— Уйди, я тебе сказала. Мне на тебя смотреть противно. Гомик несчастный! Уйди. Вон отсюда!
Вытолкала его в прихожую, сунула ему в руки пальто и шапку, еле дотерпела, пока он оденется, и потом, когда он уже по темной лестнице, цепляясь за перила, спускался, крикнула:
— Пидарас проклятый! — И тут же услышала, как будто в ответ:
— Сердце красавицы склонно к измене…
Это был голос Жердыка.
Аглая перегнулась через перила, надеясь увидеть поющего, но на лестнице никого не было, а голос Жердыка шел вроде бы из подвала, где жил Ванька Жуков. Но тоже шел как-то странно. Жердык не пел песню целиком, а все время повторял, как на испорченной пластинке:
«Сердце красавицы склонно к измене… Сердце красавицы склонно к измене…» — и так без конца.
«Чушь какая-то», — подумала Аглая.
Но это была не чушь. Это Ванька Жуков гонял по кругу пленку с записью голоса Жердыка и подстраивал прибор, который будет реагировать только на этот голос, только на эту мелодию и только на эти слова: «Сердце красавицы склонно к измене…».
Как живет существо, превращенное из молодого, красивого, полного сил человека в обрубок, безобразный на вид и лишенный возможности даже обслуживать себя самого? Здоровым и благополучным людям этого не понять. У такого калеки другие чувства, иные радости, его миропонимание не совпадает с нашим, и жизнь ему не кажется слишком уж ценным даром.
Иван Георгиевич Жуков смотрел по телевизору старую кинокомедию с Мироновым и Никулиным в главных ролях. Ванька отдыхал и имел право себе это позволить. Выполняя сложнейший заказ, он добился наконец, чего хотел. Не просто было сделать такую штуку. Она безотказно откликнется на слова и мелодию, исполненную только одним человеком, и никем больше. Это случится, может быть, завтра, 21 декабря — в день рождения Сталина, или дядюшки Джо, как его называет Джим. Завтра статуя чугунного дядюшки будет поставлена на свое старое место. А после этого кое-какие люди захотят отметить это событие. Они поедут в ресторан «Золотой ключик». Они там выпьют. И захотят спеть что-нибудь задушевное…
Фильм сменился рекламой стирального порошка, который отстирывает все и ничего не портит, средства от перхоти и шоколада, который, по словам рекламной песенки, «имеет право разделить успех». За шоколадом пошла криминальная хроника. Сурового вида милицейская дама рассказывала о том, что случилось за последние сутки в Москве. На одном из рынков произошел взрыв. Бомба с часовым механизмом была заложена в мешок с картошкой. Погибло девять человек, тринадцать ранены. «Это не мое», — отметил Ванька. Студентка девятнадцати лет вместе с сокурсником задушила свою мать бельевой веревкой с целью завладения старинной иконой. Мальчик трех лет выпал из окна шестого этажа и оказался жив. В гостинице произошел пожар. Автомобиль «ауди-6», управляемый пьяным водителем, вышел на встречную полосу и врезался в «таврию». Водитель «таврии» и его жена погибли на месте, владельца «ауди» спасла воздушная подушка. И вдруг Ванька увидел Бавалю. Ее показали сидящей, очевидно, в милицейском участке. Ведущий сказал: «На Белорусском вокзале задержана пожилая женщина. Во время досмотра у нее в чемодане обнаружены около двух килограммов гексогена, четыреста граммов тротила и две противотанковые гранаты. Задержанная утверждает, что боеприпасы принадлежат не ей, но как они попали в ее чемодан, объяснить не может. При задержанной никаких документов не оказалось, а назвать себя она отказывается. Всех, кому знакома эта особа, просьба позвонить по телефону…»
— Ну вот! — сказал сам себе Ванька и, выключив телевизор, задумался. Хотя думать уже не было смысла. Бабку взяли и вряд ли отпустят. Значит, скоро придут сюда. А что делать? Он обернулся в кресле на 360 градусов, осмотрел свое оборудование и запасы взрывчатки и понял, что сделать он, инвалид, не сможет уже ничего. Остается только ждать, когда за ним придут. Ну, а когда придут…
Его лаборатория была хорошо оснащена всем, чем нужно, чтобы превратиться в гремящий и сверкающий ад для всех, кто сюда придет. Ванька усмехнулся. Он часто думал о том, как закончит жизнь, и собирался закончить ее эффектно. А как? Ему это часто снилось. Клубы пламени ослепительного и ярких цветов, и люди, летающие в нем, как птицы…
Ванька включил компьютер и соединился по Интернету с Джимом.
— Привет, — передал он ему.
— Привет, — ответил Джим. — Как дела?
— Подходят к концу, — сообщил Ванька.
— Можешь объяснить поточнее?
Ванька объяснил.
