На этой неделе Наташа начала соблазнять аспиранта. Юнец был безутешен. Он видел, что происходит, даже если аспирант не видел или не хотел видеть. Наташа поразила аспиранта тем, что не брала на веру ничьи слова: ни аборигенов, ни юнца, ни кого-либо другого. И еще тем, что ни разу не пожаловалась на жару или на мух. Наташа чувствовала, что аспирант обладает неполной информацией, но все же знает больше, чем она. Знает что-то такое, что ей хотелось узнать, хотя она и не имела представления, что именно. Аспирант был высоким и гибким с треугольной головой и очень зелеными глазами. Щеки покрыты глубокими старыми шрамами от прыщей — словно какой-то полоумный повар схватил его лицо и вместо пармезана натер на терке. Дома он носил саронг, а на выход — мятые шорты. В стрекочущей ночи, когда они втроем играли в детскую игру, пили пиво и курили травку, сидя по-турецки на бетонном полу, его голое колено коснулось ее колена.
Во вторник не было никакого смысла ехать в Тенант — Крик — по вторникам грог не продавался. Поэтому вторник был лучшим днем для обряда инициации. Вечером змей-радуга снижает накал своего свечения — от желтого к оранжевому, фиолетовому и, наконец, к серому. Наша троица принарядилась и отправилась в стойбище аборигенов в километре от города. Здесь они увидели собак, почти динго, призывающих своих варгили — двоюродных братьев, — живущих в буше. Они также увидели овальное облако пыли, поднятой собравшимися людьми. И самих людей — те болтали, жевали пилтджури, курили, обсуждали цены на рынке — совсем как прихожане ортодоксальной синагоги. Точь-в-точь.
Юнец с аспирантом заняли место в круге. Наташа пошла с женщинами на противоположную сторону. Из серых сумерек парами вышли мальчики, достигшие половой зрелости, и юноши постарше, их худые ноги двигались подобно ножницам, ступни поднимали пыль. На некоторых были случайные предметы спортивной одежды — на одном майка, на другом штаны, на третьем трусы. Они двигались в такт ударам бумерангов, больших черных бумерангов, сделанных из твердого дерева малга. Жутких, могучих, церемониальных бумерангов, каждый из которых издавал мрачно утвердительный стук. Пара за парой мальчики вошли в круг, передвигая ногами, словно ножницами, проделали положенные движения и вдруг, нарушив ритм, обняли друг друга за плечи и со смехом кинулись прочь — как футбольные игроки после свистка.
Спустились сумерки. В костер подбросили дров. Танцы, разговоры и стук бумерангов продолжались и продолжались. Шли часы. Наташа увидела, как аспирант поднялся и исчез в темноте — наверное, пошел отлить, — и последовала за ним. Он стоял под деревом к ней спиной. Когда он повернулся, поправляя шорты, она подошла к нему.
— Давай поедем покататься, — предложила она.
— Покататься? — фыркнул он. — Но куда?
— О… все равно, — ответила она и, взяв его за руку, повела к стоявшей на обочине машине. За ветровым стеклом среди нераспечатанных писем, валявшихся на щитке, ползало несколько уставших мух. Аспирант стал похож на туземцев — даже если сам этого не понимал.
Рядом с машиной аспиранта стояла новенькая легковая «тойота», к которой прислонилась парочка светловолосых юнцов в рубашках с коротким рукавом и воротничком на пуговках, со свежими лицами, щеками словно яблоко и такими широкими улыбками, что зубы сверкали в ночи, как каминная решетка.
— Приветик, Гари! — сказал аспиранту один из мормонов (это были мормоны). — Ну, как инициация?
— О, знаешь ли, совсем неплохо. Хотя многие старики не смогли приехать. Не знаю почему.
— Ну, что ж… похоже, эта дребедень продлится до утра, — сказал другой мормон, который был выше, но, на взгляд Наташи, тонко чувствовавшей людские странности, неотличим от своего товарища.
— Похоже, так, — ответил Гари, залезая в машину.
— До свидания, — сказала Наташа мормонам, садясь с другой стороны.
— До свидания, мэм, — в один голос ответили они.
Гари завел мотор, и они тронулись.
— Это что за типы? — засмеялась Наташа.
Но Гари, привыкший ко всем затерянным здесь племенам, спокойно ответил:
— Мормоны. Они славные ребята. Держат бесплатные аптеки вдоль дороги. Всегда помогают в беде и не слишком задаются, в отличие от многих фундаменталистов. Вот от кого можно взвыть. — Он вытащил две банки пива из холодильника и, открыв одну, протянул Наташе. — Так куда ты хочешь поехать?
И никаких поползновений. Похоже, у этого человека был иммунитет на такие вещи. Наверное, он сам мормон, подумала Наташа.
— Когда мы ехали на автобусе из Алис-Спрингс, — откуда пришли эти слова? — один человек сошел километрах в ста южнее. Какой-то абориген…
— Вполне возможно, — перебил ее Гари, направляя машину на юг.
Наташа описала аборигена, его поношенную широкополую белую шляпу, весь его облик — казалось, этот человек обладает полной информацией.
