18
Жизнь побежала стремительно, и он как будто окунулся в добрые старые времена. Вскоре он уже выходил в море на дряхленьком посольном траулере «Березань», принадлежащем Кольской базе морского лова. Для всей команды Овцын был всего лишь корреспондентом центральной газеты, прилетевшим познакомиться с сегодняшним днем Севера. Старпом отвел его в каюту помполита, которому повезло захворать как раз накануне новогоднего рейса. Каюта находилась ниже главной палубы и поэтому была мрачноватой. На полке вместо привычных лоций, пособий по навигации, астрономии и иным мореходным наукам стояли тома мудрой общественно-политической литературы. Из щелей в надежде на поживу повылазили тараканы. Юнга принес белье, бросил на койку и собрался было уйти, но, подчинившись нешуточному взгляду Овцына, замялся, почесал в спине под курткой и застелил койку.. После очередного обмена взглядами юнга принес обрез и швабру. Он вытряхнул коврик, стер накопившуюся за неделю стоянки пыль, вымыл раковину и застеленную потрескавшимся линолеумом палубу. А когда Овцын разбрызгал полфлакона «Шипра» и выкурил десяток сигарет, каюта приняла совсем обжитой вид, даже едкий запах подтухшей рыбы, пропитавший за десятки лет службы весь пароход, ослабел и уже не мешал существовать.
«Березань» выходила из порта, и сегодняшний день Севера был непроглядной, сырой и морозной ночью. Ничего, кроме огней, большей частью голубоватых, не существовало в этой непроглядности.
Огни маяков, огни на берегах Кольского, узкого и длинного залива, огни встречных судов, огни прожекторов, время от времени полосующие воду и небо.
- Жизнь - это свет, и свет - это жизнь, - произнес капитан «Березани» Федор Пахомович Кошастый.
В первые же часы знакомства с Кошастым Овцын понял, что этот человек видит свое интеллектуальное призвание в том, чтобы находить истины и вещать их человечеству. Капитан Кошастый был белобрыс, мал ростом, упитан, тридцати шести лет от роду, голос имел густой басовитый, идеально соответствующий как профессии, так и хобби.
- Пожалуй, - согласился с ним Овцын.
- Где жизнь, там и свет, - развил тезис капитан Кошастый. - А где свет, там и жизнь. Рождаясь, человек «появляется на свет»...
Овцыну стало весело.
- А умирая, уходит во тьму, - поддержал он.- Когда у тебя в душе тьма смертная, ты заходишь к приятелю на огонек - и начинается веселая жизнь. Не так ли, Федор Пахомыч?
Почувствовав в голосе залетного корреспондента ядовитые нотки, капитан Кошастый переменил тему беседы.
- Не понимаю, почему вас к нам прислали? Что Вы у меня на «Березани» можете найти интересного? Древнее тральщика на всем флоте нет. «Березань» - это славное позавчера нашего промысла. Глядя в прошлое, не увидишь настоящего и тем более будущего.
- Команда у вас тоже позавчерашняя ? - спросил Овцын.
Капитан Кошастый взглянул на него искоса и долго не отвечал, раздумывая, наверное, какой таится в вопросе подвох.
- Отчего же, - сказал он наконец. - Команда вполне современная.
- Вот и прекрасно, - улыбнулся Овцын. - Я ведь не представитель судоремонтного завода, а корреспондент газеты. Интересуют меня люди, состояние техники - это второй план.
Капитан Кошастый не хотел сдаваться.
- Состояние работника зависит от состояния техники так же, как состояние пешехода от состояния дороги, - изрек он. - Запомните эту мысль и отразите в своей корреспонденции.
- Замечательная мысль, - одобрил Овцын.
Знакомый ему Кольский залив все тянулся, и он ушел в каюту. И вообще до начала промысла еще далеко, и можно без ущерба для дела как следует отдохнуть после беспокойных трех суток.
Прилетев в Ленинград, он сперва зашел домой, благо не очень далеко от аэропорта, и мать обрадовалась неожиданному приходу, встретила его ласково, как никогда прежде. Мягко упрекнула за то, что редко писал, да еще за то, что бросил работу в институте. Газета с очерком произвела на нее слабое впечатление, это опять-таки несерьезное занятие, да что поделаешь, если сын таков. Она напомнила об одном знакомом семьи, бросившем науку и ставшем микроскопическим писателем... «Не твоя ли это дорожка? - сказала мать. - Слава богу, что хоть женился по-человечески...»
- Эра Николаевна хорошо влияет на тебя, - добавила она. - Ты тщательно одет, стали мягче манеры. Почти исчезли эти кошмарные варваризмы из твоего лексикона. Я хочу познакомиться с ней.
- Эра обрадуется, если ты приедешь.
- Не сомневаюсь, - кивнула мать. - Я по тебе вижу, что она добрая женщина.