— О'кей — отозвался Джим, — Я не буду тебя отговаривать, хотя мне будет тебя не хватать.
Ванька не отозвался.
— Ты не хочешь мне отвечать? — спросил Джим.
— Я не знаю, что тебе ответить, — написал Ванька, и в это время в дверь постучали.
— Кто там? — спросил Ванька, не двигаясь с места.
И услышал пение:
— Сердце красавицы…
Ванька замер. Казалось, уже ничто не могло его взволновать, но тут заколотилось сердце так, что он сам себе удивился. Рука дрожала, откидывая щеколду. Открыв дверь, Ванька увидел человека в длинном нараспашку пальто, в красном пушистом шарфе, с заграничной бутылкой в руках и заметно уже хмельного.
— Ты? — спросил Ванька.
— Собственной персоной. — Жердык громко захохотал и снова запел:
— Сердце красавицы…
— Стой! — закричал ему Ванька. Впрочем, в созданное им устройство он еще не вставил батарейки, и машинка была пока безопасна.
— А что? — не понимая причины Ванькиного волнения, спросил Жердык. — Не нравится, как я пою?
— Нравится, — сказал Ванька, — Но, если можно, потом.
— Не пой, красавица, при мне и при других не пой, — весело сказал Жердык. — Ах ты, друг ты мой ситцевый! — Он подвинулся к Ваньке в намерении то ли обнять его, то ли похлопать по спине, но остановился, сообразив, что и то, и другое будет непросто осуществить. — Я же только сегодня узнал, что ты жив. Ведь я тебя сам лично хоронил. Между прочим, с большими почестями. Как героя. А ты, негодник, нас всех обманул, хитрюга.
Жердык балагурил оживленно и весело, и будь он чувствительней к слову, сам понял бы, что фальшивит. Он чувствительным не был, продолжал говорить невпопад и спросил Ваньку, узнал ли тот его сразу.
— А ты меня?
— Я? Тебя? — Жердык хотел выразить удивление или возмущение. Что за вопрос? Как же он мог не узнать старинного друга? Но все-таки понял, что это было бы слишком недостоверно.
— Да. Извини, — сказал он. — Но все-таки тебя я узнал. И узнал бы всегда. Ты знаешь, есть люди, у которых нет ничего, кроме внешней оболочки, а есть личности. А личность, Ванька, всегда проявляется каким-то образом. Она излучает свой особый свет или… я не знаю, как это назвать… Ванька, друг ты мой, ты не представляешь себе, как я рад!
— Заходи, — Ванька откатился к компьютеру. — Возьми стул, садись, я сейчас выйду из Интернета.
«Извини, — написал он Джиму. — Пришел старый друг».
«О'кей, — ответил Джим. — Я его знаю?»
«Знаешь, — написал Ванька. — „Сердце красавицы“.»
«О! — забеспокоился Джим. — Зачем он к тебе пришел?»
«Выпить хочет».
«И ты будешь с ним пить?»
«Может быть», — ответил Ванька.
«О.К., — написал Джим, и Ванька почувствовал в этих двух буквах сомнение. — Но мы с тобой еще свяжемся или…»
«Или», — ответил Ванька.
И отключившись от Интернета, повернулся к гостю. Жердык сидел на стуле, бутылку держа на колене.
— Ну ты даешь! Ты, наверное, в нашем городе единственный овладел Интернетом.
— Не единственный, а первый, — сказал Ванька.
— Да? Возможно. Я, правда, тоже в Интернете. Но… — он махнул рукой. — Ванька, что мы с тобой о какой-то херне? Ведь главное не это. А главное, что ты жив. Ты живешь, ты дышишь, ты творишь. Да, у тебя здесь целая лаборатория! Она у тебя как-нибудь называется?
— Она у меня называется, — подтвердил Ванька. — Она у меня называется «Малая Хиросима». Разве ты не слышал?
— Слышал, — признался Жердык. — Мне доложил наш районный чекист. Знаешь, кто? Не знаешь и не догадаешься. Но я тебе скажу. Попозже. А ты мне пока покажи свою «Хиросиму».
— А ты меня не продашь? — спросил Ванька.
— Я? — растерялся Жердык. — Тебя? — он напыжился и покраснел, но не от стыда, от обиды. — Знаешь, Ванька, если это шутка…
— Шутка, — сказал Ванька.
— Очень неостроумная.
— Ладно, не сердись, — сказал Ванька. — Вот смотри. Видишь этот порошок? Это почти сахарная пудра. Но если эту пудру смешать с этой угольной пылью, засыпать в консервную банку и залить желатином, а потом стукнуть по этому молотком… Не хочешь посмотреть, что получится? Не хочешь? Правильно Пушкин говорил: мы ленивы и глупы, что ли…
— Нелюбопытны, — поправил Жердык.
