Спас меня случай. Зануда Трейли, собираясь на пенсию, решил заработать на домик в Майами и стал осторожно, через двойных и тройных агентов подыскивать покупателя на очень интересное досье, из которого следовало: ни на какую Луну американцы не высаживались. Это была гениальная инсценировка, поставленная Стэнли Кубриком в павильоне Голливуда, циничная мистификация, разводка. Провокация удалась: Политбюро, наращивая расходы на космос, лишало самого необходимого стариков, матерей и детишек, подтачивая основы социализма. Жадная Джуд, мечтая о квартирке на Елисейских полях, сняла себе копию с досье. Однажды, наглотавшись камасутрина, я уездил девчонку до сонной комы и полночи фотографировал страницы сенсационной папки…
— Чего наглотавшись?! — жарко оцепенел Кокотов.
— Камасутрина, — объяснил старый грушник. — При Советской власти его тайно закупали в Индии малыми партиями — только для номенклатуры и спецслужб. А вы не знали? Теперь он в каждой аптеке…
— Правда? — Влюбленные переглянулись.
— Не может быть! — затосковал автор «Преданных объятий», ощутив в паху тянущую боль по выброшенным деньгам.
— Но это одно только название, подделка. Настоящий камасутрин теперь не найти. Говорят, это фантастика! Он превращает мужчину в боевую машину любви!
— Придется вам, коллега, ограничиться виагрой, — уязвил игровод.
— Спасибо, я никогда не пользуюсь афродизиаками! — фыркнул писодей.
— Правильно, — похвалил Жарынин. — Лучший стимулятор — любовь!
— Так вот… — продолжил Степан Митрофанович. — Купить досье у Трейли вызвался один богатый греческий коммунист, на самом деле тайный агент ЦРУ. В результате мой босс, так и не выйдя на пенсию, насмерть подавился кубиком льда, выпивая свой двойной утренний скотч. А бедняжку Джуд упекли в психушку с жутким диагнозом: «агрессивная нимфомания, осложненная латентной некрофилией». Или наоборот, «агрессивная некрофилия, осложненная латентной нимфоманией». Не помню. Давно было. Не дожидаясь ареста, я ушел в бега. О том, как меня тайно вывозили на родину с труппой Московского цирка в шкуре дрессированного тюленя, сдохшего во время гастролей, умолчу. Есть эпизоды, о которых лучше не вспоминать. Лежа в чане с водой и шевеля для живости ластами, я с минуты на минуту ждал разоблачения. Но к счастью, накануне отъезда сразу два наших циркача, икариец и жонглер, попросили в Штатах политического убежища. Шум, пресс-конференции… Америкосы обрадовались, загордились и потеряли бдительность — не осмотрели каждого тюленя в присутствии ветеринара.
Вернувшись в Отечество, я немедленно набил морду Аркашке Гайдамацкому, помирился с Искрой, отоспался, получил партвыговор за рукоприкладство и орден за досье, которого больше никто не видел. Оно и понятно: план освоения космоса сверстан, утвержден съездом партии, деньги выделены, вакансии заполнены. Ну кто будет объяснять, что это нас так американцы разводят? Партбилет, как и печень, у каждого один. А твоему отцу, Юленька, было в ту пору всего-то ничего, и он долго потом еще сторонился меня, отказывался звать папой и спрашивал, когда же придет дядя Аркаша — играть с мамой в лошадку…
Сказав эти горькие слова, генерал надолго замолчал, а в его глазах заблестели слезы.
— Может, не надо? — усомнился писодей.
— Надо, Кокотов! Мы с вами реалисты. А жены изменяют всем. Даже нелегалам. У меня тоже был роман с женой резидента. Но об этом ни слова. И не заговаривайте мне зубы! Отвечайте, где мы спрячем Кирилла?
— Может, в каком-нибудь бункере?
— В каком бункере? Даже Саддам Хусейн в норе отсидеться не смог! Думайте! Влюбленных надо спасать. Вообразите, они сидят, обнявшись, бедные затравленные голубки, а старый разведчик смотрит на них с тем нежным пожилым сообщничеством, с каким дворовый пенсионер глядит вослед увитому розовыми лентами, истошно сигналящему свадебному лимузину. В этом взгляде нет уже ревности к чужой молодости, зависти к свежей чувственности потомков или тоски по былому упоительному рабству похоти. Но зато есть в этом взгляде мудрая радость за тех юных безумцев, кому уходящее поколение завещает сладкую телесную суету, довольствуясь воспоминаниями, покоем и головокружительной загадкой смерти. Кокотов, почему вы за мной не записываете? — удивился Жарынин.
— Я запоминаю… — рассеянно ответил писодей. — Отдайте телефон!
— Скажите, куда мы спрячем Кирилла, тогда отдам!
