— Меня состояние его психики не интересует. Равно как и мотивы. А вот как он в очереди за бесплатным супом стоит, я бы с удовольствием посмотрел.
В гостиную мы шли молча. Пока Луфкин отсутствовал, гости несколько развеселились. Луфкин быстро пресек веселье, разбив нас на группы по трое без малейшего шанса поменяться собеседниками. Меня взяли в оборот. Я поймал взгляд Маргарет, заметил морщинку меж бровей — Маргарет поняла, что мы с Луфкином не просто так задержались. В моей тройке присутствовала жена одного из министров; ее голос доносился до меня словно издалека, она обстоятельно объясняла, почему ее сына не приняли в знаменитый итонский клуб, — тема, которая и в самую благоприятную минуту не нашла бы у меня отклика.
Сторонний наблюдатель, пожалуй, решил бы, что с луфкинских ужинов гости сбегают при первой возможности. Ничего подобного: гости ждут, пока Луфкин их лично распустит. В тот вечер он счел оптимальным временем половину двенадцатого. Раньше подойти к Маргарет у меня не получилось, теперь я коротко передал ей наш разговор с Луфкином.
Маргарет не нуждалась в подробных расспросах. Ей всегда достаточно взглянуть на меня.
— К Роджеру поедешь, да?
Ехать не хотелось. Маргарет знала, что я устал. Знала она также, что если я сегодня же не спихну разговор с Роджером, то до завтрашнего утра еще больше устану.
— Прямо сейчас, да? Поезжай, так лучше будет.
Маргарет осталась ждать подле Луфкина, я пошел звонить на Лорд-Норт-стрит. Услышал голос Роджера, едва начал: «Луфкин со мной говорил. Есть информация», — как Роджер отреагировал поспешным: «Да-да».
— Можно к вам приехать?
— Домой — ни в коем случае. Встретимся на нейтральной территории.
Клубы были уже закрыты. Ресторан? Названия ближайших к центру повылетели из головы. В конце концов я, желая поскорей повесить трубку, предложил встретиться у вокзала Виктория.
Луфкину я сказал, что еду на встречу с Роджером, получил одобрительный кивок. Луфкин всегда одобряет действия, им рекомендованные.
— Сейчас вам подадут авто, Льюис. А второе — вашей очаровательной супруге.
Два автомобиля, два шофера ждали нас с Маргарет. Я не пошел в здание вокзала — представил запертые кассы, точно на станции-призраке, сделалось не по себе, — а остался на привокзальной площади, под часами. Было безлюдно, только последние носильщики спешили по домам.
Со стороны Виктория-стрит подъехало такси, взвизгнуло тормозами на мокрой мостовой.
Роджер неловко выбрался из машины, поспешил ко мне.
— Здесь некуда приткнуться, — сказал я. Эффект дежа-вю: сырой вечер, запертый «Атенеум», Гектор Роуз ежится на крыльце, измышляет извинения.
Я вспомнил, что поблизости есть забегаловка. Однако никто из нас не двинулся с места.
— Вряд ли, — довольно мягко начал Роджер, — вы мне что-то новое сообщите. Кажется, я все знаю.
— А по телефону вы, конечно, сказать не могли, — вспылил я.
Я злился, но не на Худа, а на Роджера. Нервы совсем разболтались — мы столько поставили на карту, столько силились сделать; я лично силился, а Роджер пользовался.
Роджер изобразил лицом понимание моих чувств.
— Простите, Льюис, я действительно всех подвел.
Я такие слова уже слышал, и не раз. Они вообще характерны для виновников кризисных ситуаций. Произносятся безразличным тоном, истинного раскаяния не выражают. Меня всегда злят, и сейчас только сильнее разозлили. Роджер поднял глаза.
— Ничего, Льюис, битва еще не проиграна.
Вот так. Промозглая полуночная мостовая, дело на грани краха; я бы должен утешать Роджера, а происходит наоборот.
В молчании мы прошли по вокзальной площади. Моросило. К тому времени как мы уселись в полутемной забегаловке, я успел остыть.
Чай был слабый, с металлическим привкусом. Не успел Роджер сказать: «Все скверно», — как нас прервали.
За наш столик сперва уселся и лишь потом бросил утвердительное «Не помешаю» некто с выговором человека почти образованного. Руки у него тряслись. Лицо было удлиненное, с тонкими чертами — так в представлении обывателя выглядит ученый. Вел он себя довольно развязно. Поведал печальную историю, в которой концы с концами плохо сходились. Он якобы водитель грузовика. Пал жертвой фатального невезения и заговора работодателей. Короче, уволен. Еще короче: на мели. Не профинансируют ли джентльмены скромный ужин?
Мне он не понравился. Я ни единому слову не поверил, вдобавок он меня своим вторжением взбесил.
