Тот встал и, глядя на Алену в упор, медленным движением стал опускать правую руку к карману.
Алена, не обращая на это внимания, подняла над его столом свою хозяйственную сумку и вытряхнула из нее на стол гору денег.
— Вот ваши гребаные бабки! А Красавчику скажите, что он все равно гнида!
И, отшвырнув сумку, ушла.
Часть десятая
Родная кровь
Деревня Хорёнки, дом бабы Феклы. Под руководством крепко сбитого главаря с цепью на шее и короткой прической крутые бритоголовые парни снимают со стен все, что висит в доме, и через окна выбрасывают вместе с мебелью, одеждой, посудой, семейными альбомами и прочей рухлядью.
— А с этим что? — спрашивает главаря один из парней.
— На помойку!
— А с этим?
— В костер!
Во дворе горит костер, парни бросают в него все вещи, вынесенные из дома. Одежда, фотографии, мебель, какие-то мелкие украшения и домашние реликвии — все превращается в дым и копоть…
По дуге железной дороги поезд катил по России. И снова Алена сидела в сидячем вагоне, набитом людьми, и смотрела в окно остановившимся взглядом. Только теперь за окном были не зимние пейзажи, а багряная осень… И через багряно-осенний лес прокатил Алену скрипучий автобус и высадил на развилке дорог у столбика с дощечкой:
ДОЛГИЕ КРИКИ. 5 км
И попутный грузовик довез до Черных Грязей, а там она спустилась со своим чемоданом к реке, к причалу парома. И первое, что услышала тут, — песню-частушку, которую орали девчата и парни, плывущие на пароме от Долгих Криков вместе с трактором и прицепом. Но нынче это было уже не Аленино, а новое поколение, и среди них — повзрослевшая Настя и ее ухажер, пятнадцатилетний цыганский мальчик Руслан. Настя — под гармонь тракториста — голосила:
Если Ельцин не дает
Ходу демократии,
То народ его пошлет
В Зюганову партию!..
И вдруг пресеклась на полуслове.
— Ой! Алена…
Спрыгнув с едва причалившего к берегу парома, Настя, напоказ голося от счастья, бросилась обнимать Алену и шептать ей на ухо:
— Как тебе мой Руслан? А? Правда красавчик?
Трактор с прицепом прокатил мимо, парни и девчата стали звать Настю, а Руслан — громче всех.
— Видишь? У нас любовь. Ну, я побежала! — Настя умчалась за прицепом, но вдруг повернулась на ходу: — Ой, забыла! Баба Фекла умерла.
Алена опешила:
— Как умерла? Стой!
Но Настя, догнав прицеп, с помощью Руслана и других ребят влезла в кузов, и трактор покатил прочь, выписывая вензеля в поле цветущего клевера и оглашая округу очередной частушкой:
Раньше были трудодни
И поля зеленые…
Что стало теперь с зелеными полями, Алена уже не расслышала, да и не очень интересовалась — весть о смерти бабы Феклы оглушила ее. И даже на кладбище, стоя у свежей могилы с сосновым крестом и фотографией бабы Феклы, Алена все не могла поверить в эту смерть и озиралась вокруг, словно ждала, что вот-вот из-за той или этой надгробной плиты выйдет баба Фекла и скажет ей что-то…
Но говорила не Фекла, а мать. Прибирая могилу, очищая ее от мусора и опавших листьев, и потом, когда они, перекрестившись, шли с кладбища по сельской дороге, и даже дома мать все выговаривала Алене:
— Вот, ты ж побрезгала бабкиным завещанием, ускакала в свои заграницы. А твой братец дом-то ее и захватил…
— Какой еще братец?
— А сводный. От твоего отца. У него ж еще сын имеется. Постарше тебя. Он в одиннадцать лет сбежал из дома, а сейчас ему уже тридцать, поди. Бандит по профессии. Когда Фекла болела, видеть ее не хотел и знать не знал. А как умерла, тут же явился и дом себе под дачу и захватил. Изобразил, понимаешь, внука — привез своих бандюганов на кладбище, пролил слезу, а сам даже ограды у могилы не поставил. Если бы я там не прибирала… Ой, у меня же для тебя еще сообщение! Телеграмму я все ношу. Только не могу прочитать, она по-иностранному…
С этими словами мать достала сложенную вчетверо и уже потертую на сгибах телеграмму, отдала Алене. В телеграмме текст был написан от руки и латинскими буквами.
— Чего ж тут иностранного? — сказала Алена. — Здесь только буквы иностранные, а слова-то все русские. «Срочно позвони в Вильфранш, у меня катастрофа, Маргарита». — И расстроилась: — Во блин! Еще и Маргарита!..
На почте шел ремонт. Виктор, сидя на коньке крыши, самолично крыл ее новым шифером, но, увидев Алену, обрадовался, бросил работу, ссыпался по стремянке вниз.
