Анна. Все заболели, мне стало страшно.
Карин. Когда у тебя срок?
Анна. По мнению местного доктора, в июле.
Карин. Сходишь к Фюрстенбергу. Я говорила с ним. Он примет тебя в понедельник.
Анна. Мама?
Карин. Да?
Анна. Будет лучше, если я… (Замолкает.)
Карин (после паузы, осторожно). Что?
Анна. Я совсем сбита с толку, плакать хочется.
Карин. Ты целый день провела в дороге.
Анна. Я не собираюсь разрушать свой брак. Не собираюсь бросать Хенрика. У тебя, возможно, создалось неверное впечатление из моих писем.
Карин (тихо). Иди сюда, Анна, давай посидим на диване. Как в старые добрые времена. Хочешь немножко хереса или коньяка? Я намерена выпить коньяка — ты тоже, да? После всей этой сумятицы.
Мать подает напиток и рюмки на маленьких круглых серебряных подносиках. После чего они устраиваются на приветливо-пухлом зеленом диване. Фру Карин ставит под ноги скамеечку, Анна сбрасывает тапочки (обе одеты и причесаны на ночь) и подбирает под себя ноги. На столике возле дивана стоит маленькая лампа с раскрашенным абажуром. Дверцы кафельных печей открыты, раскаленные угли подмигивают и мерцают. За вышитыми ширмами двойных рам проглядывают причудливые морозные цветы. Анна закрывает глаза. Фру Карин ждет. На улице звенит колокольчик саней. Домский собор отбивает три четверти, вдалеке.
Двенадцатого декабря 1917 года завод объявляет себя банкротом и прекращает все выплаты. Утром того же дня инженера Нурденсона находят мертвым в гостиной его дома. Он застрелился, сунув себе в рот штуцер. Полголовы припечаталось к книжным полкам.
В зыбком, льдистом утреннем свете перед запертыми дверями заводской конторы собралось человек сто. На доске объявлений выведенное четким почерком сообщение: «Выплаты не производятся». По ту сторону ворот стоят на посту два полицейских, вызванных из Вальбу. Ленсман с помощником сидят в большой гостиной, пытаясь вызвать на разговор фру Элин, которая, отвернувшись, с ничего не выражающим лицом и вежливой улыбкой отвечает: «Да, нет, не знаю. Он не делился со мной своими трудностями, в последнее время вообще со мной не разговаривал. Мой муж не хотел меня волновать, я ничего не знаю».
В пасторской конторе чудовищный холод. Чтобы хоть сколько-нибудь по-братски поделить ничтожное тепло, сражающееся с ледяным сквозняком из незаклеенных окон, настоятель приоткрыл дверь в свой кабинет. В данный момент ординарный священник занят служебными делами, а звонарь на пути в церковь, дабы починить, если то будет возможно, запавшую клавишу органа. Как только в мехи органа закачивают воздух, он издает пронзительный отчаянный звук, надобно его утихомирить.
Настоятель зовет своего помощника: «Не будет ли Хенрик Бергман столь добр зайти ко мне и закрыть за собой дверь. Садитесь, пожалуйста. Где новый звонарь? Не годится вот так уходить, даже не предупредив. Хотя, разумеется, он новенький и поет хорошо. Красивый голос у этого парня».
Хенрик. Он пошел в церковь чинить орган. Там в верхнем регистре клавиша запала. Он надеется, что сможет привести ее в чувство.
Граншё. Хенрик, тебе нужно сходить на завод, на случай если там потребуется твоя помощь, внутри или снаружи. Я останусь удерживать позиции здесь. В такую стужу у меня страшно болят тазобедренные суставы, едва могу передвигаться, там бы я был только помехой.
Хенрик. Иду немедленно. (Встает.)
Граншё. Девочки Нурденсон дома или уже уехали к бабушке?
Хенрик. Уехали.
Граншё. Присядь на минуту.
Хенрик. Да?
Граншё. Как дела?
Хенрик. Прекрасно.
Граншё. Я слышал, Анна уехала в Уппсалу.
Хенрик. Верно.
Граншё. А сын?
Хенрик. Матери Анны захотелось наконец-то увидеть внука.
Граншё. Она вернется к Рождеству?
Хенрик. Не знаю.
Граншё. А ты вообще знаешь, когда она вернется?
Хенрик. Нет.
Граншё. Что произошло?
Хенрик. Простите, но я не готов к исповеди. Я могу идти?
Граншё. Разумеется.
Хенрик. Не хочу показаться невежливым и ценю ваш интерес, но мне кажется, сейчас, когда завод стоит на пороге катастрофы, обсуждать мои личные обстоятельства не ко времени.
Граншё. Катастрофа завода — свершившийся факт. Твою катастрофу можно предотвратить.