- Порой слишком, - сказал он.
Мать недоуменно взглянула, но промолчала. Он объяснил:
- Мне кажется, что она испытывает физическую боль, когда видит, что кто-то уколол себе палец булавкой, - и усмехнулся.
- Порядочный человек испытывает физическую боль, когда видит голодную собаку, - сказала мать. - Ты обязан беречь жену.
Потом он поехал на набережную Мойки, к Георгию Сергеевичу. Долго поднимался на второй этаж по старинной широкой лестнице, не сразу нажал звонок над столетней латунной табличкой с фамилией Левченко. Тот открыл сам, спросил с усталым удивлением:
- Разве ты не в Москве?
- Я в Москве, - ответил Овцын.
- Проходи, раздевайся, - сказал Левченко.
В комнате был молодой офицер, капитан-лейтенант чином, он кратко представился:
- Лосев, командир части. - Потом сказал: - Я слышал от Владимира Георгиевича, как он выловил вас из моря. Вы пересекли государственную границу.
- Я не раз пересекал государственную границу, - сказал Овцын.
- А он обрадовался, - сказал Лосев. - Как-то даже переменился с тех пор.
- В чем? - машинально спросил Георгий Сергеевич.
- Я не умею объяснять такие вещи, - сказал Лосев. - Видишь, что человек не тот, вроде такой же, а не тот. Что в нем изменилось - непонятно. Прежде был просто офицером, как большинство. Вдруг стал не простым. Знаете, на каких-то людей совершенно не обращаешь внимания, потому что существуют они, как обслуживающий персонал при технике. А на других взгляд задерживается. О них думают, о них говорят. Они имеют в себе нечто значительное. От них ждут особенно умных слов и выдающихся поступков. Это везде так. И в таком маленьком организме, как наша часть. Мы вдруг стали думать и говорить о Владимире Георгиевиче. Он перешагнул грань обыкновенного, а как это случилось, почему случилось - никто не понял.
- Я слышал, как он мечтал вслух, - сказал Овцын. - О яркой жизни, большом деле и подвиге.
- Он к тебе ездил в Москву? - спросил Георгий Сергеевич.
- Да, - солгал Овцын и не испытал стыда.
- Он совершил свой подвиг, - произнес Лосев.
Георгий Сергеевич оперся на подоконник, глядя вниз, на покрытую кочковатым льдом Мойку. Голые деревья, загораживая фонари, стлали по льду причудливые тени, Овцын отошел от окна к Лосеву, спросил его:
- Как это было?
- Как всегда, - сказал Лосев. - Ночью обнаружил яхту, которая взяла агента с берега. Дал сигнал остановиться.
- И?..
- Они, как правило, сдаются, но этот оказался зубром. Яхта стала отстреливаться. Он мог бы утопить их в два захода, но что толку от утопленников? Таких надо брать живьем... Вы же видели его корабль - пулеметчик защищен козырьком турели, а командиру укрыться негде. Две крупнокалиберные пули в грудь. Но яхту взяли. Он семь часов жил после операции, из них три часа в сознании. Похоронили его у себя, поставили обелиск с барельефом.
- Георгий Сергеевич, вы еще туда не ездили? - спросил Овцын.
- Поедем... Мать выйдет из больницы, и поедем... А я вот жив. Войну прошел, плен, концентрационные лагеря... Что он видел в жизни? Только и видел одну пулеметную очередь. И хватило. Почему так? - обратился он к Лосеву.
- Это можно объяснить, - сказал офицер, но объяснять не стал.
- Все можно объяснить, - произнес Георгий Сергеевич и прижал лоб к стеклу. - Все можно объяснить, но ничего нельзя вернуть...
Овцын взял Лосева за плечо, отошел с ним к окну. Они молча смотрели на причудливый узор теней на грязновато-сиреневом льду Мойки, на ярко освещенные окна Дома культуры, на прохожих, идущих по старинному, очень горбатому мосту.
Он ушел поздним вечером и поехал домой, но, проезжая по короткому и уютному Нарвскому проспекту, вдруг остановил машину, расплатился с удивленным шофером и поднялся к Соломону. Дружба их, он чувствовал это, прошла. Виновато было и то, что Соломону пришлось служить под его началом, и, наверное, Марина тоже была виновата. Такая мысль пришла в голову, когда он увидел на стене комнаты большой фотографический портрет, с которого Марина внимательно и оценивающе смотрела на входящего крупными, широко расставленными глазами.
- Бывает у тебя? - спросил Овцын, глядя на этот очень точный портрет Марины.
Можно было не спрашивать. Обновленная мебель, поразительная чистота в комнате, сверкающий паркет и войлочные тапочки на ногах Соломона, большое зеркало, не обязательное для мужского обихода, - все пело о том, что здесь постоянно ждут женщину.
