— Э! — возразил Стенька.
Милн вытащил мобильник.
— Не желаете ли позвонить дяде? — спросил он. — Или папе?
— Что это вы…
Милн еще раз долбанул его затылком в дверцу.
— Не желаете?
— Зачем?
— Чтобы рассказать ему, где находитесь, и кто еще находится здесь же, с вами.
— Да при чем…
— Звони, парень. Вот тебе телефон.
— При чем тут мой дядя?
— Как это — при чем? Кто у тебя дядя?
— Да так… директор предприятия…
— А папа?
— Папа?
— Да. Родитель. Кто твой отец, дубина?
— Мэр.
— Мэр? Какого города?
— Ну…
Милн хлопнул его по щеке.
— Санкт-Петербурга.
Молодчина Хьюз, подумал Милн, да и я неплох.
— Лично Птолемей Мстиславович Третьяков, стало быть, — сказал он. — Вовсе не Малкин. Малкин вообще не при чем в данном случае. Ну, звони.
— Да он спит сейчас.
— Мы тоже будем спать, все, через полчаса, вечным сном, если ты не позвонишь. Звони, сука! Звони!
Стенька набрал номер. Милн отпустил его, но встал рядом так, чтобы Стенька не чувствовал себя комфортно — вплотную.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ. СЕЙСМИЙЧЕСКИЕ АБЕРРАЦИИ
Перепалка между Демичевым и Некрасовым, которой ждал Милн, не состоялась. Демичев отрешенно смотрел на всех, вид имел жалкий, а Некрасов, видя, что творится с Демичевым, почувствовал к нему нечто вроде симпатии. У Демичева не было даже сил осведомиться, почему Пушкин сидит на полу и что у него с башкой.
В руках Амалии появился классический атрибут всех иллюзионистских представлений — колода карт. Затем карты исчезли. Затем опять появились. Привратник отвел стакан от пострадавшего глаза и с невольным восхищением следил за движениями фокусницы. Отец Михаил смотрел на Амалию неодобрительно. Марианна заинтересовалась не меньше привратника — она любила фокусы. А мокрый Кашин вдруг разморился и стал клевать носом.
Выведя Стеньку из кухни, Милн усадил его на стул, и сказал, обращаясь к отцу Михаилу:
— Вот.
Отец Михаил кивнул.
— Милн… — позвал было Эдуард, но вдруг осекся.
Снова проявилось движение в вестибюле, и на этот раз опасения Эдуарда оправдались — в бар вошли бравым шагом четверо в хаки, с автоматами на изготовку.
— Ну, один, по крайней мере, нашелся, — удовлетворенно-мрачно произнес сержант Гоголь. — Вставай, Демичев. Где Кречет?
Милн, держа руки на виду, повернулся корпусом к вошедшим.
— Кречета здесь нет, ребята.
— Помолчи, мужик, а то устроим здесь представление типа «смерть негру», — предупредил его Гоголь.
— Кречета здесь нет, а Демичев вам не нужен. Он тоже не знает, где Кречет, — настаивал Милн.
— Отвали, черножопый, я таких как ты десятками на завтрак ел, и чечен, и амеров, — проинформировал Милна Гоголь, направляясь к компании.
По ходу дела он хотел отодвинуть Милна одной рукой, нажав ему ладонью на всю поверхность лица. Делать этого не следовало.
Нестерпимая боль пронзила руку, и, мгновение спустя, весь торс сержанта. Плотно за него взявшись, Милн развернул Гоголя лицом к однополчанам. Один однополчанин среагировал быстрее остальных, направив автомат поверх головы Гоголя — Милн был выше — и поплатился за быстроту. Эдуард завалил его ударом в затылок и, не теряя времени, выключил второго однополчанина, стоящего рядом. Третьему пришлось хуже — он успел снять автомат с предохранителя, и ему сломали руку — времени на деликатность не осталось, через четверть секунды грянул бы выстрел.
— Есть вещи, которые люди принимают, как должное, — сказал Милн. — Хождение по улицам на собственных ногах, поворачивающаяся шея, целый позвоночник. Я сказал, что Кречета здесь нет. Я готов подтвердить под присягой — его здесь нет. Бросай автомат. Бросай, бросай, не серди меня.
Гоголь бросил автомат.
— Передашь своим, что сидящие в баре в вашей Войне Черного Ястреба не участвуют. И уничтожению не подлежат. Найдете Кречета — его и уничтожайте. И можете мне потом сообщить, как прошло дело, я лицо заинтересованное, хоть и негритянское. Но здесь его нет. Более того. В соседней комнате дети. Дети — наше будущее. Понятно?
Гоголь промычал утвердительно.
— Эдуард, я надеюсь, вы их не на весь день выключили? — спросил Милн, имея в виду двух лежащих.
Мотающийся из стороны в сторону по воображаемой клетке и держащийся за сломанную руку был в сознании.
