В: Ты не открывала имени ни ему, ни Дику, ни кому другому?
О: Даже в борделе его знала только Клейборн.
В: Стало быть, она и сообщила. Погоняй.
О: Дама улыбнулась мне, словно давней подруге, с кем наконец-то встретилась. Затем вдруг пригнулась, взяла меня за руки и подняла с колен. Мы стояли друг перед другом, и она, не выпуская моих рук, вглядывалась в мое лицо, будто желая узнать, сильно ли я изменилась. Потом, словно в знак приязни, отдала мне свой трехцветный букетик, а взамен сняла мой венок, но лишь повертела его в руках и вновь водрузила на мою голову. Затем по-старинному поцеловала меня в губы — мол, добро пожаловать. Я растерялась, но все ж сообразила поблагодарить книксеном и улыбкой, а дама ласково смотрела на меня, будто родная мать иль добрая тетушка, кто сто лет меня знает.
В: Ничего не промолвила?
О: Ни словечка.
В: Была ль в ней грация, свойственная леди?
О: Как и дочь ее, она держалась очень просто, словно ей неведомы и безразличны светские манеры.
В: Хоть сама высокого сословья?
О: Весьма высокого.
В: Что скажешь об цветах?
О: Одного сорта, но разных колеров, они смахивали на те, что растут в Чеддерских скалах. В Бристоль их привозят в середине лета, мы называли их «июньские гвоздики». Но те, что в букете, были крупнее и душистее, хоть пора их еще не пришла.
В: Прежде таких не видела?
О: Нет, никогда. Однако надеюсь вновь увидеть и вдохнуть их аромат.
В: Что значит — вновь?
О: Узнаешь. Потом дама за руку подвела меня к куколке. Оробев, через плечо я глянула на его сиятельство — мол, как быть-то? Он приложил палец к губам и кивнул на даму — дескать, молчи и во всем ее слушайся. Похоже, дама все поняла, ибо сложила ладони и приветливо улыбнулась — мол, не надо бояться. И тогда следом за ней по серебристым ступенькам я покорно взошла в карету… гостиную… Не знаю, как сие назвать, ибо очутилась я в диковинной палате, выложенной сверкающими каменьями.
В: Его сиятельство и Дик тоже вошли?
О: Да.
В: Но вниманье уделяли тебе?
О: Да.
В: Не странно ль такое обращенье со шлюхой?
О: Я-то при чем? И так напрочь ошалела.
В: Давай-ка подробнее об той палате. Опиши самоцветы.
О: Всевозможных оттенков, яркие и тусклые, гладкие и граненые, они сплошь укрывали стены и часть потолка. На многих имелись знаки, магические иль тайные, однако я их не понимала. Кое-где рядом с камнем были часики, вроде карманных, но, видно, не заведенные, потому как стрелки их замерли.
В: Циферблаты размеченные?
О: Да, только не нашей цифирью.
В: Велика ль та палата?
О: В ширину и высоту футов десять — двенадцать, в длину поболе — около двадцати.
В: Чем она освещалась?
О: Две потолочные панели сочились светом, но не столь ярким, как наружное око.
В: Что за панели?
О: Из матового стекла, за ними скрывался источник света.
В: Драпировки, мебель?
О: Когда вошли, было пусто. Дама коснулась одного самоцвета, и входная дверь тотчас затворилась, а серебристые ступеньки сами собою сложились. Потом она тронула другой камень, и от стен отделились скамьи. Наверное, сработала потайная пружина, как в шкапу с секретом. Дама пригласила садиться; его сиятельство с Диком расположились подле одной стены, я — супротив, на скамье, обтянутой белой шагренью, но мягкой, словно перина. Потом дама нажала третий камень, и в глубине залы открылся буфет, в коем, точно в аптекарской лавке, рядами стояли непрозрачные флаконы и пузырьки с жидкостями, порошками и бог знает чем еще. Дама взяла одну склянку, где плескалось нечто золотистое, как мадера, и наполнила три стаканчика из неграненого хрусталя, кои подала нам, будто служанка. Стаканчик тончайшего стекла казался невесомым, но пить неведомое зелье я опасалась, хоть и видела, что его сиятельство и Дик бесстрашно его заглотнули. Дама подошла ко мне и, улыбнувшись, пригубила мой стаканчик — мол, бояться нечего. Ну тогда и я выпила. В пересохшем горле помягчело от напитка, имевшего вкус не вина, а скорее свежего абрикосового иль грушевого сока, только еще слаще и нежнее.
В: Спиртуозностью не отдавало? Бренди, джином?
