-то мужчина среднего возраста выразительно посматривал на часы, а блондинка просто сидела, ждала. Казалось, она готова сидеть тут до бесконечности.
— Нет ли в ее лице, — продолжал Броуер, — не в том, какое оно, а в том, что она как бы выглядывает из него, словно она где-то внутри, за ним, — нет ли в этом чего-то раздражающего? Я знаю, я слишком много выпил, я слишком много говорю, но мне порой приходит в голову такая фантазия, унизительная фантазия, что я посреди лекции вдруг опрокидываю кафедру, опускаюсь на колени, ползу по проходу к ее столику и обхватываю руками ее лодыжки или ступни, а она просто смотрит на меня сверху вниз… Вы не думаете, что именно так она бы себя и повела? Именно так. А потом я до чертиков злюсь на себя за то, что мне в голову лезет такая чушь, и тогда я начинаю думать о том, как схвачу ее сзади за шею и… Понимаете, нужно что-то такое, чтобы она обратила внимание.