Хенрик. Что-нибудь еще?
Граншё. Хочу подчеркнуть, что предложение остается в силе.
Хенрик. Предложение? Для меня оно не актуально.
Граншё. Стало быть, я могу написать соответствующему лицу и сообщить, что для Хенрика оно не представляет ни малейшего интереса. Ты хочешь этого?
Хенрик. Был бы премного благодарен.
Граншё. Премного благодарен. Принято к сведению.
Хенрик. Я знаю свое место.
Граншё. А твоя жена?
Хенрик. Она тоже приняла решение.
Граншё. Иди, Хенрик Бергман. И принеси пользу.
Хенрик, отвесив вежливый поклон старику, возвращается в контору. Застегивает полушубок, натягивает перчатки, в сенях надевает меховую шапку. Сухие глаза свербит от бессонницы. Внизу, у поворота на завод, ему навстречу попадается Магда Сэлль, она приветливо здоровается.
Магда. На завод идешь?
Хенрик. Дядя Самуэль послал.
Магда. Ходят слухи, что пришлют войска.
Хенрик. Неужели дела так плохи?
Магда. Не знаю. Но об этом говорили. Когда возвращается Анна?
Хенрик. Точно не знаю.
Магда. Нам надо обсудить проведение базара. Теперь, наверное, придется его отложить.
Хенрик. Дядя Самуэль в конторе.
Магда. Я как раз за ним. В такие морозы он едва ходит. И боли бедного мучают беспрерывно.
Хенрик. Я дам о себе знать.
Магда что-то говорит, но Хенрик уже шагает по холмистой дороге к заводу. На железнодорожной станции стоит паровоз с прицепленными к нему пустыми товарными вагонами. Кругом ни души. Смеркается. Свинцово-серое освещение.
На площадке перед конторой и по другую сторону ограды черно от людей. Ленсман забрался на лестницу, прислоненную к стене склада. Напрягая голос, он говорит, что стоять здесь бесполезно. «Все должны разойтись по домам и ждать известий, которые поступят завтра или послезавтра. Представитель Государственной комиссии по безработице уже в пути, обсуждается возможность возобновления работы к Новому году. У завода есть невыполненные заказы, кредиторы, собравшиеся сейчас в Евле, разрабатывают планы по дальнейшей эксплуатации предприятия. Итак, я прошу вас разойтись по домам. Расходитесь по домам. Пожалуйста, идите домой. Повода для беспокойства нет. И в первую очередь нам не нужны беспорядки».
Твердый снежок ударяет в стену. Ленсман ошеломленно смотрит на место, куда попал снежок, потом переводит взгляд на молчаливую толпу. Похоже, он собирается что-то сказать, но передумывает, слезает с лестницы. Люди расступаются. Хенрик обескуражен. Он узнает своих прихожан, но не осмеливается приблизиться к ним. Идет мимо молчаливых группок, изредка здороваясь, ему отвечают.
Инженер Нурденсон лежит на кожаном диване в своем кабинете. Голова перевязана, из-под бинтов видно лицо, крупный нос выпирает больше обычного, тонкие губы приоткрыты, обнажая верхний ряд зубов, кожа в пятнах, черная щетина, красные веки. Он по-прежнему одет в изгвазданный халат, рубашку без воротничка, мешковатые брюки и тапочки. Горит только одна лампочка под потолком, поэтому углы погружены в темноту.
К Хенрику подходит фру Элин, трогает его за руку. Она держит письмо, написанное четким почерком Нурденсона.
Элин. Это его прощальное письмо. Вы, может быть, хотите послушать, что он пишет. (Не ожидая ответа, начинает спокойным голосом читать.) «Последние годы, точнее говоря, последние два года я почти каждый вечер запирался в своем кабинете и засовывал в рот дуло ружья. Не стану утверждать, будто я пребывал в особенном отчаянии. Просто хотел поупражнять свою волю перед неизбежным. Будет большим облегчением уйти в окончательное и, как я себе представляю, абсолютное одиночество. Я обеспечил своих близких, Элин и девочек, экономические трудности им не грозят. У меня нет ни малейшего повода просить прощения за собственную смерть, хотя она и причинит целый ряд практических и гигиенических хлопот. Нет у меня и повода просить прощения за свою жизнь. Меня, как известно, привлекали всякого рода игры. Изредка я выигрывал, это было любопытно, но в принципе это меня не волновало. Сама жизнь — одна из банальнейших игр, игра, в которую я был вынужден играть в основном по чужим правилам. О случайности тут и речи не было. Возможно, иногда я играл против самого себя. Если так, то это единственный смешной момент. Сейчас я пьян, пьян достаточно и потому ставлю точку».
