— У Эммелины был сын, — сказала я. — Это он приходил со мной. Он же был тем самым репортером в коричневом костюме.
Теперь, выложив все, что мне было известно, я не устояла перед искушением задать ей вопросы, ответов на которые у меня пока не было, рассчитывая на встречную откровенность.
— Что Эммелина искала в саду? Когда я ее впервые увидела, она пыталась что-то раскопать. Мне известно, что она делала это много раз. Морис ссылался на лисиц, но я знаю, что это пустая отговорка.
Мисс Винтер хранила молчание и полную неподвижность.
— «Мертвые уходят в землю», — процитировала я. — Вот что она мне сказала. Кто, по ее мнению, закопан в саду? Ее ребенок? Эстер? Кого она разыскивает в земле?
Мисс Винтер что-то пробормотала себе под нос. Сказано было очень тихо, но я тотчас вспомнила скрипучую фразу, произнесенную в саду Эммелиной. Тот же самый набор звуков!
— Это вы слышали? — спросила мисс Винтер. — Она это сказала?
Я кивнула.
— На языке близнецов? Я кивнула еще раз.
Мисс Винтер взглянула на меня с интересом.
— Вы делаете успехи, Маргарет. Признаться, тут вы меня удивили. Однако мы должны сохранять последовательность в изложении истории, а это становится все труднее. Мы непозволительно забегаем вперед. — Она помолчала, взглянула на свою больную руку, а потом на меня. — Я обещала рассказать вам правду, Маргарет. И я это делаю. Но прежде, чем я расскажу вам все до самого конца, должно произойти одно событие. Оно произойдет непременно, надо только дождаться.
— А что должно…
Она покачала головой, не дав мне закончить вопрос.
— Предлагаю вернуться к леди Одли и ее тайне.
После этого я читала еще около получаса, но мне было трудно сосредоточиться на романе; да и мисс Винтер, как мне показалось, слушала не очень внимательно. Когда настало время ужина и Джудит постучала в дверь с этим известием, я закрыла книгу, а мисс Винтер произнесла таким тоном, словно наш разговор и не прерывался чтением:
— Если вы не очень утомились, может, этим вечером зайдете проведать Эммелину?
После ужина я направилась в апартаменты Эммелины. Я впервые появилась там в качестве приглашенного гостя, и первой же отмеченной мною деталью стала какая-то особенная вязкость тишины. Я остановилась в дверях — они обе меня еще не заметили — и теперь поняла, что это вязкое ощущение на самом деле создавалось их шепотом. Они общались на пределе слышимости, когда воздух едва задевает голосовые связки. Слабые взрывные звуки угасали, не пролетев и несколько метров, а приглушенные шипящие вы легко могли бы принять за шум крови у себя в ушах. Временами мне казалось, что их беседа завершена, но вскоре мой слух улавливал новую почти беззвучную тираду — это напоминало зудение мелкой мошки, то подлетающей к самому уху, то отлетающей прочь.
Я кашлянула.
— А, Маргарет… — Мисс Винтер, сидевшая в кресле-каталке у изголовья сестры, жестом пригласила меня занять стул по другую сторону кровати. — Очень мило с вашей стороны.
Я вгляделась в лицо Эммелины на подушке. Она почти не изменилась с момента нашей первой встречи: та же смесь красного с белым — пятна от ожогов, рубцы и шрамы; та же упитанная припухлость; те же спутанные пряди седых волос.
Взгляд ее вяло блуждал по потолку; она никак не среагировала на мое присутствие. Но какая-то перемена в ней все же произошла — неуловимая и не поддающаяся четкому определению. Физически она была по-прежнему сильна. Ее рука, лежавшая поверх одеяла, крепко сжимала ладонь мисс Винтер.
— Как вы себя чувствуете, Эммелина? — спросила я, сильно нервничая.
— Ей плохо, — ответила за сестру мисс Винтер.
Сама она тоже изменилась за последние дни. Однако в случае с мисс Винтер болезнь, иссушая ее тело, одновременно все больше открывала ее истинную сущность. С каждой нашей встречей она выглядела все более тонкой, хрупкой и прозрачной, но при том все явственнее был виден заключенный внутри нее стальной стержень.
При всем том ее рука казалась особенно слабой и немощной по контрасту со сжимавшим ее пухлым кулаком Эммелины.
— Может, мне почитать? — спросила я.
— Да, конечно.
Я прочла вслух одну главу.
— Она спит, — прошептала мисс Винтер.
Глаза Эммелины закрылись, дыхание стало глубоким и ровным. Она отпустила руку сестры, и мисс Винтер тут же принялась ее растирать, восстанавливая кровообращение. На ее пальцах начали образовываться синяки.
