Она прервала свой рассказ, в последний раз энергично затянулась сигаретой и раздавила окурок в пепельнице.
— Конечно, не умно было связываться с женатиком, заранее знала, что ничего хорошего не получится, но что было, то было. Ничего не поделаешь. Мы работали в одной и той же фирме, я — секретаршей. Влюбились, как сумасшедшие. Но он не хотел уходить из семьи… Один раз забыли предохраниться, вот и получилось…
Такова была Катрине, ночной мотылек. Возраст — немногим больше двадцати лет, а ее женатому кавалеру уж точно было за тридцать, а… Господи, моему дяде Кристену ведь за сорок… В груди сдавило от волнения. Но она же говорила со мной так просто, доверила свои интимные дела, значит, видела, поняла, что я… Наличие женатого друга мешало мыслить разумно. Однако я все же до умопомрачения был рад, что она говорила со мной нормально, как с равным, разбирающимся в эротических делах. Значило ли это, что я тоже смогу действовать самостоятельно? Что стану свободным, независимым и уверенным в себе? Буду отстаивать свои права всегда и во всем… И она будет счастливой, несмотря на все, что ей пришлось пережить, и я тоже буду счастливым, разумеется, с ее помощью.
— Ой, смотри, совсем стемнело, — сказала она и встала, подошла к печи, где стояла лампа и где сидел я, сняла стекло и натренированным движением зажгла маленькой зажигалкой фитиль. Желтый свет осветил черты ее лица, и я как-то сразу успокоился; подумал еще, что пройдет немало времени, прежде чем я смогу быть волевым и стойким, как она, пока же… пока я старался привлечь ее внимание к своим модным брюкам и модным кроссовкам; вел себя одним словом по-ребячьи, почти в духе Йо.
Она стояла у стола в своем коротком летнем платье, слегка примятом, одной рукой подпирая щеку, словно задумалась о чем-то, потом подошла к окну и пристально всматривалась в темный лес, в небо, все еще излучавшее перламутровый белый свет.
— Ух, прохладно стало, как только солнце зашло, — сказала она. — Тебе тоже холодно? Давай растопим печь, правда в этой хибарке нечем рубить дрова, ножа даже нормального нет…
Нож! А я забыл взять его! Разве я не охотник? Разве я не лешак? Дурак, побоялся взять его, думал — несерьезно, ребячество.
— На днях у меня был твой дядя, он помог разжечь огонь. Собрал ветки в лесу… Он такой хозяйственный…
— Я тоже могу…
Я направился к выходу, чтобы принести ветки. Если он мог, значит, и я могу. А вчера он попросил у меня нож…
— Нет, нет, не беспокойся. Потом не так уж и холодно. Хотя, конечно, просто приятно смотреть на пламя и чувствовать тепло.
Я снова сел на табурет, посрамленный, потому что он был «хозяйственным», мастером на все руки…
— Давай играть в карты, — сказала она. — В покер. Умеешь?
Я не умел играть в покер. Когда-то играл в вист, но давно. Я бы руку дал теперь на отсечение, чтобы понять загадочный ход замысловатой игры в покер. Но мой ответ не остановил ее:
— У меня есть игральные кости. Подходит?
Это я мог. Она достала игральные кости и подставку. И мы начали играть. Ей везло с самого начала, а мне не везло. Ну и наплевать! Не мог сосредоточиться из-за нее, думал о ней; она же сидела рядом — возбужденная, серьезная, энергичная. Еще немного сердился, что по моей вине сидим и играем в детскую игру, хотя каждый раз, когда она брала кость и касалась моей руки, меня охватывало блаженство. Она выиграла в первом раунде. Я хотел взять реванш.
— Он очень любезен, дядя твой, — сказала она внезапно, словно хотела вновь повести разговор о нем. — Молока дает больше, по дому помогает, руки у него золотые… И Ханну любит. Не так уж часто встретишь мужчину, который без памяти детей любит.
Приятно было слышать эти слова. Чудесно! И я тоже подумал о дяде с добром, хотя события последних дней опровергали это мнение. К тому же он был в некотором роде моим соперником, я завидовал его мужской силе, уверенности, хладнокровию. Но одновременно я и гордился им, гордился моим дядей. Не каждый день услышишь такой лестный отзыв о своих родственниках! И вот, не понимая, что делаю, я начал возносить его до небес. Забыл о сегодняшних дрязгах и неурядицах, которым был свидетель:
— Да, дядя у меня в полном порядке. Смелый, у него шрам на ноге, сам рубанул, в лесу дело было, давно. Сам дошел домой, хотя потерял много крови.
— Бог ты мой, правда? — спросила она и страшно побледнела.
— Да, он очень сильный, — заверил ее я. — Самый сильный в здешних краях, известный драчун в молодости.