— Это Фар Лап Джонс, — сказал Гари.
— Отвези меня к нему.
Гари поперхнулся, расплескал пиво и дернул машину так резко, что их бросило друг к другу — бедро к бедру, грудь о грудь.
— Господи-боже, детка, ты, должно быть, сошла с ума!
— Почему?
— Он самый могущественный человек на всей Территории. Никто — черт возьми, действительно никто, кроме его управляющего — даже и помыслить не смеет о том, чтобы приблизиться к владениям Фар Лапа. Ты видела эти проклятые бумеранги у меня в доме, такие черные?
— Угу.
— Наказующие бумеранги племени валбри. С валбри лучше не связываться. Мужчины племени повалили меня на землю и нанесли пять ударов: здесь, здесь, здесь, здесь и здесь. — Он указал на свои ключицы, плечи, локти, бедра и крупные голые колени, прижатые к влажному виниловому щитку. — А после женщины задрали чертовы юбки и обоссали меня с ног до головы. И, кроме того, — продолжал он более спокойно, возвращаясь на почву логистики, — это далеко в буше. Две трети пути надо месить грязь, непролазную грязь, а дальше вообще дороги нет. Там даже джип завязнет. Нет, это невозможно. Невозможно, черт возьми.
— Но мы же можем проехать немного вперед, верно? Всходит Луна, и мне хотелось бы поглядеть на буш при лунном свете. Нам ведь не обязательно ехать до конца, ведь так? Туда, где это происходит?
— Нет… разумеется, нет.
Они поехали на запад по чистой грунтовой дороге, как по реке, текущей меж серебристыми стволами эвкалиптов, ее песчаная поверхность мерцала в лунном сиянии. Разве может что-то страшное быть таким прекрасным? Через двадцать километров они остановились, немного пообнимались на переднем сиденье, но когда он потянулся к ее красному центру, Наташа отстранилась и попросила проехать еще немного вперед. Через тридцать пять километров она помогла ему вынуть одеяло из багажника и расстелить в высохшем русле реки. Без всяких колебаний. Без колебаний подняла руки вверх и стянула через голову выцветшее платье в цветочек. Без колебаний сделала шаг вперед — открытая мужчине, открытая миру. А он, он чувствовал себя совершенно околдованным. Измотанным и завороженным. Конечно, она была прекрасна — с длинными иссиня-черными волосами, нежной, как крыло мотылька, кожей, серебристым телом, жадным ртом и вездесущими пальцами, — но этого мало. То была страсть, подобная искусству или магии. Страсть, кующая судьбу под звездами, висевшими на чернильном небе, словно непостижимо крупные, сверкающие виноградные гроздья, припудренные пылью вечности. Она совершенно забылась в его объятиях, а он потерял власть над собой. И, потеряв себя, она взяла его с собой, крича: «Me-shugg- en-eh!» Откуда пришло это слово?
Они выпили еще немного веселящей жидкости, и, осмелев, она уговорила его проехать еще немного вперед по руслу высохшей реки. Через сорок километров дорога оборвалась, и они едва не увязли в песке. Что было бы лучше для них обоих. Но Наташа уговорила Гари, а Гари уговорил машину, которая с ревом ползла по песку между колючими кустами, проплывавшими мимо. Они ехали в лунном свете со скоростью пешехода.
Через пятьдесят километров Наташа снова помогла аспиранту вынуть и развернуть одеяло. Потом сняла с него остатки одежды и уложила на землю. На этот раз их близость была еще более странной. Они лежали где — то на краю земли, а единороги с топотом и треском продирались сквозь кусты.
— Ах ты, mensh! — сказала она. Потому что он был великолепным мужчиной, этот аспирант. Он отлично управлял машиной и прекрасно ориентировался в буше.
Когда все кончилось и он уснул на смятом одеяле, Наташа наполнила две пустые банки из-под пива водой из фляги и оставила их возле его треугольной головы. Взяв остатки воды, она двинулась дальше сквозь лунный свет, ее резиновые подошвы шуршали по жесткой траве, скользили по крошечным комочкам ссохшейся земли, колючки впивались ей в лодыжки. Приблизительно через час она добралась до пологого склона и стала подниматься вверх, между узкими рядами растрескавшихся валунов, таких отшлифованных и гладких, что их можно было принять за стаю дельфинов. Добравшись до вершины, она увидела перед собой страну Фар Лапа Джонса, какой ее описывала муму. Под совершенно непроницаемым пологом листвы выстроились зловеще ровные ряды высоких прямых деревьев, между которыми поблескивали небольшие абсолютно круглые пруды. Чьи-то изогнутые губы приглашали ее углубиться в чащу, где царила глубокая тьма. Наташа бесстрашно спустилась со склона и очутилась между первыми рядами стволов, удивляясь их естественной искусственности. Вода в прудах была маслянисто-черной, но когда Наташа коснулась ее обнаженными ступнями, вода оказалась прохладной, а дно совсем не вязким. Ее потянуло искупаться в пруду, окунуть в него свою разгоряченную пьяную голову, остудить ее, быть может, навсегда.