— Джентльмены не профинансируют, — сказал я, сильно смущаясь, будто сам просил. У жертвы заговора, напротив, смущения не было ни в одном глазу.
— Нет так нет, — панибратски ответил он.
Роджер смерил его взглядом, молча достал бумажник, из бумажника — банкноту в десять шиллингов. Незваный гость принял деньги с достоинством, ограничил благодарности фразой «От небольшого поощрения никогда не отказываюсь» и откланялся.
Вторым взглядом Роджер его не удостоил. Он дал денег не из симпатии, не из жалости и даже не с целью спровадить попрошайку. Нет, здесь имело место суеверие, характерное для людей, постоянно рискующих. Роджер пытался сторговаться с судьбой.
Вдруг он, без перехода, сообщил, что, пока борьба не закончилась, Каро «виду не подаст». Будет со смехом отметать сплетни, которые, если луфкинская разведсеть не подвела, со скоростью бикфордовых искр уже мчатся к каждому, кто хоть как-то связан с Дж. Ч. Смитом. Каро готова все отрицать даже перед Коллингвудом.
А подвох вот в чем. Многие, включая завсегдатаев Лорд-Норт-стрит, включая приятелей Дианы, ожидают, что Каро — и Роджер — расценят эту историю как банальную интрижку. Конечно, Эллен была не на высоте — дурно изменять больному мужу. Роджер тоже виноват. Впрочем, бывают и более тяжкие грехи. В конце концов, Каро по рождению принадлежит свету. Ее приятели и родственники — отнюдь не образчики пуританской добродетели. У Каро, в частности, до замужества были любовные связи. Как и весь ее круг, она гордится собственным здравым смыслом и терпимостью. Скандальные истории случались с каждым; каждый привык не осуждать ближнего даже и за плотские слабости, рядом с которыми адюльтер, пусть и с отягчающими обстоятельствами в виде душевнобольного мужа и министерского портфеля, представляется едва ли не верхом приличий.
Впрочем, уже от первой анонимки Каро позабыла и про здравый смысл, и про терпимость. Не слушала объяснений, не желала войти в положение. Метала громы и молнии. Дело не в карьере, кричала она, не в аморальности романа с женой коллеги. Дело было даже не в любви или плотских отношениях. Нет, все куда серьезнее.
— Ты — мой, — заявила Каро. — Мы женаты. Я тебя не отпущу.
Роджер тоже был на взводе. Он связан; ему указали место. Он пошел, можно сказать, куда глаза глядят, он не знал, что делать, как быть дальше.
Насколько я понял, Роджер с Каро ничего не решили. Точнее, каждый из них решил нечто для себя, и решения эти прямо противоположны. Каро объявила ультиматум: сразу после кризиса — не важно, победой Роджера или поражением он закончится — Роджер должен сделать выбор. Времени ему дается две-три недели, много — месяц; дольше она терпеть не станет. Тогда пусть сам своей карьерой занимается. Пусть других покровителей ищет. Или «эта женщина», или она, Каро. Кстати, Каро неоднократно повторила, что развода не даст.
— Не представляю, что будет, — сказал Роджер. Поглядел растерянно и с надеждой. Мужчины, у которых на носу главное испытание, так не глядят.
Некоторое время мы пили металлический чай и перебрасывались междометиями. Наконец Роджер сообщил:
— Я ей все рассказал, — (он имел в виду Эллен), — в тот же день, только еще до письма. Обещал позвонить, прежде чем пойду спать. Она ждет.
Неловко поднялся, пошел искать телефон. Скоро вернулся и сказал:
— Она хочет, чтобы я к ней приехал. Сейчас же. С вами, Льюис.
На секунду мне показалось, что последнюю фразу принимать всерьез не стоит.
— Она просит привезти вас, — повторил Роджер. И тут я понял: у Эллен гордости не меньше, если не больше, чем у Каро. Эллен решила, что теперь может проявлять инициативу.
Дождь кончился, до Эбери-стрит мы шли пешком. Давно пробило час ночи. Эллен, кажется, дожидалась нас под дверью и встретила с холодностью, мною подзабытой. Теперь эта холодность всколыхнула и обострила первое впечатление. Эллен провела нас в маленькую гостиную и поцеловала Роджера. Не так, как тогда при мне, а просто в знак приветствия. Ни страсти, ни болезненного желания прижаться, раствориться в возлюбленном больше не было; счастливые любовники, довольно знающие друг друга, предвкушающие привычные, но не приевшиеся радости, целуются не так.
Эллен предложила выпить. Роджер попросил виски, я тоже. Уговаривал Эллен присоединиться. Обычно она не упрямится, в тот вечер отказалась наотрез. Просто Эллен не из тех, кто заглушает душевную боль материальными средствами.