Я, как всегда, преувеличивал. Но отец рассказывал мне о прежних боевых подвигах дяди Кристена.
— Ой, как интересно, — сказала она и улыбнулась… Дурачила меня? — Со мной он любезен и приветлив…
— Да, он любит помогать тебе, он сказал…
Боже мой, что я говорю! Ненормальный! Сижу здесь и фантазирую себе во вред.
— Ага!? — только и промолвила она.
Второй раунд она тоже выиграла. Мне ничего не оставалось делать как удалиться. Было уже поздно. Снаружи непроглядная темень. И о дяде наболтал лишнее, себе во вред. Проклятый язык! Я встал:
— Ну, мне пора.
— Уже?
Она выглядела разочарованной. Может, действительно, желала, чтобы я задержался? Но тогда тем более я должен проявить непреклонность:
— Знаешь, много дел.
Дел, куда более важных, нежели сидеть с ней. Я должен показать ей, что кроме дяди Кристена есть и другие мужчины в нашей семье.
— Хорошо, хорошо.
Я встал, пошел к выходу, но медленно, тянул время, не меняя, однако, своего намерения. Она тоже поднялась и пошла за мной, такая хрупкая, почти тростиночка, пташка небесная. Платье с короткими рукавами, мурашки на руках… Неужели ей холодно? Я почти на голову выше ее… казалось так. Уверен был что так. Смущало только, что ей уже двадцать один год и женихов много, умных и мужественных, не чета мне. Я стоял молча, не знал, что делать; не решался открыть дверь, надеялся на чудо, смотрел то вниз, то вверх, приподнял плечи, сунул ухарски руки в карманы брюк, чтобы создать впечатление важности, дерзкой самоуверенности, занятости, глубокомыслия. И, разумеется, страшной озабоченности по поводу якобы серьезных дел, несравнимых с тем, что сидишь здесь и теряешь зря время, без всякой уверенности, что завязалась настоящая дружба. А в действительности? Стоял и проклинал свое поспешное решение. Дел у меня, конечно, никаких не было, разговаривать мне было не с кем, я не прочь бы остаться еще на часок и поиграть с ней в любые глупые детские игры, лишь бы находиться вблизи и не шагать одному в потемках. Но я был человеком слова, поэтому решительно открыл дверь.
— Спасибо за молоко, — сказала она.
— Ах, не за что… — Я уже совсем забыл о молоке. — Не за что благодарить.
— Спасибо за компанию. Ко мне редко приходят в гости. Я ведь совсем здесь одна, скучаю без людей, понимаешь. — Она засмеялась, пытаясь скрыть горькие нотки, прозвучавшие в голосе. У нее были белые зубы, широкий рот, казавшийся особенно большим в сравнении с узким, почти девичьим лицом… Ровесница мне.
— Я… я еще приду!
Заикаясь от волнения пролепетал, что готов ей помогать, утешать, чем могу поддерживать и, конечно, ждал ответной реакции, приглашения с ее стороны.
И она подошла ко мне, улыбнулась, положила руку на плечо и прильнула лицом; я почувствовал мягкость ее щеки… ее теплые губы, прикосновение, словно влажный порыв ветра:
— Чудак ты, человечек, — почти прошептала она и снова засмеялась. — Ты мне нравишься. Приходи, когда будет время.
Разумеется, она видела меня насквозь и помогала сейчас достойно выйти из создавшегося положения. Это я прекрасно понимал. Но, понимая, все равно стал искать ее руку, хотел крепко прижать ее к себе, обнять согласно всем предписаниям, которые обязывают мужчину сделать это. Она, однако, увертывалась, смеялась, дружески подталкивала к двери, которую я уже открыл: «Пожалуйста, не забудь пустое ведро». Может, действительно лучше сейчас уйти, не терять зря времени? Она посмеивалась надо мной, и я послушно поплелся к ступенькам крыльца, смеялся тоже, опять прошептал, что скоро прийду, почувствовал облегчение, что не получилось как надо с объятием: ведь никогда никого не целовал прямо в губы и не знал, как это делается. Не помню, как я преодолел ступеньки, но вот почувствовал под ногами густую траву, услышал ее пожелание «спокойной ночи» и благодарность за молоко; потом я оказался на тропинке между деревьями, защищавшими меня от ее взгляда и предостерегавшими против соблазна оглянуться, чтобы еще раз увидеть светлые окошки, а за ними чудное создание. Я поспешил домой.
Я не поцеловал ее, не поцеловал, как полагается, но я познал ее крепкие круглые груди у своей руки, когда она ласково отталкивала меня, просила заходить и желала доброго пути.
10.
— Трам там-там-там, та-там та-там-там…