— Пока не знаю. Надо покумекать… — отозвался Андрей Львович, испытав к слову «покумекать» физическое отвращение.
— Кумекайте! За что я вам плачу?
В кармане жарынинской куртки булькнула пленная «Моторола», извещая о новой доставленной эсэмэске. Жарынин не отреагировал.
— Дайте! — взмолился автор «Жадной нежности».
— Возьмите, мой рыцарь! — режиссер величественно подал ему трубку. Однако стоило писодею протянуть руку, садист быстро убрал мобильник в карман. — Ну и куда же мы спрячем Кирилла?
— В карман! — зло ответил Кокотов.
— Что-о?
— Ничего. Уменьшим и спрячем в карман или… в косметичку… — сварливо повторил Андрей Львович, вспомнив навязчивую идею Обояровой всюду носить своего героя в сумочке.
— Как это уме-е-еньшим? — угрожающе поинтересовался игровод.
— Очень просто… В какой-нибудь лаборатории ГРУ изобрели такие таблетки, лилипутин… Форте…
— Зачем ГРУ лилипутин форте?
— Ну как же… Двойники, лазы под Шпрее… А маленького сунул за пазуху и повез, куда надо…
— Кто им дал лилипутин форте?
— Дедушка… Генерал…
— Откуда лилипутин форте у генерала? — продолжал допрос режиссер. — Отвечать!
— Он в 1991-м… когда все развалилось… взял таблетки себе… на память… из сейфа… опытная партия…
— Что вы сказали?! Повторите! — взревел Жарынин.
— Опытная партия… — пролепетал Кокотов, покорно ожидая оплеухи.
Но глаза игровода пылали гордым восторгом отца, которому после бесчисленных золотушных дочек родили наконец сына-богатыря.
— Вы гений! Запомните и передайте тем, кто вас мне послал! Да! Конечно! Разумеется! Офкоссимо!!! Лилипутин форте был изобретен, чтобы без помех засылать наших нелегалов. Элементарно: уменьшил разведчика, посадил в коробочку, перелетел в страну НАТО и выпустил в стан потенциального противника, как таракана в комнату коммунального врага. Пусть размножается — плетет агентурную сеть. Провал теперь тоже не опасен. Не нужно зашивать агента-неудачника в шкуру мертвого тюленя, не нужно обменивать на чужого шпиона, не нужно растворять предателя в ванне с кислотой. Уменьшил, посадил в коробочку — и домой: к награде или к ответу. Все остальное — вопрос техники и воображения. Кокотов, я хочу за вас выпить! Немедленно!
Жарынин просто светился творческим счастьем, он распахнул холодильник, достал початую бутылку перцовки, разлил по рюмкам, затем извлек из трости клинок, попробовал лезвие пальцем, цокнул языком и легко настрогал на блюдце твердой, как воловий рог, сырокопченой колбасы:
— За вас, мой ручной гений!
Не успели соавторы перевести дух после первой и задуматься о второй, как в дверь без стука ворвались взволнованные бухгалтерши. Валентина Никифоровна, впрочем, увидев Кокотова, сразу осунулась, зато Регина Федоровна радостно доложила, по-военному приложив руку к прическе:
— Есть! Коля только что привез.
Она поставила на журнальный столик высокую белую коробку, перевязанную голубой лентой, — в таких обычно перевозят шоколадных зайцев и прочую хрупкую сладость.
— Покажи, покажи скорее! Что там?! — попросили женщины хором.
— Нет, не могу, это секрет! — пророкотал игровод, таинственно играя бровями.
— От нас — секрет?
— Ну ладно, девочки, только вам и Кокотову. Он заслужил!
Жарынин движением фокусника развязал ленточку, потом загадочно замер и многозначительно обвел взглядом заинтригованных зрителей. Потом, как дорогой официант, прикативший на тележке под серебряным колпаком съестную невидаль, какую-нибудь креветку, фаршированную печенью саранчи, он воскликнул «оп-ля»! и сорвал долой картонную крышку. Под ней обнаружилась ярко раскрашенная фигурка светлокосой свинарки, прижимающей к груди розового поросенка. В комнате запахло сладким миндалем.
— Ой, что это?! — взвизгнула Регина.
— Марципан! Сделано по моему специальному заказу. Хранится вечно.
— Господи, как живая! — удивилась Валентина Никифоровна.
— Кто — живая? — не понял автор «Русалок в бикини».
— Это же Стеша!
— Какая Стеша? — Он вгляделся в кондитерскую статуэтку.
— Колоскова.
— Ну, конечно — Колоскова! — сообразил писодей. — «Норма жизни»!
— Да! «Норма жизни». 1932 год. Режиссер Колтунович, оператор Ветров, сценарист Тачанкин, — подтвердил Жарынин. — Великое кино!
