— Шашлык.
— Будет шашлык.
— Купи мяса побольше. Я оплачу.
— Ты все услуги оплачиваешь?
— Все.
— Тогда мне эти самые услуги оплатят в первый раз в жизни. Диктуй адрес.
Я запомнил эти два наших первых дня. Все началось, как у всех. Она приехала, тут же пошла в ванную, и через несколько минут мы уже лежали в постели, потом она поджарила шашлык, мы пообедали, выпили красного вина и снова легли. Потом она попросила:
— Можно я посплю?
И уснула до вечера. А ночью мы сидели у окна и смотрели на проплывающие мимо теплоходы, я спрашивал, она отвечала.
— Ты почему стала специализироваться по венгерскому кино? Тебе нравятся венгры или их кино?
— Потому что я еврейка. Не понял? Объясняю. Я не кинематографического происхождения. Ни образования по кино, ни родителей из кино. Но я очень люблю кино. Мы жили возле кинотеатра «Перекоп», в котором моя мать работала билетершей. Я все фильмы смотрела бесплатно. После школы я хотела поступать на киноведческий факультет, но мои трезвые еврейские родители рассуждали так: сегодня евреям разрешили писать о кино, завтра запретят. Надо выбрать нужную всегда профессию, которую нельзя запретить по идеологическим мотивам. Например, зубным техником. Я поучилась и стала техником-протезистом, но у меня были способности к языкам, и я поступила в университет. У нас в коммунальной квартире жила польская семья. То ли из протеста против советской власти, то ли из нежелания, чтобы мы слышали их обсуждения, дома они говорили только по-польски. И я в три года уже говорила по-польски, как по-русски. В общем, в университете я стала слависткой. Я говорю и пишу по-польски, сербски, словацки, болгарски. В Институте киноискусства объявили набор в аспирантуру по венгерскому кино, но требовалось знание венгерского языка. За три месяца я выучила венгерский, один из труднейших языков для славянского уха. Это ведь угро-финская группа языков.
— Сколько языков ты знаешь?
— Сейчас посчитаем. — И она стала загибать пальцы: — Польский — раз, венгерский — два, словацкий — три, сербский — четыре, болгарский — пять, английский — шесть, немецкий — семь, эстонский и чувашский — восемь и девять, они, как и венгерский, угро-финской группы языков.
— А как ты изучала венгерский? По каким-то специальным методикам?
— Старым казачьим способом. Я понимала: чтобы за три месяца заговорить по-венгерски, нужен непрерывный тренинг. Посольских венгров я отвергла сразу, их всех пасет КГБ, меня познакомили с одним из менеджеров по продаже автобусов «Икарус». И я с ним говорила только по-венгерски.
— Ты с ним спала?
— Конечно. Мне бы не хватило никаких денег, чтобы платить ему за такую стажировку.
— И сейчас спишь?
— Он теперь в Южной Америке.
На следующий день, прежде чем отвезти домой, я дал ей пятьсот рублей, ее зарплату научного сотрудника, кандидата наук за два месяца.
— Я хочу тебе дать денег, — сказал я. — Тебе они нужнее, чем мне. К тому же я недавно получил постановочные.
— Спасибо, — сказала она. — Я буду об этом помнить. Даже если мы с тобой не будем спать, ты можешь рассчитывать на мою помощь. Хотя ты, похоже, из тех, кто или себя убьет, или другого, но помощи не попросит.
— Как определяешь?
— У меня есть одна очень умная подруга. Я тебя с ней познакомлю. Она говорит, что характер мужчины лучше всего определяется в постели. А ты в постели немного зверь.
— Это достоинство или недостаток?
— И достоинство, и недостаток.
Может быть, потому что я ничего не делал — закончив одну работу, я еще не приступил к следующей, — но я хотел ее видеть, говорить с нею, спать рядом с нею. Я заезжал за нею в институт, увозил к себе, а потом отвозил домой.
— Я хочу познакомиться с твоими родителями и детьми, — сказал я.
Она молчала. Я понял, что она не хочет меня представлять отцу и матери и не хочет знакомить с детьми, — о том, чего она хотела, она говорила сразу, даже если ее и не спрашивали.
— Как-нибудь, — сказала она наконец.
— Почему?
— Ты начнешь меня жалеть.
— Что в этом плохого? В России очень часто вместо «любить» говорят «жалеть». Это почти синонимы.