— Сейчас очухаются, — сказал Эдуард, подбирая автоматы лежачих и мотающегося.
— Это хорошо. И чтобы духу вашего здесь не было. И передайте там начальнику, чтобы в бар больше не совались. Не стыдно тебе, сержант? Ветеран войны, а заделался киллером. Эх, ты.
* * *
Половина контрольных лампочек в коридоре перегорела, и продвигаться пришлось ощупью. Помимо этого нужно было все время следить за передвижениями Нинки впереди, чтобы ненароком на нее в темноте не наскочить. Нинка несколько раз подскулила, очевидно от страха. Кроме того, Аделине мешал неожиданно начавший болтаться из стороны в сторону, с неровными интервалами, как спятивший маятник, автомат. Она не помнила, снят ли предохранитель, а пощупать боялась, чтобы, во-первых, не привлечь внимание Нинки, и, во-вторых, не дать случайную очередь. Заскрежетала дверь, загудел ветер — Нинка втиснулась на лестницу. Аделина метнулась за ней и очень ловко, очень удачно подставила ногу в сапожке — не дав двери закрыться до конца. Выждав секунд двадцать, она навалилась на дверь плечом. Дверь снова заскрежетала. Оказавшись на лестнице, Аделина придержала дверь, насколько смогла, и все-таки щелчок замка получился звучный — так ей показалось.
Лестница — не коридор, шаги будут слышны. Аделина быстро стянула, придерживая автомат, один сапожок, затем второй, и, оставив их у двери, стала подниматься — в полной темноте, дулом вперед. В пролете между этажами дуло наткнулось на что-то мягкое.
Нинка заскулила жалобно.
— Заткнись, — сказала Аделина строго. — Ты куда это собралась, красавица? Не помолившись на ночь?
— Я-то? Иии…
— Ты-то. Говори потише. Камо грядеше, агнец?
— Я-то вообще-то…
— Да-да?
— На шестой этаж.
— Высоко. Высоты не боишься?
— Иии…
— И что же ты будешь делать на шестом этаже?
— Меня ждут.
— Это приятно, когда тебя есть кому ждать. Мне это объясняли в консерватории. А кто ждет?
— Олег.
— Олег? Зачем?
— Он хочет, чтобы я ему…
— Нет, так не пойдет. Хуи сосать мы потом будем. И ты и я. Ежели повезет. Что от тебя нужно Олегу?
— Он хочет, чтобы я ему сказала…
— Ну?
— … если увижу телеведущую…
— Ага. Зачем?
— Не знаю. Иии…
— Не скули. А знаешь, что с тобой будет после того, как ты ему это скажешь?
— Иии…
— Он тебя застрелит.
— А?
— Ага. Пиф-паф. Чтобы ты не вернулась и не сказала телеведущей.
— Не-е-ет… — возразила Нинка, но не Аделине, а, очевидно, судьбе.
— А мы вот что с тобой сделаем. Мы сейчас пойдем туда…
— Не-е-ет…
— Тихо! Пойдем. Ты меня только до двери доведи. А потом беги себе обратно.
— Не-е-ет…
— А коли будешь бунтовать, я тебя…
А как ее зовут, попыталась вспомнить Аделина. Валька? Верка? Я имени ее не знаю…
— … я тебя сама застрелю.
И Нинка сказала, что согласная она. И стали они подниматься — Аделина держала Нинку, захватив в левую руку край нинкиной рубашки, явно с примесью синтетики.
На шестом этаже было чуть светлее — работали все контрольные лампочки.
— Молчи, просто веди, — сказала Аделина в самое ухо Нинке.
Нинка послушно подвела ее к двери номера. Ветер загудел отчаянно.
— Ну все, беги, — напутствовала Аделина Нинку. — В беспечности игривая. Под плясовой напев.
Нинка исчезла. Аделина, опасаясь перепугаться, не стала выжидать — стукнула несколько раз в дверь. Никто не отозвался. Может, эта сучка меня обманула, подумала она. Взявшись за ручку, она надавила плечом — дверь открылась. Не то компьютерный замок сломался, не то…
Она вошла в номер. Ее тут же толкнули в плечо, отодвигая от двери, и дверь захлопнулась. Три автомата наставились на нее из разных концов. Мягкий свет залил номер.
Один из пятерых в хаки показал рукой — автомат вниз. Аделина опустила автомат. Он протянул руку.
Олег Кречет поднялся с кресла.
— Отдайте им автомат, — сказал он. — Ребята горячие, еще пальнут по вам. И идите обратно. Тоже мне, девушка-боевик.
— Не спешите, — спокойно отозвалась Аделина. — У меня к вам есть дело.
— Какое еще дело! Идите, пока я добрый. Вот только автомат отдайте.
— Это не займет много времени. Мне нужно поговорить с вами наедине. Автомат я не отдам. Если хотят стрелять — пусть стреляют. В вас я стрелять не собираюсь.
— Автомат отдайте.
