— Чем Десмонд зарабатывал на жизнь?
— Он перепробовал множество профессий. Работал в магазине мужской одежды. Был курьером, барменом, а перед арестом работал в одной гостинице в Паддингтоне, пользовавшейся довольно сомнительной репутацией. Однако у него всегда было много денег, гораздо больше, чем он мог бы заработать. А мы не обращали на это внимания и не делали никаких выводов. Мы были невинны — или невежественны. После тюрьмы Десмонд уже не вернулся к нам. Он обзавелся собственной квартирой в Хайбери, за нее платил тот самый человек, который его убил. Он переехал не потому, что мама отреклась от него. Не такой она была человек. Никто из нас не собирался порывать с ним, он просто не захотел возвращаться домой. Кажется, с тех пор он не работал. Иногда навещал маму, приносил ей подарки. Всегда был хорошо одет, всегда счастлив.
— Счастлив?
— Вы, наверное, думаете, что в пятидесятые у гомосексуалиста не было особых причин радоваться, но Десмонд был счастливым человеком. «Гей», «весельчак» — очень точный эпитет для такого человека, как он. Радость била из него ключом. Он был очень милый, приятный, всеми любимый и нисколько не стыдился своего образа жизни. Вы спросите, а чего тут стыдиться, но тогда со всех сторон твердили, что геи больны и порочны, что они либо намеренно выбрали преступный путь, либо душевно неуравновешенны.
Сара призадумалась:
— Он говорил с вами об этом?
— Понимаете, мы уже не так часто общались. В 1955-м я уехал в университет, домой возвращался только на каникулы. Пару раз Десмонд разговаривал со мной. Вот почему я знаю, что он не стыдился себя. Кое-кто мог бы сказать, что брат просто хотел меня развратить — тогда много говорили о развращении молодежи, но на самом деле Десмонд вовсе не уговаривал меня последовать его примеру — и с какой стати? У каждого свой путь. Он-то знал, что одни люди рождаются с традиционной ориентацией, другие — геями, как одни появляются на свет голубоглазыми, а другие — с темными глазами. Разумеется, он никогда не пускался в физиологические подробности, рассказывал мне только о своих чувствах, а еще — о клубах и банях.
— Паровые сауны, турецкие бани?
— Он любил там бывать. Полагаю, Десмонду нравилось обнажаться, ему нравились люди постарше, которые приходили в бани и любовались им. Гивнера он не упоминал, то есть не называл его по имени. Их отношения были достаточно примитивными: Гивнер любил Десмонда, снял ему квартиру, тратил на него деньги, а Десмонд ему изменял. А как иначе? Если для Гивнера это стало неожиданностью, значит, он жил в мире грез. Вы сказали, что читали репортажи о суде?
Сара кивнула:
— Гивнер повесился в своей камере.
— Да. Мать переживала ужасно. Смерть Десмонда, суд. Все вокруг сплетничали. Соседи все знали.
— Если бы Десмонд был респектабельным гетеросексуалом с женой и детьми, осиротевшая мать могла рассчитывать на сочувствие, но поскольку он был геем, к горю присоединялся еще и позор?
— Вот именно. К тому времени у Джеймса с Джекки появился второй ребенок, и они переехали в другой дом, за пару кварталов от нас. Мэри была послушницей. Мы с Маргарет преподавали в школе недалеко от дома и жили с матерью. Но маме были нужны не мы все, а Джон. Я уже рассказывал, как мы пытались его разыскать. Давали объявления в газету, но ответа не получили. И мама сказала, что ответа не будет. Она никогда больше не увидит Джона.
— А потом вы переехали в Плимут?
— Я и не надеялся получить эту работу. Хорошая школа, в Лондоне меня бы в такую не взяли. И место понравилось — не столько сам Плимут, сколько окрестности. Итак, я уехал, с мамой осталась одна Маргарет. Кто-то должен был остаться. Типичный случай одинокой женщины, отказавшейся от личной жизни ради своих родителей.
— «Улыбка в мезонине», — подсказала Сара.
— Вероятно. Но мама ничего подобного от нее не требовала, она не хотела такой жертвы. Маргарет была помолвлена и заставила своего жениха дожидаться целых семь лет, пока мама не настояла, не велела ей немедленно венчаться и уехать. В конце концов Маргарет подчинилась.
— А что было дальше с вашей мамой?
— Она умерла от рака весной 1973 года. Долго болела, ее то клали в больницу, то снова выписывали, сделали мастэктомию и гистероктомию. Рак перешел на легкие. Ужасная смерть. Если бы Джон — Джеральд — если бы он знал, то может быть… Ну, да что там. Почему вы спросили, читал ли я «Белую паутину»?