— Ой, Аленка! Вернулась! Ну как ты? С кем?
— Закажи мне Францию, Витя. Вильфранш, по срочному.
Виктор гордо завел ее в почтовое отделение и поставил перед ней кнопочный телефон:
— А у нас теперь автоматика! Набирай по коду!
Алена набрала восьмерку, послушала, дала отбой и набрала заново…
— А знаешь, — говорил тем временем Виктор, — я тоже снова один. Сердцу, оказывается, и правда не прикажешь.
— Черт! — нетерпеливо сказала Алена, нажимая на кнопку. — Восьмерка занята!
— Может, мы сойдемся с тобой? А, Аленка?
— Ну, если ты меня быстро соединишь, то, может, и сойдемся. — Алена в сердцах бросила трубку на аппарат. — Ну, ты можешь меня соединить?
Виктор удивился:
— Нервная ты стала… Конечно, автоматика у нас еще того, не очень фурычит… — Он взял трубку, набрал какой-то номер и попросил: — Зина, дай мне Тверь по-быстрому. Не можешь? А через Воронеж? Ну, давай через Клин. Кто там сегодня?.. Маша, это Виктор, сделай мне «восьмерку». Спасибо. — И Виктор победно подвинул к Алене телефонный аппарат: — Набирай свою Францию.
Алена набрала длинный номер и закричала в трубку:
— Алло! Марго! Это Алена! Что случилось? Я откуда? Из России! Из Долгих Криков! Что у тебя случилось?
А там, в Вильфранше, Маргарита, сидя на веранде своей виллы, отвечала ей в полной панике:
— Ой, дорогая! Просто кошмар! Банк прислал мне уведомление, что сокращает отсрочку по кредиту. Эти негодяи Жискар и Жан-Клод своего добились! Банк с полугода срезал мне отсрочку до четырех месяцев, и осталось две недели. Мы должны выплатить миллион франков, иначе отнимут виллу! Приезжай немедленно — или я погибну!
— Марго, где ж я возьму миллион? Ты соображаешь?
— Но ты хоть умеешь воевать с этими мерзавцами, а я не умею. Приезжай и верни отсрочку, которая у нас была!
— А через два месяца все равно придется платить!
— Приезжай, я тебя умоляю!
Алена положила трубку и спохватилась:
— Ой, я ж забыла ей про Феклу сказать…
— Может, мы на дискотеку сходим? — спросил Виктор. — А? У нас новая…
Алена, думая о своем, переспросила:
— Что? Чего у вас новая?
— Ну, дискотека. Может, сходим?
— Да какая дискотека! Ё-моё! — в сердцах воскликнула Алена. — Мне во Францию нужно ехать!
— Ну вот! Опять! — огорчился Виктор. — Далась тебе эта Франция! Чем тебе тут плохо?
— Сколько я должна за телефон?
— Да ничего ты мне не должна…
Но Алена открыла сумочку:
— Как не должна? Почта твоя или казенная? Говори — сколько?
— Сто восемнадцать рублей.
Алена достала сто рублей и принялась рыться в поисках мелочи, потом вытряхнула всю сумку на стойку. Из сумки высыпались монеты — французские, немецкие, испанские, русские. Алена стала выбирать среди них рубли, а Виктор, рассматривая иностранные монетки, спросил:
— Это что у тебя?
— Это франк…
— А это?
— Это песо, Испания.
— Да, ты наездила… А это что, с дыркой?
— Ну-ка дай. — Алена взяла у него монетку. — Это тугрик, только фальшивый.
— Как — фальшивый?
Но Алена уже не отвечала, а смотрела на фальшивый тугрик.
— Блин! — произнесла она тихо. — Как же я забыла…
Когда она подошла к дому бабы Феклы и толкнула калитку, изнутри, со двора на нее бросился огромный пес. Алена отпрянула, пес, натягивая цепь, зашелся в злобном лае, а из дома вышел какой-то тип бандитского вида.
— Чё надо?
— Здравствуй, — сказала она. — Я Алена Бочкарева.
Тип, смерив ее взглядом, исчез в доме, Алена ждала, а пес продолжал лаять и бросаться на калитку до тех пор, пока из дома не вышел здоровенный братан с цепью на шее.
— Пшел! Место! — приказал он псу, и тот, поджав хвост, ушел в будку. Братан повернулся к Алене: — Чё надо?
— Я хочу со своим братом поговорить. Со Стасом.
— Ну, я Стас.
— А я Алена. Здравствуй.
— Ну и чё надо?
Но Алена проигнорировала его грубый тон, улыбнулась:
— Я хотела узнать — может, тут от бабушки что осталось…
— Ничего не осталось.
— Может, фотки какие? Вещи… Она хотела мне фотографии оставить.