— Не думаю. Когда мужчина видит у женщины одни сплошные проблемы, которые надо решать сегодня, завтра и через десять лет, он начинает жалеть и думать, как бы избавить себя от этих проблем. Так вот, я молодая, обаятельная, сексуально привлекательная, умная, образованная. У меня нет детей. Нет старых родителей, нет жилищных проблем. Ты мне очень нравишься, но я не хочу выходить замуж. Да и тебе ни к чему на мне жениться, потому что через семь лет я могу стать бабушкой — моей дочери одиннадцать лет, а если ты сегодня или завтра какой-нибудь женщине заделаешь ребенка, то через семь лет, вернее, через восемь — надо девять месяцев, чтобы его выносить и родить, — этот ребенок только пойдет в школу, ты будешь молодым отцом, а я — бабушкой. Я не буду тебя знакомить ни со своими родителями, ни со своими детьми. Вопрос закрыт.
— Я не люблю, когда мне отказывают.
— Вопрос закрыт.
— Я даже не могу возражать?
— Не можешь. Я тебе не возражаю.
Я не звонил ей неделю. И она мне не звонила. Я позвонил пани Скуратовской и получил приглашение. Пани была нежной, и в какие-то минуты я подумал: а зачем искать от добра добра? Мы поженимся, пани родит мне сына, мы объединим квартиры. Я буду ее снимать в каждом своем фильме. И мне стало грустно от такой определенности. Утром я уехал от нее, так и не сделав предложения.
Я входил в квартиру, когда услышал телефонный звонок. Звонил Большой Иван.
— Я выезжаю из Шереметьева, у меня десять бутылок пива «Миллер». Усидим, а?
— Заезжай, — разрешил я, зная, что Большой Иван «средь бела дня», как сказала бы моя мать, не будет пить пиво, он что-то хотел решить, а для этого решения был необходим я.
К пиву Большой Иван привез несколько банок маслин и кусок соленой горбуши.
— Есть предложение, — сказал он. — Армия хотела бы снять документальный фильм о Варшавском Договоре.
— Который скоро развалится, — отметил я.
— Мы тоже так считаем. Твой фильм должен убедить генералов, что перемены неизбежны…
Я уже научился выслушивать. И когда мне делали предложение, и когда просто рассказывали, я молчал, давая возможность собеседнику выговориться и раскрыться.
И вдруг я понял, почему не откажусь от этого предложения.
— Я соглашусь, если в съемочную группу будет включен переводчик, который знает польский, болгарский, словацкий, венгерский и немецкий языки. Это не несколько переводчиков, а один.
— Милка, что ли? — спросил Большой Иван.
— За мною приглядывают? — спросил я.
— Я недавно встретил пани Скуратовскую, она сказала, что ты спишь с какой-то переводчицей. А когда ты стал перечислять языки, то венгерским в кино владеет только Милка. Я угадал?
— Угадал.
— Будут сложности.
— В чем?
— Уже несколько лет, как она подала заявление об эмиграции в Израиль.
— Она мне очень нравится, и, может быть, я смогу ее переубедить, и она заберет свое заявление.
— Ладно. Я попробую. Оператора и звукооператора мы тебе дадим. Осветителями тебя обеспечат на месте. Сегодня при министерствах обороны в каждой национальной армии есть свои киностудии. Сценария фильма нет, но есть план. — Большой Иван достал тоненькую папку и положил на стол. И я понял, что вопрос с переводчиком будет решен. Наверное, мне вначале откажут, а если я буду настойчив, то согласятся.
На следующий день мне позвонила она:
— Надо срочно встретиться.
— На этой неделе не получится.
— Я тебя умоляю!
И я понял, что ей очень хочется поехать в Европу.
— Я простужен и не выхожу из дома.
— Я беру такси и еду к тебе.
Через полчаса она вошла в мою квартиру, пытаясь сразу начать разговор.
— В ванную, — сказал я.
— Вначале поговорим.
— Потом поговорим.
— Идиот!
В ванной она пела какую-то песню. Так я узнал, что у нее абсолютно нет слуха.
Не надев далее моего халата, она бросилась в уже расстеленную постель, но не удержалась и сообщила:
— Они хотят взять с меня подписку.
— Потом.
— Я не хочу давать подписку о неразглашении того, что я услышу в поездке по национальным армиям.
— Что ты знаешь сегодня о национальных армиях Варшавского Договора?
— Ничего.
— И нормально живешь без этого.
— Скромно живу. Если бы чего знала, наверное, и платили бы больше.
— За знания тебе и заплатят. Условие-то детское. Что узнаешь, надо будет забыть. Это как у детей. Узнал на улице матерные выражения — забудь их.
— А если я захочу эмигрировать в Израиль, а дала подписку, то меня не выпустят.
— Вот это серьезно. Об этом я должен знать в первую очередь.