Уловив направление моего взгляда, она спрятала руки в складках шали.
— Извините за то, что приходится прерывать нашу работу, — сказала она. — В прошлый раз я была вынуждена отослать вас из дому, когда состояние Эммелины резко ухудшилось. И вот сейчас я должна буду проводить все время с ней, так что наш с вами проект опять откладывается. Но теперь это уже ненадолго. Скоро наступит Рождество, и вы, конечно же, захотите провести эти дни со своими родными. А когда вы вернетесь после праздников, будем определяться по ситуации. Я думаю, — она сделала еле заметную паузу, — …к тому времени мы сможем снова взяться за работу.
Я не сразу поняла смысл сказанного. Слова были вроде бы самими нейтральными, но ее выдал голос. Я быстро взглянула на спящую Эммелину.
— Вы хотите сказать?..
Мисс Винтер вздохнула.
— Пусть вас не обманывает ее внешне крепкий вид. Она уже давно и очень серьезно больна. За все эти годы я привыкла считать, что она уйдет раньше меня. Но когда я сама заболела, прежняя уверенность исчезла. И вот теперь мы с ней мчимся к финишу наперегонки.
Так вот чего мы ждали! Вот какое событие должно было произойти прежде, чем мы сможем закончить историю.
Во рту у меня стало сухо, сердце забилось в каком-то детском испуге.
Она умирает. Эммелина умирает.
— Это по моей вине?
— Вашей вине? При чем тут вы? — Мисс Винтер покачала головой. — Если вы о событиях той ночи, то они ничего не могли изменить. — За этими словами последовал один из ее пронзительных взглядов, которые открывали во мне больше, чем я сама хотела бы открыть. — Почему это вас так сильно огорчает, Маргарет? Моя сестра для вас чужой человек. И я не думаю, что причиной такого расстройства является ваше сострадание ко мне. Скажите, Маргарет, в чем дело?
Тут она была не совсем права. Я ей искренне сострадала, потому что могла, по крайней мере думала, что могу, понять ее состояние. Она вот-вот должна была составить мне компанию, влившись в ряды «ампутантов». Близнец-одиночка имеет лишь половину души. Пограничная полоса между жизнью и смертью темна и узка, и близнецы-одиночки обитают гораздо ближе к ней, чем большинство других людей. Несмотря на своенравный и раздражительный характер мисс Винтёр, я со временем прониклась к ней симпатией. Особенно мне в ней импонировала та детскость, что не была ею утрачена за долгие годы и все чаще проявлялась теперь. С каждым днем она все более походила на ребенка; на эту смену облика работали и ее новая, короткая стрижка, и исчезновение косметики с ее лица, и освободившиеся от груза перстней истонченные пальцы.
Именно этого ребенка, теряющего свою сестру, я видела в ней сейчас, и ее скорбь была сродни моей. Ее драме предстояло разыграться здесь, в этом доме, в ближайшие дни, и сюжет ее во многом совпадал с тем, который определил всю мою жизнь, хотя со мной это случилось слишком рано, еще в несмышленом возрасте.
Я смотрела на лицо Эммелины. Она приближалась к границе, которая давно уже отделила меня от моей сестры. Вскоре она пересечет эту границу и, будучи потеряна для нас, явится в иной мир. У меня возникло абсурдное желание прошептать ей на ухо несколько слов для моей сестры, которую она должна была скоро встретить. Вот только что я могла ей передать?
Я почувствовала на себе пристальный взгляд мисс Винтер и удержалась от этой нелепой попытки.
— Сколько ей осталось? — спросила я.
— Несколько дней. Быть может, неделя. В любом случае недолго.
В тот вечер я допоздна оставалась с мисс Винтер. Большую часть следующего дня я также провела вместе с ней у постели Эммелины. Мы читали вслух или просто подолгу сидели в молчании, которое прерывалось только визитами доктора Клифтона. Он относился к моему присутствию здесь как к чему-то само собой разумеющемуся и, вполголоса комментируя состояние Эммелины, уделял мне часть той же печально-вежливой улыбки, что была обращена к мисс Винтер. Иногда он задерживался с нами примерно на час, сидя и слушая, как я читаю. Выбор книг был произволен, как и зачитываемые отрывки: я могла начать и остановиться где угодно, хоть на середине предложения. «Грозовой перевал» перемежался фрагментами из «Эммы»[20], «Бриллиантов Юстасов»[21], «Тяжелых времен»[22] или «Женщины в белом». Сюжеты как таковые не имели значения. Искусство в своей полноте и формальной завершенности неспособно даровать утешение. Другое дело сами по себе слова — они тянулись как связующая нить с жизнью, и их приглушенный ритм служил умиротворяющим фоном для медленных вдохов и выдохов Эммелины.