О: Нет, лишь выжатым соком.
В: Едем дальше.
О: Едем. Подсев ко мне, дама нажала бирюзовый камень над моей головой. В зале вдруг стало темно, лишь чуть-чуть свету проникало сквозь маленькие окошки, кои сперва я приняла за куколкины глаза. Забыла сказать, что изнутри они уж не казались зелеными, но были совершенно прозрачны, без единого пузырька иль изъяна. Я бы опять до смерти перепугалась, но в темноте одна рука дамы обхватила меня за плечи, а другая отыскала мою ладонь и утешительно ее сжала, будто заверяя, что никто не причинит мне зла. Дама обняла меня, словно свое неразумное заполошное дитя.
В: Крепко обняла-то?
О: Дружески, по-сестрински. На отдыхе иль перекуре так обнимались мои товарки.
В: Что потом?
О: А потом произошло самое чудное чудо: в том конце залы, что ближе к голове куколки, вдруг возникло окно, из коего с высоты птичьего полета открылся вид на огромный город.
В: Чего-чего?
О: Говорю как было.
В: А я говорю: с меня хватит!
О: Христом Богом клянусь, все так и было иль так казалось!
В: Чтоб самоцветная палата вылетела из пещеры и в мгновенье ока очутилась над огромным городом?! Уволь, голуба, я тебе не гусек!
О: Рассказ мой кажется лукавством. Но лишь кажется. Я говорю об том, что видела, хоть сама не понимаю, как оно так вышло.
В: Прибереги свои побасенки для кого другого! Дрянь паршивая! Надо ж, какие петли мечет: должен вникнуть, не наломай дров!
О: Я говорю правду. Заклинаю, поверь!
В: Может, зельем тебя сморило, отчего и мерещилась всякая белиберда?
О: Сонливости я не чуяла. Мы будто и впрямь летели над городом. Было много всякого, я расскажу. Но, знаешь, чудо чудом, а в оконца-то я видела, что из пещеры мы никуда не делись.
В: Велико ль то окно, в какое виделся город?
О: Фута три на четыре, растянутое в длину.
В: Так говоришь, машина ваша оставалась в пещере?
О: Да.
В: Тебя заворожили иль опоили. Либо и то и другое.
О: Может быть, но еще и перенесли. В то окно все виделось иначе, нежели сквозь обычное стекло. Будто кто-то повелевал: глянь издали, а теперь с близи, смотри с энтого боку, а теперь с другого. Я чуть не окосела, стараясь увидеть, что там в стороне, иль еще раз взглянуть на то, что проехали. Нетушки: смотри лишь то, что видит окно.
В: Окно не умеет видеть, голуба. Ты была не в себе. А что за город-то?
О: Неземной красоты, об таких я слыхом не слыхивала. Все дома бело-золотые, сплошь парки и скверы, дивные прошпекты и аллеи, рощи и сады, ручьи и пруды. Больше смахивало на богатое предместье. Но главное — там царил покой.
В: Как же с этакой вышины сады-то разглядела?
О: Деревца рядами увидала и смекнула. И повсюду широкие, будто золотом вымощенные дороги, по коим гуляют люди и разъезжают сверкающие экипажи. Без лошадей, однако ж едут.
В: Как так?
О: Не ведаю. На золоченых улицах пешеходы тоже ногами не перебирали, но двигались, потому как тротуары под ними сами собою ехали. Ходить-то тамошние люди умеют: мы пролетали над лугом, где девушки водили хороводы, а мужчины плясали, выстроившись в ряд. Видали и других, кто ходит не хуже нашего.
В: Какого рода пляски?
О: Казалось, все танцуют под припевки: девушки плавно взмахивали руками, будто мели пол, и обращали к небу счастливые лица, а мужчины энергично изображали сеятелей и косарей. В том краю воистину боготворили духовную чистоту, ибо многие взаправдашними вениками подметали золоченые дороги и тротуары, будто в знак того, что всякая грязь им нестерпима. Иные стирали в ручьях. В танцах прославлялись Божьи щедроты. Наверняка жилища содержались в том же идеальном порядке, что рощи и сады.
В: Обликом те люди с нами схожи?
О: Они всяких наций: белые, оливковые, желтые, смуглые и черные как ночь. С вышины толком не разглядишь. Будто смотришь с высоченной шагающей башни.
В: А какая одежда?
О: Все, мужчины и женщины, были в серебристых портах и рубахах, как три наши дамы. Мы так быстро летели, что я не успевала хорошенько рассмотреть — одни мелькнут и пропали, а ты уж видишь иных.