Сара пожалела, что не взяла книгу с собой. Она была уверена, что в доме Стефана, горячего поклонника творчества Джеральда Кэндлесса, найдется экземпляр в бумажном переплете. Уже половина седьмого. Если б она спохватилась раньше, они бы успели сходить в книжный магазин. В торговом центре наверняка нашлась бы «Белая паутина». Но теперь уже поздно.
— Это история о двух мальчиках, выросших на болотах, — начала она. — В школе они получают кое-какой сексуальный опыт, но об этом пишется смазанно, без подробностей. Потом они вырастают, и один становится открытым и счастливым, не слишком разборчивым гомосексуалистом, а второй измучен своей нетрадиционной ориентацией.
— А! — сказал Стефан. — Понимаю. Откуда такое название?
— «Белая паутина»? Это цитата из какого-то стихотворения, не помню какого. Марк, один из протагонистов, то и дело говорит о перепутанных, как паутина, следах, которые оставляют бродящие по болоту создания. Еще ему снится, что он идет по каменному тоннелю и впереди проход замурован, а когда он поворачивает обратно, тот вход также оказывается перекрыт. Типичный сон о западне, он означает желание спастись, убежать, и понимание, что спасения нет. Марк женат, у него добрая, понимающая жена, двое сыновей. Потом он видит на улице Денниса, следует за ним, присматривается к его жизни, но не желает встретиться с ним лицом к лицу. Когда любовник Денниса убивает его и кончает жизнь самоубийством, Марк винит во всем себя. Ему кажется, если бы много лет назад он сказал Десмонду правду, сказал, что любит его и хочет жить с ним, ничего подобного не произошло бы. Это книга о чувстве вины и осознании себя.
Помолчав, Стефан спросил:
— Вы думаете, эта книга основана на реальных событиях?
— Все его книги основаны на фактах — он сам так говорил. Но отец менял факты, пропускал через фильтры, перерабатывал. Он менял названия мест, имена, отношения между персонажами. Отделить факты от вымысла в его книгах непросто, но чувства всегда подлинные, отец писал о том, что пережил либо сам, либо кто-то из близких. — Сара встала, подошла к стеллажу и принялась рассматривать ряд отцовских книг в бумажных переплетах, цепочку черных мотыльков. Резко обернувшись, она встретилась глазами с человеком, который — теперь она точно это знала — был ее дядей.
— Наверное, то письмо, найденное полицией, написал отец.
— Какое письмо?
— В стопке писем от Брича была записка с подписью «Дж». Ее тоже зачитывали в суде.
— Мы на суд не ходили. Пока продолжался процесс, мы даже газет в дом не приносили, маму берегли. А потом Гивнер повесился, и все было кончено.
— В письме говорилось, что Дж. ищет примирения. Многое в нем неясно, но, по-видимому, Дж. после восьмилетнего отсутствия хотел вернуться в семью, однако сделать это он мог только после откровенного разговора с Десмондом. Вам это что-то говорит?
— Нет. Абсолютно ничего. К сожалению.
— Дж. обещал позвонить Десмонду примерно через неделю. Письмо отправили за несколько дней до убийства. Может, он успел позвонить, договориться о встрече. Но тут Гивнер убил Десмонда.
— О чем же он собирался поговорить?
— Может быть, хотел объяснить кому-то из членов семьи, почему ушел, где прятался, почему сменил имя. Может быть, с помощью Десмонда он хотел подготовить свое возвращение. Правда, он пишет, что они с Десмондом причинили друг другу величайшее зло.
— Доберемся ли мы когда-нибудь до истины, Сара?
— Не знаю. Мне почему-то кажется, что нет.
В голове теснились мысли, которые Сара не решалась высказать вслух. Если бы Джеральд Кэндлесс встретился с Десмондом и объяснился с ним — превратился бы он снова в Джона Райана, вернулся бы домой на Гудвин-роуд, к своей семье? Разве он тогда написал бы новые книги? Встретил бы он тогда Урсулу, женился бы на ней? Появилась бы Сара на свет?
Стефан попрощался с ней на крыльце и пожелал счастливого Рождества.
В свете фар ярко сверкнула белая табличка «Продается». Посреди зимы никто не обзаводится недвижимостью — пройдет еще несколько месяцев, прежде чем матери удастся продать дом. «Прежде чем дома не станет», — чуть было не сказала Сара, потому что именно так она воспринимала ситуацию. Когда дом перейдет в чужие руки, он словно исчезнет, словно поднимется мощная приливная волна и смоет его в пучину моря. Он будет лежать на дне, словно Лайонесс или Данвич,[21] невредимый и недоступный, навеки закрытый для всех.
